В феврале Эвви переехала в Кеттлвуд, а неделю спустя отправилась в «Грозовую лапу»[240], приют для собак в Томастоне, который ей порекомендовала Диана Марстен. Эвви подошла к столу и сказала: «Я думаю, что мне в новом доме нужна собака». Женщина за стойкой регистрации широко улыбнулась.
Зайдя в небольшой домик приюта, который она по привычке называла дорминаторием[241], Эвви прошла в маленькую комнату, которую ей указали. Там коричневый щенок с большими лапами таскал по полу плюшевый бейсбольный мяч размером с его голову. Она громко рассмеялась и наклонилась к нему.
– Эй, привет, приятель.
Щенок пошел к ней, не выпуская мяча из пасти. Не сводя с нее глаз, он прорычал: «Р-р-р-р».
Эвви села на пол. Щенок бросил бейсбольный мяч и полностью посвятил себя другой игре: теперь он, казалось, пытался коснуться своим влажным носом каждой части лица Эвви, не в силах пока перепрыгнуть через нее. Эвви продолжала говорить с ним, чувствуя его мягкое природное пальто на своих ладонях, смеясь, когда он, падая, но все еще виляя всем задом, попытался заползти на ее согнутые колени.
Четыре дня спустя она лежала на полу уже своего дома на острове со щенком, вытянувшимся на ее груди, а сама потирала ему уши и смотрела, как лениво закрываются его сонные, лунатические глаза.
Эвви жила в новом доме уже нескольких недель, когда в одну из ночей, не хуже и не лучше любой другой ночи, она решила подключить динамики, которые купила у своего друга Энди. Акустическая система была полностью беспроводной, с длинной звуковой панелью[242] в гостиной и меньшими для кухни и спальни. Она подключила все это к своему телефону и когда нажала Play, аж подпрыгнула. Пес также подпрыгнул, и его уши встали торчком, как у кенгуру. Она потянулась к ручке регулировки громкости, но остановилась, забавляясь ощущением в своих стопах, обтянутых тонкими носками и гудящих от вибрации пола.
Ближайший сосед если и был, то не близко. Никто не спал наверху, не пытался сделать телефонный звонок, не работал. Поэтому она с минуту постояла, позволив ступням насладиться вибрацией. Эвви подошла к стене, положила на нее руку и, тоже почувствовав вибрацию, засмеялась. Одни звуки казались ей густыми и округлыми под ладонью, а другие – острыми и легкими. Она подошла к окну и наклонилась к нему. Там, где отражался свет, она увидела, что стекло тоже слегка дрожит. Она положила свою пятерню на прохладное стекло. Когда бас загремел, он начал щекотать ее кожу. Отодвинувшись от окна, Эвви увидела жирный отпечаток ладони, похожий на следы призрака, и вдруг поняла, что ее окно явно в пыли.
Эвви начала подпрыгивать на носках в такт того, что теперь казалось ей пульсом всего дома. Щенок Вебстер понял, что сейчас самое время для игр, поэтому подбежал к ней и застыл в выразительной позе, вытянув передние лапы и подняв заднюю часть туловища.
– Щенячий танец! – приказала ему Эвви и сама первой отплясала твист, подавая пример для своей маленькой коричневой собачки, которая мела хвостом по земле и подлаивала. Затем Эвелет проплыла на кухню, где начала солировать на воображаемом пианино, проводя пальцами по потрепанной ламинированной столешнице.
Не желая долго задерживаться на однообразных движениях, она пронеслась по коридору из кухни в спальню, где упала на кровать и, размахивая руками, выкрикивала последний припев. Когда отзвучала последняя нота, она закрыла глаза и почувствовала, как влажный нос уткнулся ей в лоб. Эвви вышла из задумчивости и увидела, что Вебстер пытается забраться ей на грудь.
Эвви села и почесала собаку за ушами. Ее лицо было горячим и липким от пота, она совсем запыхалась, она радовалась, что никому ничего не должна.
Глава 36
Дин стоял в кабинете родителей и смотрел на свои трофеи Малой лиги[243]. В рамках были выставлены некоторые статьи о его карьере – разумеется, только хорошие – и различные трофеи «Марлинс» и «Янкиз»[244]. Был март, готовиться к сезону Дин не собирался, но по старой привычке чувствовал знакомый зуд в плече. Дин полагал, что визит к родителям пойдет ему на пользу.
– Я сейчас накрою на стол, – сказала мама, обнимая сына за талию.
Он положил руки ей на плечи:
– Вам не обязательно держать все это у себя.
– Ты не думаешь, что мы хотим держать дома хотя бы твои коллекционные куклы?[245]
Мама протянула руку и коснулась руки Дина, а он заулыбался и с энтузиазмом кивнул:
– Я всегда считал, что это круто, когда они сделали это. Мой собственный болван. Возможно, это была вершина моей карьеры.
– А разве не то камео[246] в «Специальном корпусе»?[247] – спросила она. – Ты же встречался с Айс-Ти?[248]
– Верно, – согласился он, а затем приложил пальцы к своему маленькому двойнику, успокаивая[249] его. – Ладно, можешь оставить его себе. Но многое из этого я, вероятно, заберу себе.
