– Кто такой Джонни Бу-Хус? – спросила Эвви.
Дин закатил глаза:
– Это не кто, а что. Это бар в Гованусе, район в Бруклине. Любимая статья моих родителей в журнале начинается с того, как я в «Джонни Бу-Хусе» запихиваю себе в рот куриные бедрышки. Все статьи в этом журнале начинаются с еды. Например, как Дженнифер Лоуренс ест вареного лосося либо что-нибудь еще. Или что это любимое место баскетболиста Леброна Джеймса, поскольку там хорошо готовят буррито[79].
– Я бы с удовольствием попробовал любимое буррито Леброна, – выпалил Энди, поднимая руку.
– Бесполезно, – возразил ему Дин, акцентируя поднятым пальцем. Энди же в ответ только улыбнулся и откинулся на спинку стула.
– В любом случае статья начитается как-то так: «Дин Тенни запихивает большие жирные куски жареного цыпленка в свою пасть, в то время как спортивный репортер пытается заставить его говорить о том, как он ненавидит спортивные репортажи».
– Так они тебя об этом спрашивали? – поинтересовалась Эвви.
– А им и не пришлось спрашивать, – сказала Энджи. – Телевизор в баре тогда показывал его любимого комментатора.
– Пит Данцигер, – мрачно уточнил Стюарт.
Отец Эвви пренебрежительно фыркнул:
– А, тот еще идиот!
– Спасибо, Фрэнк, – обрадовался Дин. – Видишь? Фрэнк со мной согласен. Данцигер – еще тот «символ надежды» кабельного спортивного TV. И к тому же придурок.
– Дин! – запротестовала его мать, но по улыбке было видно, что ей также смешно. – Келл, я прошу прощения за своего сына.
Келл махнула рукой и сделала еще один глоток вина.
Дин продолжал:
– Три года назад была ситуация, когда Доменико Гарса, который играл за New York Меts, удачно бросил мяч в сторону «дома». Этот удачный бросок он отпраздновал, проделав чест-бамп с Флоридо Маркесом[80]. Обо все этом тогда много говорили. Старики, которые давали интервью, были, конечно, уже не в форме, но вспомнили, что этот комментатор пытался обличать питчера. Данцигер вел речь о том, что игроки должны быть уважительными друг к другу. Помню, я сказал тогда репортеру, что никто и не заметил бы, будь Гарса и Маркес белыми.
– Я бы заметила, – возразила Эвви.
Дин немного приподнялся, как будто его тело еще помнило досаду от этого.
– Если бы на месте Доменико Гарсы был Джеймс Лео Хулихан[81], то держу пари, что никто не счел бы этот жест неуважительным. Он был известен своей любовью к этой игре. Кстати, именно эти слова я сказал тогда этому комментатору, и журналисты напечатали их.
– Данцигеру это не понравилось, – подтвердил отец Дина.
– Ну да, конечно, – тонко улыбнулся Дин. – Позже именно он сообщил, что я выбросил четыре диких мяча в одной игре. Думаю, что злорадство переполняло его.
На какое-то время разговор затих, и в наступившей тишине стал слышен свист ветра из-за дверей и окон.
– Я гордилась тобой, – наконец произнесла Энджи. – Ты говорил то, что считал правильным. Вот почему у тебя любят брать интервью. Ты говоришь правду.
– Например, об окружающей среде, – добавил Стюарт.
– О, эта окружающая среда! – Мама Дина положила руку на сердце.
– Неужели?! – Эвви недоверчиво наклонилась вперед.
Дин откинулся назад, застонав, как будто у него была грыжа, но Энджи кивнула:
– Он был на красной дорожке для фильма, в котором снималась Мелани – кстати, она была его девушкой в то время. Когда его спросили, что он хотел бы передать своим поклонникам, он сказал: «Отрицание изменения климата это такой же идиотизм, как утверждение о плоской Земле. Эти люди хотят, чтобы мы все утонули».
– Нет – «твердолобые болваны», – поправил Стюарт. – Твердолобые болваны хотят, чтобы мы все утонули.
– Вот именно, – легко приняла коррективу мама Дина. – Твердолобые «отморозки».
– Я не знала, что ты влез и в политику, – удивилась Келл.
– К черту политику. Я просто не хочу умирать на войне из-за последнего галлона воды в стиле Безумного Макса.
Эвви поймала взгляд матери Дина и решила вместе с ней над шуткой не смеяться.
– Дин счастлив, что мы все здесь, чтобы отпраздновать наш День благодарения, – заметила Энджи, протягивая свой бокал к бокалу своего сына.
Дин только улыбнулся, когда все подняли за него тост.
В конце концов Фрэнк переключил телевизор на футбольный матч, и все разговоры плавно перешли в гостиную и на кухню. В какой-то момент Фрэнк так разозлился из-за неудачи его любимой команды, что даже опрокинул на пол целую тарелку гуакамоле[82]. Эвви выскочила из кухни с бумажными полотенцами прежде, чем он успел что-либо сказать.
