– Вот прямо так и сказал?
– Он произнес: «Я только что десять часов ухаживал за больными, а ты сидела дома и ничего не делала. Я не твоя служба доставки». Я ушла к себе. До того, как ты поселился в квартире, она была местом, куда я уходила, чтобы убежать от Тима. Итак, я ушла туда, лежу на полу и, конечно, умираю с голоду, потому что я ждала его, а пиццы нет. И я начала думать, что, может быть, мне сбегать взять что-нибудь поесть. Или вообще поехать покататься. Или остаться на ночь в одном хорошем месте в Рокпорте. Просто держаться подальше от дома Тима, посмотреть телевизор, побыть одной. А мужу можно сказать, что поехала в СПА-салон, или наврать, что мне нужно побыть с отцом, потому что разболелось его бедро или что-то в этом роде.
– И ты делала все это?
– Нет. Я вышла, купила пиццу и принесла ее домой в половине одиннадцатого вечера. Грибы и все такое. Спор окончен. Но практически каждый день после этого я возвращалась, ложилась на пол и что-то добавляла к этой истории, которая писалась в моей голове. Я не собиралась этого делать. Это были просто мысли. Что, если бы я осталась в доме на выходные, куда бы я пошла? Хватит ли у меня денег, чтобы съездить в Бостон на неделю? Что мне для этого нужно? Что взяла я бы с собой? На какой срок я могла бы уехать? Я уже не помню, что он мне сказал еще, но однажды ночью, когда я лежала там и слушала, как дребезжит вентилятор на потолке, мне подумалось: «А что, если мне уйти и никогда не вернуться?» И тогда у меня начались эти фантазии о том, куда я поеду, как я буду жить в горах. Я бы купила какой-нибудь маленький домик, а еще хотелось бы иметь собаку и чтобы у меня была работа. В своих фантазиях я превратилась в нового человека, с которым ничего бы не случалось.
– Например, программа защиты свидетелей, раздел «Я вышла замуж за придурка».
– Точно! Это именно то, чего я хотела. И каждый раз, думая о том, что сделает мой отец, если я уйду, или что сделает мой друг Энди, я выбрасывала это из головы. В итоге я думала о том, чтобы приготовить ужин, сделать прическу, покрасить стену так, чтобы никто не сказал мне, что я не знаю, что делаю.
– И что потом?
– Так продолжалось несколько месяцев. Но однажды вечером, когда его не было дома, я взяла колоду игральных карт – иногда я раскладываю сложные пасьянсы с настоящими картами – и положила их в свой рюкзак. И это стало началом сбора вещей. Это было то, что я реально сделала для своего освобождения.
– И ты ни с кем не разговаривала об этом?
– Я чувствовала, что все еще репетирую, чтобы посмотреть, хочу ли сделать это на самом деле. Я понимала, что задохнусь, если ничего не начну делать, но решила, что пока не пойду на это.
– Но потом ты решилась это сделать… сбежать.
– Да, – усмехнулась Эвелет. – По крайней мере, начала собирать вещи в машину. Она мгновение прикрыла глаза рукой: – У меня вроде как была назначена дата отъезда. А потом, за несколько дней до его смерти, я высказал ему, что меня так раздражает. Мы поехали в Бангор, чтобы поужинать с парой знакомых докторов. А когда они спросили, чем я занимаюсь, он ответил: «Она делает меня счастливым».
– Я тогда сказала ему, – продолжила Эвелет, – что они хотели знать, чем я на самом деле занимаюсь. Ты должен был сказать им, что я работаю. Ты должен был сказать им, что я сотрудничаю с журналистами, что у меня есть бизнес и все такое. А он возразил: «Я пытался защитить твои чувства. Я не знал, что ты почувствуешь, если я скажу кучке докторов, что ты работаешь машинисткой в чьем-то проекте книги о деревьях».
У Дина отвисла челюсть.
– Наступил день, и я начала собирать вещи в машину. Может быть, я бы и в самом деле уехала. А может быть, и струсила бы.
– Ты бы уехала, – твердо произнес Дин.
– Надеюсь, что так, – согласилась она. – Но у меня все еще есть планы. Когда мне исполнилось двадцать пять, я думала, что вышла замуж за этого парня, буду счастлива и покончу со всеми трудностями в жизни. А потом я поняла, что соберу все свои вещи, сяду в машину и разведусь. Вернусь к своей девичьей фамилии, найду работу и буду жить в каком-нибудь маленьком домике в горах. Но опять ничего не получилось.
– Ну, эта часть твоего рассказа кажется мне знакомой.
– Теперь я Эвви Дрейк дубль три.
– Ты думаешь, что когда-нибудь вернешь свое имя?
– Я не могу, правда.
– Почему же? – Дин нахмурился.
Она удивленно подняла брови:
– Отказаться от имени мужа, в честь которого названо целое крыло в клинике? Сказать его родителям, что я больше не хочу этого? Я не думаю, что это будет здорово.
– Значит, ты собираешься носить его имя следующие пятьдесят лет, чтобы никто не обиделся?
– Возможно. Я не знаю.
Пальцы Эвви рефлекторно потянулись к карману, в котором лежали ее кольца и выступали бугром на ткани.
– Это только первый день.
– Первый день чего? – не понял Дин.