– Ты что, шутишь? Я нередко прихожу сюда, чтобы взять на время эту большую пенную руку с пальцем «Мы – первые»[250]. Я надеваю ее во время боев с твоим отцом.
– А ты как будто сейчас не шутишь?
– В каждой шутке есть доля правды.
– Знаешь, мам, мне теперь уже нечем гордиться.
Она игриво стукнула бедром Дина:
– Но мы-то гордимся! Ты не мог не знать, что в какой-то момент прекратишь свои выступления. Ты же не можешь молодеть. У тебя, знаешь ли, уже седина в волосах.
– Да, я знаю.
– Твой отец надевал эту джерси[251] каждый раз, когда ты выходил на поле. Один раз, когда твой мяч ушел в аут, мы были в машине и он просигналил.
Дин посмотрел на заголовок в «Дейли Ньюс». В этом номере была статья, где его назвали героем.
– Да, я был очень хорошим питчером, – сказал он матери.
– Ты был великим питчером. Неужели ты не помнишь этого?
Она указала на фотографию, вырезанную из «Нью-Йорк Таймс», где фотограф «поймал» его в прыжке после победы в Мировой серии. Дин был запечатлен в полете над травой на высоте пары футов, с раскинутыми ногами, как барьерист, с открытым ртом и кулаками над головой. Эта фотография одно время встречалась на футболках и обложках журналов, пару раз Дин видел ее даже на татуировках.
– Ты все еще играешь? – спросила она.
– Да, – ответил он. – То есть играл… Просто я единственный, кто знает, что я сделал все… что мог. И я собираюсь провести остаток своей жизни, слушая людей, которые думают, что я еще что-то могу.
Энджи медленно погладила его по спине:
– Дин, люди не любят… слабость. Это заставляет их нервничать. Они боятся думать, что все проходит. Они думают, что всегда можно что-то сделать, чтобы не дать старости взять свое. Ты же понимаешь, что я имею в виду?
– Ты говоришь, что эти… осуждающие меня, чувствуют себя непобедимыми?
Она пожала плечами:
– Да, и я не сказала бы, что тебе станет легче. Но что должно принести тебе облегчение, так это тот факт, что ты можешь мысленно прожить каждый хороший день, когда ты еще играл. – Она положила руку ему на локоть и, помолчав, продолжила: – И если ты хоть раз в жизни возьмешь в руки очередной бейсбольный мяч, мы будем гордиться тобой не меньше, чем тогда, когда они сделали этот снимок. А теперь минут через пять я подам ужин, и не заставляй меня возвращаться к этому и вытягивать тебя из этого болота.
– Хорошо, – согласился Дин, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку. – Спасибо, мам.
За столом Стюарт сразу перешел к делу:
– Ты что-нибудь слышал об Эвви за эти дни?
– Стюарт, я думала, мы сейчас займемся ужином, – проговорила Энджи. – Дину сейчас не до этого.
Стюарт пожал плечами:
– Я готов.
Дин положил себе на тарелку картошку и сказал:
– Я получаю от нее сообщения. Она то в одном месте, то в другом. Но все это уже не имеет значения, потому что… закончилось.
– Ну, это глупо.
– Стюарт, – возмутилась Энджи. – Может быть, можно полегче?
– А ты думаешь, что продолжение отношений имеет смысл?
– Я этого не говорила, – ответила Энджи.
Дин намазал маслом кусок хлеба:
– Ну, папа, она никак не могла привыкнуть к новому положению вещей. Она толкала и толкала меня, чтобы я попытался вернуться в бейсбол, к подачам, а когда это не сработало, она фактически предложила мне от нее съехать.
– Я и не знала, что она так любит бейсбол, – удивилась Энджи.
– Да, должен сказать, что звучит это странно, – согласился Стюарт.
– Поверьте мне, она была неумолима, – заверил их Дин. – Это было похоже на вас самих, когда вы отправляли меня в Лагерь всех звезд[252] снова и снова.
Энджи и Стюарт переглянулись.
– Подожди минутку, – начала Энджи. – Расскажи-ка мне, как, по-твоему, ты попал в Лагерь всех звезд.
– Вы изводили меня до тех пор, пока я не согласился поехать.
Мать Дина презрительно фыркнула:
– Ха!
А его отец одновременно воскликнул:
– Ты, должно быть, шутишь.
– Что?
Стюарт наколол на вилку кусок курицы:
– Ты либо неправильно все понял, либо все забыл.
– Как же так? Какова же ваша версия?
– Ты принес домой брошюру, где говорилось, что тебя пригласили, но было совершенно ясно, что это будет тяжелая работа в коллективе парней, которых ты не знаешь. Похоже, это тебя напугало. Ты сказал мне и маме, что не хочешь этого делать. Мы спросили: «Ты уверен?» – и ты заверил: «Да». На следующий день эта брошюра снова оказалась на столе, и мы снова спрашивали тебя: «Ну что, теперь ты уже хочешь это?» Ответ был: «Нет, не хочу».