На кухне Эвви помогала Келл чистить картошку. Келл всегда хорошо готовила. Эвви много общалась с ней в течение последних нескольких лет. Она видела, как ее шикарные короткие волосы становятся все более седыми, а похлебка – только лучше. Она очень рано потеряла мужа, когда Энди был еще совсем маленьким. А когда у Энди и Лори появились Роуз и Лилли, Келл решила отказаться от своих друзей в Колорадо, среди которых значились и Стюарт с Энджи, чтобы быть в Мэне с семьей. И вот она переехала в Томастон и купила этот замечательный маленький домик. У нее даже была постоянная спальня для внучат. Бабушка баловала внучек фруктами, поскольку овощи те совсем не любили.
Келл засыпала Эвви вопросами о Дине, и та уже в который раз пыталась ей объяснить, что между ними чисто арендаторские отношения. И чем больше Эвви говорила о Дине, тем меньше ее уверения казались Келл правдой. Эвелет меньше всего хотелось возбуждать любопытство Келл, которую ей с таким трудом некогда удалось убедить, что они с Энди не поженятся.
Эвви то и дело поглядывала через дверцу духовки на индейку, наблюдая, как она хрустит и поджаривается, а потом помогала Келл с картошкой, нарезала хлеб и укладывала его в корзину. Еще были приготовлены зеленые бобы и курица, фаршированная каштанами. А главное, Келл сделала свой собственный клюквенный соус.
– Вынимаю что-то из банки и кладу на стол в День благодарения! – говаривала она. – Это как будто ты ешь в столовой на нефтяной вышке!
Иногда она произносила: «В комнате в общежитии колледжа». А любимой ее фразой для Эвви была: «Ну, ты можешь съесть это в своей машине над переключателем передач».
Когда все было готово, они расселись вокруг большого стола довольно плотно, почти касаясь друг друга локтями. Лилли и Роуз вышли из комнаты. Вскоре вино разлили по бокалам, и Фрэнк, готовый действовать, устроился у главного блюда с разделочным ножом в руке.
– Выглядит прекрасно, Келл, спасибо, – поблагодарил он, откладывая нож. – Я хочу кое-что сказать.
Эвви почувствовала, что краснеет, хотя вина еще не пила. Она вдруг вспомнила свою свадьбу, где ее отец встал и рассказал историю, которую, на ее взгляд, не следовало бы предавать столь широкой огласке. Она произошла, когда ей было около двенадцати лет. Они собирались в зоопарк. Отец дал ей солнечные очки матери, которые почему-то оказались у него. Где-то в течение дня Эвви сочла, что потеряла их, и у нее случился, как она до сих пор полагала, единственный настоящий приступ тревоги. Тогда она сидела на скамейке, не в силах дышать, уверенная, что умирает. Для ее отца этот эпизод стал историей о том, какой любящей и чувствительной девочкой была его дочка. Такой расстроенной из-за потерянной вещи Эвви себя не помнила, особенно когда позже оказалось, что очки просто скользнули в боковой карман ее сумки. Для нее это получилась история о дыре, которую оставила ее мама, и о том, какая паника охватила ее тогда.
А потом ее отец произнес тост. Он не говорил о том, что Тиму повезло жениться на ней, и даже не сказал, что ей повезло выйти за него замуж. Вместо этого отец сказал, на ее взгляд, слишком конкретно – что ей повезло в том, что Тим женился на ней.
– Моей семье и моей Эвелет так повезло, что Тим захотел стать ее мужем.
Эвелет знала, что он имел в виду всего лишь естественную благодарность. Ее отец вырос в семье, где мать активно ратовала за расширение ERA[83], а отец с большим сарказмом отзывался о «женской свободе»[84] на другом памятном Дне благодарения, в 1997 году. Фрэнк всегда хотел быть уверенным, что кто-то позаботится об Эвви, и, насколько он мог судить, ей повезло.
Она слегка покачала головой, недовольная затянувшейся церемонией:
– Пап, девочки голодны. Нам надо поесть.
– Эвелет, это займет всего минуту. Я хочу сказать, что рад, что мы все здесь собрались. Я рад, что у нас остались старые друзья и появились новые друзья и, конечно, что появились наши Роуз и Лилли. Приятно видеть, как они растут каждый год. Это замечательно.
– Аминь, – произнесла Эвви, решительно берясь за вилку.
– Эй, не так быстро, не торопи благословение, – остановил ее Фрэнк. – Мы так рады, что Стюарт и Энджи смогли присоединиться к нам. Мы благодарны, что узнали их и Дина. И мы также рады, что здесь моя дочь. Вы все увидите, какая она хорошая.
– Пап! – нетерпеливо протянула Эвви.
Фрэнк тем не менее продолжал:
– Я думаю, что многие папы хотят, чтобы их девочки вышли замуж за врачей, даже если не все из них открыто признают это. Я бы не хотел, чтобы Эвелет всю жизнь заботилась бы о каком-нибудь мужчине, который каждый вечер привозит с моря лодку с омарами. И она вышла замуж за хорошего человека, который однажды спас мне жизнь. Эвелет не смогла бы сделать то, что заставило бы меня гордиться ею больше, чем то, что она уже сделала. Она пережила этот год в одиночку, без мужа.
Эвви показалось, что ее охватил какой-то приступ. Именно так она попытается объяснить это позже, описывая, как именно она себя чувствовала. Она почувствовала, как боль растеклась по всему телу, как она поползла по рукам и ногам. Эвви почувствовала давление в голове, словно та могла взорваться. Эвелет отложила вилку, посмотрела на отца: