Здесь начинается четвертая книжица
Сие наставление извлечено из многочисленных писем, посланных служителем Вечной Премудрости своей духовной дочери[736] и прочим чадам духовным. Поскольку разум духовного человека не способен во всякое время усердствовать в отрешенной обнаженности от всего и, однако, должен бежать пагубного времяпрепровождения, ты можешь почитать сии письма, дабы дать отдохновение духу.
Письмо IО беспрепятственном исходе от мира к Богу новоначального человека
Услышав, как над тобою поют сию славную песнь, восхваляя исход избранной Божией невесты из мира, я подумал в себе: воистину, можно радостно бросить любимого, если ты того избрала для себя, кто тебе стал дороже него! Это-то ныне случилось с тобой. Посему ты должна по доброй воле проститься с сим миром, исполненным лжи.
Все, кто любит, посмотрите на игру сего мира! Я обнял тень, вступил в брак с мечтою, овладел сонной грезой! Эй, ну и где же образ той грезы и посулы мечты? Если бы, государыня мир, я владел тобой тысячу лет, то это бы вовсе не значило, что я обладаю тобою теперь! Миг — и тебя уже нет! Свойство твоего естества — ускользать. Я надеялся, что обнял тебя. Но ты, ах, от меня ускользнула! Кто не оставит тебя, того бросишь ты. Увы, убийца! Посему, прощай же, прощай! Благослови тебя Бог ныне и присно! Лги тем, кто тебя не познал, а меня тебе не обмануть ни за что. «Regnum mundi, etc.».
Во всемогущем Боге чадо мое! Вспомни о том, что, зрело поразмыслив, ты отказалась от всех своих присных, чести и благ, и оставайся в этом намерении. Не поступай, как иные безумные девы, подобные запертым в клетках диким животным. Когда врата запирают, те начинают выглядывать через щели решетки. Сии девы наполовину снаружи, но наполовину внутри. Лишаются, увы, плодов изрядных усилий из-за малых вещей. Для них служить Богу — находиться в темнице, а духовное воспитание — сродни притеснению. Будучи не в силах добраться до яблока, они помышляют лишь о его аромате. Вместо венцов, сплетенных из роз, полагают на головы разноцветные платы, вместо багряных одежд красуются в белых мешках[739], вместо супружеской жизни обременяют себя требующей немалого времени, губительной для сердца и нарушающей всякую духовную жизнь никчемной влюбленностью. Они млеют в желаниях и беседуют с манящими образами, подобно жаждущему человеку, мечтающему о прохладной водице. Но едва повертят их туда и сюда, те исчезают, а они обретают пустую ладонь, скорбное сердце, безблагодатную душу. С ними случается как с древним отцом, к которому бес сел на циновку, а тот ею накрылся вместо одежд. Так вот, [усевшись,] бес ему в насмешку сказал: «Несчастный человече, если бы ты мог ее сделать длиннее, то сделал бы!»[740] Не это ли злополучная, печальная жизнь и преддверие ада — не иметь в своем распоряжении мира и оставаться без Бога, лишиться мирской и духовной отрады, утратить то и другое? Сколь посрамленными и безутешными предстанут они пред своими друзьями и недругами на Страшном суде.
Но усердное служение Богу есть надежная и свободная жизнь в этом мире и в том. Ибо сии люди телом находятся на земле, жилище же их постоянно обретается в небесах. Воистину, вот иго благое и легкое бремя![741] Приходится им время от времени пострадать? — Так что ж из того! Кто во времени обходится без страданий? Никто, ни в замках, ни в городах, не избегнет его. От него не спасут ни порфира, ни виссон![742] Ибо извне целым нередко кажется то, что опустошено изнутри. Потому, если кто-нибудь пострадал, добровольно оказавшись на ристалище Божием, то да не взирает на это. Отвержение себя только поначалу болезненно, как и должно оно быть. Ну, а затем приходишь к тому, что тебе сие становится в радость, так что всякая боль исчезает.
Эй, поразмысли о днях, что миновали, припомни долгие годы и посмотри, как ты долго спала! Или, может статься, все это не было похожим на сон, когда, как тебе грезилось, было вольготно? Восстань ото сна, час уже пробил[743]. Господь, Его же ты столь упорно гнала, не хочет от тебя отступиться. Нехорошо слишком долго отказывать другу! Раствори свое сердце, впусти в него Возлюбленного своего и наверстай время, которое ты потеряла. Тому, кто поздно отворяет двери Возлюбленному, надобно поспешать. С тобою обстоит дело не так, как со многими иными людьми. Они тепло-хладны, не любят ни Бога, ни мира. Бог хочет без всякого остатка обладать твоим сердцем духовно, подобно тому, как прежде оно было мирским. Поэтому приложи все свое тщание и попечение, которое ты раньше обращала на временное, к тому, что достойно и вечно.
Письмо IIО смиренной уничиженности божественного человека
Когда Господь естества спустился с небес и стал человеком, Он пожелал сотворить новые чудеса: сделал дикое кротким, а свирепое незлобивым, как предрек Исайя-пророк.
Чадо мое, некогда в одном сочинении я прочел то, что начинаю уразумевать только теперь: «Любовь делает подобными неподобные вещи»[746]. Поэтому и рисуют госпожу Венеру слепой и лишенной очей, ведь, когда любовь ей застилает глаза, она теряет способность к тому, чтобы правильно выбрать. И если это верно в отношении любви преходящей, то уж тем более верно в отношении духовной любви, лишавшей достойных, высокородных людей всего их могущества. Иные из них, власть имущие в Риме, от него отрекались и становились слугами нищих, чтобы уподобиться божественному Возлюбленному своему, Младенцу [Христу]. Посему, чадо мое, отложи потаенное высокомерие своего благородства по плоти и ложную радость общения с присными, которая лукаво скрывалась в тебе под монашеским облачением, и отныне склонись к Младенцу, в Его ясли, в отверженность, дабы Он тебя возвысил в Своем вечном достоинстве. Кто скупо посеял, тот бедно пожнет, а кто щедро посеял, тот получит в избытке. Сделай сие ради своей вящей пользы, склонись под стопы людей, словно ты тряпка для ног[747]. Как бы с тряпкой ни обращались, она ни на кого не станет сердиться, ведь она — тряпка для ног.
Истинная уничиженность человека — это корень всяческих добродетелей и блаженства. Из него проистекает кроткая тишина, в подлинном отречении от себя самого в отношении как к малым, так и великим. И вот что причиняет особую боль: уметь хорошо говорить, но молчать, слышать в свой адрес злую хулу, однако не мстить. Искусному и достойному человеку молчать в ответ человеку ущербному и порочному — это сообразоваться благородству Христа. Что еще может быть для человека полезней, а Богу угодней? Для сего нужно молчать и не растворять уст для беседы, разве что в подлинном смирении и по тщательном размышлении, дабы ничего не изречь, если только в этом нет вящей нужды — либо Богу во славу, либо ближнему впрок.
Смотри, я вовсе не требую для тебя какой-то особенной строгости. Можешь есть, пить, спать по потребности и иметь послабление в том, что касается твоей болезненной немощи.
Если ты хочешь стать блаженной, то должна усердствовать в том, о чем сказано выше. И да не отчаешься, если сразу ничего не выходит. Может ли быть, чтобы вся суетливость, скапливавшаяся в одном месте на протяжении двадцати лет, позволила от себя так быстро избавиться? Она станет исходить день за днем, если увидит, что для нее нет больше места. Священное созерцание, благоговейная молитва и духовное упражнение — вот что поможет тебе. Если тебя не посещает сладостность, пусть сие тебя не смущает. Подумай о том, что ты ее недостойна. Простирайся под стопы Господа нашего, пока Он не дарует тебе благодати, и позволь Богу действовать так, как Он того пожелает. Над тобой пронесутся многие бури, прежде чем в тебе водворится безмятежная безоблачность неба... А что, раньше тебе жилось одинаково хорошо? Нет, конечно, были радость и горе, горе и радость в зависимости от того, куда качнется колесо счастья[748]. То же принимай от дражайшего Бога, Ему же, по праву, ты должна быть послушна, Его же милостивый гнев лучше лживого лобызания. Все терпи от Него, ибо и Он от тебя вытерпел все. Полностью доверься Ему, Он не выдаст тебя! Посмотри, Бог подлинно чужд всякого вероломства. В милостивом сердце Своем Он не обретает намерения оставить того человека, который Ему вполне оставил себя.
Некогда жил человек, безучастный к тому, что ему временным образом могло даровать веселье и утешение. Как-то раз его посетил ликующий помысел, и он подумал в себе: «Ах, сердце мое, чему это ты так искренне радуешься?» И тогда его сокровенное отвечало ему и молвило так: «Во всем дольнем мире нет ничего, что меня смогло бы обрадовать, ни богатства, ни слава, ни присные, ни та или другая утеха века сего. Но в том моя радость, что Бог воистину благ, и в том, что сие любезное Благо — мне друг, на которого я возлагаю все свое упование»[749].
Чадо мое, пусть и получается так, что едва ли сыщется человек, который хотя бы время от времени не впадал в небрежение — больше в одном, нежели в чем-то ином, — я тебе все-таки должен сказать: гора высока, скользок путь на нее, с разбегу горы той не взять, стало быть, шажок за шажком, и она покорится. Слаб духом тот рыцарь, что из-за преобладающей силы вражеских полчищ обращается вспять и больше не рвется вперед. Борьба— удел благих людей в этом времени.
Знаю я некоего проповедника, когда ему досаждали многие сильные волны[750], и у него, как казалось ему, исчезали подлинное усердие и благоговение сердца, он обращался в себя самого со словами: «О, Боже, как со мною такое случилось? Как, сам не замечая сего, я до такого скатился? Ну, смелей, усердствуй о благе новом, старое позади!» И он вновь начинал сокрушать себя самого — бичевать тело, сторониться людей, держать себя в строгости, тщательно присматривать за собой, составлять новое молитвословие; он взваливал на себя ранее не испытанное упражнение и закрывал себе все пути, по которым прежде скатывался вниз. Проповедник подвизался в этом денно и нощно, покуда не распалялся, не воспламенялся опять в усердном служении Богу и благоговении сердца. И нередко то, что следовало, было много лучше того, что предшествовало. Соблюдением сердца он хоронил своего ветхого человека, словно того никогда не было, и находил какой-нибудь способ беречься, о котором прежде даже не помышлял. Так становился он все мудрей и мудрей, а когда все-таки низвергался, то начинал все опять. И так с ним случалось множество раз. Послушай, чему учит Вечная Премудрость устами святого Бернарда, сей глаголет: «Единственное, что отделяет избранных от неизбранных, — это то, что отверженные остаются лежать, тогда как избранные снова и снова устремляются вверх, ибо постоянного стояния на месте никто не может иметь в этом времени»[751].
Начинающий человек, покуда не утвердится в Боге, воистину может легко оступиться. Против этого я не могу найти лучшего средства, кроме того, что он подобающим образом откажется от всего, что рассеивает, проложит путь в себя самого и пребудет в себе. Кто же спешит отдаться внешнему миру, не имея в том особой нужды, омрачит мир в своем сердце. О великом мастере Альбрехте рассказывают, что он-де говорил: «Я никогда не подходил к монастырским вратам без того, чтобы уйти от них, не став хотя бы чуточку хуже»[752].
Человек должен во всякое время соединяться с Богом сердечно. Но для этого потребно молчание и возвышенное созерцание, мало слов и много суровых трудов. Что Бог посылает выстрадать человеку, то надо радостно принимать, терпеливо, сквозь пальцы взирать на недостатки прочих людей, сторониться всяких соблазнов, не прельщаться ничьими словами, беречь свои чувства, никому не уделять избыточно времени и слишком многих речей, тщательно внимать себе самому, подчинять себя Богу и всем окружающим, хорошо о всех отзываться и уничижать себя самого, радостно прислуживать Богу, подавать всем добрый пример, храниться от самого малого [прегрешения], словно оно величайшее, помышлять о Боге во всем и таким образом быть всегда связанным с Ним, ибо тем самым человек сумеет утвердиться в Боге, наверстать то время, которое расточил, и стяжать от Бога новых сокровищ. Аминь.
Письмо IIIКак надлежит человеку добровольно предавать себя на страдания по примеру Христову.К Элизабет Штагель в Тёсс
Так начертано в «Книге любви» о возлюбившей душе. Иерусалимские дщери дивились любимейшей жене царя Соломона. Она была мавританкой. И их брало удивление, что, будучи черной, она была его самой любимой женой, хотя жен у него имелось изрядное множество.
Так что же Дух Святый подразумевает под этим? Черная, пригожая собой мавританка, угодная Богу более прочих людей, — не что иное, как ради Бога страждущий человек, коего Бог наставляет с помощью непрестанных страданий, одаряя его терпеливым бесстрастием. Посмотри, дщерь: о страданиях легко рассуждать и послушать, но их в настоящий момент длящееся восприятие очень болезненно. Временами страдающий человек до того доходит в смятении, что ему начинает казаться, что Бог о нем позабыл, и тогда он восклицает в себе: «Ах, Ты нас, Боже, забыл и не причисляешь больше к живым? Что Ты замыслил о нас? Как Твоя длань может быть такой тяжкой, коль сердце Твое исполнено милостей?» На эти любовные укоризны Он отвечает и говорит: «Погляди на великое множество праведников, посмотри на прекрасные, живые стены небесного Иерусалима, на то, как светлые каменья этого города были сперва напилены и отделаны посредством страданий, а теперь все озаряют ясным сиянием. Что пришлось вынести любезной святой Елизавете?[755] А Павел? — он был сим миром отвержен. Иов и Товия шли той же тропой. Святой Афанасий страдал, как будто весь этот мир поклялся предать его смерти[756]. Смотри, всякий святой проливал либо кровь своего сердца, либо кровь сердца и тела!» Вот на что страждущему человеку следует посмотреть и порадоваться, что Бог хочет уподобить его посредством страданий Своим любезным друзьям. Посему согласись на смерть и на муки, нищету и невзгоды, коль скоро страдания могут нам принести столь великие блага.
Но если человек равным образом и постоянно не обретается в забвении себя самого, то он все-таки не утрачивает из-за этого Бога (ибо день исполняется по завершении не утра, а вечера), только бы он не противился Богу. Когда же у него от страдания побледнеет лицо, пересохнут уста и ему изменит его всегдашняя приветливость к людям, то пусть он возведет очи горе и при этом промолвит: «Sicut pellis Salomonis, etc.»[757][758]. Завесы Соломона — это внешний человек Царя. Сей так страдал на кресте, что и на человека-то уже не был похож. Выйди вперед, кто хочет на Него походить в плачевной отверженности! Он глаголет: «Ego sum vermis, Я же червь». О червь, излучающий свет, ярчайший сияния солнца![759] Взирающему на Тебя сетовать не пристало. Он должен с радостным духом склониться под любое страдание, которое ему повстречается.
Чадо мое, может статься, ты думаешь, что, коль скоро Бог так тебя утесняет, твое страдание самое тяжкое. Не нужно так думать. Каждый человек себе ближе других! Я опять и опять натыкаюсь на себя самое, когда мне время от времени начинает казаться, что мое-де страдание очень тяжелое. Но предоставь сие Богу.
Я не должен был бы тебе об этом писать, но любовь Божия меня понуждает подставить свои плечи под твою ношу, чтобы она для тебя сделалась легче. Когда несчастные и нуждающиеся сходятся вместе, то, слово за слово, и порой получается так, что они забывают о голоде. Я хотел было прислать тебе тряпку для ног, отнятую мною у пса; она лежала у меня для примера[760]. Но тряпка сия мне так дорога, что я не сумел с нею расстаться. Мужайся и переноси терпеливо страдания, ибо за ними последует радость в Царстве Небесном!