– Ты же знаешь. Всего нового.
Лето, до дня открытия[194]
Глава 29
В какой-то из дней июня Эвви настолько увлеклась чтением дневника работницы текстильной фабрики в Массачусетсе, где в 1912 году случилась забастовка, что даже отложила приготовление ужина[195]. Неожиданно она услышала, как, шурша гравием подъездной дорожки, к дому подкатил грузовик Дина. Не закрывая книгу, Эвви подняла взгляд на окно, но на самом деле она ждала, когда услышит поворот ключа в двери. Она очень хорошо знала, сколько времени это займет у Дина, как, наверное, знают время всплытия те, кто уходит под воду. И когда она ничего не услышала, то подошла к окну и выглянула наружу. Дин сидел в грузовике, положив обе руки на руль. Эвви видела, что он сидел почти неподвижно. Она чувствовала себя очень неловко, вторгаясь в его грезы, но время шло. Наконец она вышла за дверь в сухое, теплое начало лета.
Подходя к грузовику, она старалась не думать о том, что могло случиться, но мысли все равно обуревали ее. «Кто-то умер. Кто-то ему звонил. Он встретил другую. Он уходит. Что бы это ни было, я достала его». Когда Эвви подошла к окну, он увидел ее и жестом предложил ей зайти с другой стороны. Когда она скользнула на переднее сиденье рядом с Дином, то не заметила на его лице черт отчаяния и поняла, что он пребывал в состоянии обычного недоверия.
– Что происходит? – спросила она, закрывая пассажирскую дверь.
– Помнишь, я рассказывал тебе о своем приятеле Данте, который так ревновал, что у меня был автомат для игры в пинбол?
– Тот, с двумя нарисованными подружками на боку?
– Да.
– Конечно, – ответила Эвви.
– Он прислал мне сегодня сообщение прямо перед тем, как я вышел из школы.
Эвви была уверена, что Данте теперь играл за «Филлис»[196]. Или за «Нэшионалс». Их униформы были в чем-то похожи.
– Что он сказал, в смысле написал?
Дин старался говорить ровным голосом:
– Их тренер по питчингу – Алекс Ларами – раньше был в «Янкиз». И Данте сказал, что Алекс видел мою запись на «Весенних танцах» и что я просто обязан позвонить ему.
Наконец Дин посмотрел на нее.
– И что же?
Он смотрел прямо перед собой, не снимая рук с руля:
– И поэтому я сразу позвонил Алексу. Он хочет, чтобы я приехал в их клинику в штате Коннектикут. У них уже есть несколько случаев спортивных травм, и они отчаянно нуждаются в «материале». Алекс пытается выяснить, есть ли что-то такое со мной.
– Ты хочешь сказать, что он желает узнать, умеешь ли ты подавать. Он хочет дать тебе шанс опять выполнять подачи в Главной лиге бейсбола. Это ведь предложение только для игроков Главной лиги бейсбола?
– Эвви, это просто чтобы посмотреть на меня. Он хочет посмотреть, как я выгляжу, привести других тренеров, понять, что со мной происходит… в спортивном плане.
– Я знаю, в чем дело. – Она ткнула его в бок. – Ситуация такова, что ты сам желаешь возвратиться в спорт и снова подавать. Хочу отметить, что я всегда знала, что так будет.
– Да, это так, – признал Дин. Наконец он снял руки с руля и положил их на затылок. – Это очень интересно, и поэтому я немного волнуюсь.
– У тебя должно быть больше веры в себя. Я же в тебя верю.
Дин протянул руку и положил на ее затылок, под волосы. Легко поцеловав ее, он отстранился:
– Нам не нужно целоваться в машине. Мне уже не шестнадцать. Я могу поцеловать тебя в доме.
– Можешь, – подтвердила она. – Это верно.
Хотя кабина была очень тесной, Эвви удалось дерзко упереть руку в бок.
– Хочешь посмотреть мою комнату? Там в органайзерах я храню свою старую коллекцию плакатов и прочее.
– Конечно.
Они вышли из грузовика и встретились у его двери в дом – так было ближе. Там она снова поцеловала его. На земле лежали неровные серые булыжники, которые Тим выбрал в качестве «украшения» их ландшафтного проекта, сказав Эвви, что красные терракотовые кирпичи выглядят «слишком обыденно». Вот ступеньки, которые Тим перестраивал с приятелем в сокрушительную летнюю жару. Тогда их ландшафтный проект находился на том этапе, что времени было достаточно и абсолютно с нуля, даже не представляя, как сделать прямой угол, Тим взялся за дело.
Вот парадная дверь, которую она тогда не смогла открыть без смеха. Ее принесли в самый последний день завершения проекта. Потом деревянный пол, который она однажды поцарапала колесиком чемодана, за что Тимоти назвал ее «чертовски небрежной». Здесь была широкая дверь в кухню, где однажды Тим поцеловал ее с неожиданной настойчивостью, просунув руку ей под рубашку, в то время как она пыталась почесать его плечо, чтобы доказать, что она тоже отвечает страстью. Вот кухонный стол, где они договорились, что, если у них будет ребенок, они его непременно сохранят. Это было ужасной ложью, поскольку Тим сам каждый раз смеялся над ее бессмертной шуткой «Рейнчек»