Письмо IVКак малоопытному человеку управиться с собою самим и не обременять прочих людей
В числе многих других духовных детей, которых привел к Богу Служитель, была некая дочь, изнеженного и непостоянного нрава. Она хотела и не хотела, была бы не прочь стать блаженной, не забывая при этом ни о радостях, ни о прихотях плоти, и надеялась все уладить лукавыми доводами. Служитель ей написал:
Возлюбленная, все ли ладно с тобою? Как вышло, что ты обратилась спиной к праведным наставлениям духовного отца своего и снова начала предаваться тому, от чего я насилу избавил тебя, что изнурило тебе душу и тело и затронуло честь? Неужели ты думаешь, что все можешь делать, что придет тебе в голову? Или ты так крепко стоишь на ногах, что можешь себе это позволить? Увы, почему не вспомнишь о том, что тебе отпущено Богом, что едва достигла того, где оказалась теперь, и что пока ты — сплошное ничто? Ты слушаешь только себя и не обращаешь внимания на прочих людей! Ты что же, разве не видишь, как, обмотав нитку из шелка вокруг твоей шеи, черт с удовольствием тянет тебя за собой? Недужная больше Евы в раю, ты с собой-то никогда не умела управиться, а вознамерилась других привлечь к Богу! Захотела подкинуть соломки в жаркое пламя, а оно еле прикрыто и по-настоящему еще никогда не стихало?
Ты утверждаешь, что хотела направить усилия в духовную сторону, ведает Бог! Начать можно, конечно, и в духе, но вскоре все закончится плотью. Ты что, недостаточно вразумлена? Тебе что, невдомек, что Бог тебе и так достаточно отпустил? Ты и впрямь ни за что не отступишься от своего, пока диавол тебя не свяжет веревками! Я нередко тебе говорил: Вы задумали учтиво перехитрить и Бога, и мир, а если на это взглянуть с другой стороны, то окажетесь сами обмануты. Тебе бы потверже стоять, отказаться бы от всякой привязанности, иначе не устоять ни за что! Пусть тебе хватит того, если сама унесешь ноги от черта.
Я должен тебе рассказать кое-что. Итак, слушай: однажды, замыслив духовный разбой, Служитель покинул обитель, то же, что им было похищено, он хотел отобрать у диавола и возвратить Богу. Похищенным оказалась некая особа в монашеском облачении, вроде тебе. Сия особа позволила своему сердцу запутаться в пустопорожней любви, от которой не умела избавиться, желая выдать за пристойное то, в чем не было ни подобающего, ни пристойного. И вот, едва под воздействием добрых советов Служителя она возымела намерение оставить оное дело и обратиться вспять к Богу, лукавые духи стали весьма усердствовать в том, чтобы предохранить себя от потери, а ей затруднить обращение, так что ей казалось, что на сердце у нее взвалена гора невиданной тяжести.
В ту самую ночь, после заутрени, ему открылось в видении, что над его кельей кружится и рвется вовнутрь огромная стая птиц громадных размеров, их вид внушал отвращение, и каждая из них отличалась от прочих. Удивленный, припал он к окошку и спросил некоего юношу, стоявшего подле него, что это за странная стая. Тот же ему отвечал: «Погляди, сей взвившийся рой — не что иное, как сатанинское сборище, они ярятся и буйствуют из-за той самой особы, захотевшей отделиться от них, и кружат здесь ради того, чтобы сбить ее с толку вопреки благому намерению и вернуть ее к прежней жизни». Ранним утром, когда начинало светать, он написал ей послание и заповедовал так:
«Viriliter agite, etc.»[763][764]. Когда заслуженный, всеми почитаемый рыцарь впервые вводит в турнирный круг оруженосца, то сурово ему говорит: «О славный герой, действуй нынче как доблестный муж, держись смело, обороняйся отважно, и пусть сердце твое не опускается в пятки, как у какого-то труса. Лучше с достоинством умереть, чем жить недостойно. Когда первый натиск будет отбит, станет полегче». Так же обращался, если понять это духовно, святой Давид к одному благочестивому рыцарю Божию, когда тому в самом начале подобало и предстояло отречься от всего, что относится к времени. Он сказал ему так: Viriliter etc., иными словами: держитесь стойко и мужественно, все надеющиеся на Бога!
Вот что, дочь моя, тебе нужно — твердо стоять и не следовать указаниям диавола. Ныне ты обретаешься в самом горестном месте пути своего. Если пройдешь сей узкой тропой до конца, то выйдешь на просторное и прекрасное поле спокойной жизни духовной. Ах, была бы на то воля Божья, чтобы в твоей борьбе мне следовать за тобой по пятам, принимать на себя злые удары, которые ныне обрушиваются на твое уязвленное сердце! Оное [, впрочем,] было бы тебе не на пользу. Отколь тогда взяться ветвям зеленеющей пальмы, которые ты, как и прочие рыцари Божии, должна была бы нести в вечной славе, если бы одержала победу? Сколько стрел в тебя пущено, столько рубинов у тебя будет в короне.
Ах, чадо мое, посему будь упорна, стой твердо, держись мужественно! Недолго то, что тебе приходится выстрадать, вечно же то, что ты чаешь обрести за страданье. И веди себя так, словно ничего не видишь, не слышишь, пока не превозможешь сей первый натиск. Он неизбежен, если начинаешь подвизаться по Богу; грозная буря непременно сменится светлыми днями. Подумай о том, что многие люди, краше, моложе, благородней и тоньше тебя, по-рыцарски выстояли в выпавшем тебе на долю бою. Пребывая долгое время в борении, в котором ныне и ты обретаешься, они были теснимы намного сильней. А теперь это радость их сердца.
Эй, мое чадо, протяни мне свою руку и цепко держись — не за меня, за крепкого Господа, служа Которому ты оказалась в этом сражении. Будь уверена в том, что Он не покинет тебя, если ты на Него полностью положишься. Вот две вещи, они помогут тебе преодолеть всякое искушение. Первая: не стоять, не сидеть ни при ком, будь это друг или недруг, и не слушать его, если он замышляет тебя увести с той дороги, которой ты следуешь. И другая: остерегаться вежливого словоблудия и не поддаваться, уступая во всем, сосущим гадюкам своего сердца. Следуй за мной: если не хочешь, чтобы они утром вновь приползли, отсеки им головы. Действуй быстро и решительно, ибо, если станешь трогать их только за хвост, они обовьются лишь крепче и укусят сильней. Прокричи им: «Конец миру! Миру конец!» — тем, что так явно лукавством лишили твое сердце всякого мира. Устремись к Богу, глупцам же и простакам предоставь кричать вослед тебе, сколько им хочется. Ни в коем случае не озирайся назад[765]. Глядь, вот и преодолела ты в скором времени всех своих супостатов и проворно освободилась от тяжелых оков.
Но я хочу сказать еще кое-что, и пусть это будет тебе не в обиду. Я заметил в тебе, что мыслями ты еще не полностью погружена в Бога и что до сих пор нерешительно отреклась от всего. Воистину, нужно либо иметь, либо бросить, иначе тебе никогда не видать избавления. Может ли кто служить двум господам?[766] Нет, конечно! Соверши отважный прыжок — и ты тогда спасена. Отрекись до конца от того человека (ты ведь меня понимаешь?), откажись от всей суеты, что влечет за собой преходящая любовная склонность, в прямом ли общении или в посланиях, не поддавайся на угрозы и ласки, распрощайся со всей веселой компанией, склонившей тебя к оному делу и помогавшей тебе, ибо компания эта и поныне ведет ту самую жизнь, которую ты задумала и обязана бросить. Она — если отбросить всякие доводы — яд для тебя, и сие довольно известно тебе. Воздержись от того, чтобы когда-нибудь покидать монастырь, и не ищи повода, который позволит тебе выхлопотать разрешенье на то, чтобы по необходимости отлучиться в город «на самую малость». Богу и людям известно, что большой пользы от этого никогда не бывало. С утра до вечера ты должна быть озабочена тем, как бы выправить свою грешную жизнь, как освободиться от многих пороков, как примириться с грозным Судьей. Ей-ей, еще рано подстилать себе соломку[767]. Тебе надо сломить строптивое тело, обуздать острый язык и собрать рассеянные помыслы, дабы твое сердце не было постоялым двором для разного люда, открытым шинком или таверной, куда каждый может устроиться на ночлег и где каждому дозволено все, что ему взбредет в голову. Эй, прогони, изгони подлый люд, или тебе никогда не принять любезного Господа! Подумай о том, что Он призвал тебя в невесты Себе, а потому берегись, чтобы не стать простою кухаркой!
Письмо VО ликующей радости, каковую испытывают ангелы и равные ангелам люди, когда обращается грешник
Наш Господь глаголет в Евангелии, что ангельское естество исполняется радости, когда обращается грешник, а радость ангелов — это небесное ликование.
Как-то раз к Служителю подвели некую особу, из которой мир выглядывал во всей его обворожительной прелести, так что по вине сего привлекательного образа с пути истинного сбилось немало сердец. Служитель охотно положил бы сему делу конец и привлек сию особу к Богу, чтобы Богу была воздана посредством того вящая слава, возвеселился ангел той самой особы, а вкупе с ним и все прочие ангелы, и людям это послужило бы к исправлению. И вот, с молитвой о ней Служитель припал с немалым усердием к Богу, а наипаче к нашей Владычице, она же является лучезарной Звездой, возвещающей утро, дерзновенно умоляя ее просветить как мирской разум, так и темное сердце оной особы и возвести ее к Богу от пагубных дел. В этом он получил от нашей Владычицы заверенье, что мирскому сердцу особы будет от Бога послана благодать и что в той благодати она обратится от мира к Богу, стремительно и несомненно. [Когда Служитель услышал сие заверенье,] сердце его охватила столь великая горняя радость, что, благословляя небеса и ликуя, он ей отправил послание, которое приводится ниже.
По прошествии немалого времени, составляя из всех своих писем сию небольшую вещицу и ради краткости опуская все постороннее, он подумал в себе, вытащив из-под спуда также и это послание: в нем нет ничего, кроме слов ликования. Если его прочтут люди, иссохшие душой и черствые сердцем, оно будет им не по вкусу. И он отверг это письмо. А когда забрезжило утро — то была октава дня святых ангелов[770], — перед ним в духовном видении предстало множество юношей из ангельского воинства. Они его порицали за то, что он это письмо уничтожил, и призывали написать его снова. Так Служитель и сделал, начав вот с каких слов:
«Exultet iam angelica turba coelorum». Едва светлая Звезда утра Мария весело просветила страстную тьму твоего темного сердца, она была радостно мною приветствована. В сей добрый час я возвысил свой голос, дабы в высотах зазвучал его звук: «Ах, благослови тебя Бог, praeclara maris stella[771][772], благослови тебя Бог, восходящая, дивная, нежная Звезда утра из бездонных глубин всех исполненных любовью сердец!» Я обратился к друзьям, чтобы они громогласно приветствовали сияющую Звезду утра — о! я имею в виду Царицу небесную, — ибо она просветила изливающимся из нее светлым сиянием твое сердце после того, как я втайне ее об этом молил. Мой возвышенный разум вознес в небесные пределы свободное славословие и просил высоко летающих жаворонков и иных малых птах небесных угодий, чтобы они мне помогли величать, восхвалять и прославлять [нашего] Господа. От избытка сердца я возвел очи горе и изрек:
«Exultet iam angelica turba coelorum!» Воистину, Боже, если у меня когда-нибудь и было страдание, то исчезло оно. У меня началась череда златых дней[773]. Думая, что парю среди майской долины небесной отрады, я произнес: «Радуйтесь, любезные воинства ангелов небесных угодий, ликуйте, прыгайте, воспойте добрую весть. Все дивитесь: младший сын возвратился, нашлось пропащее, погибшее чадо[774], ах, бывшая мертвой любовь вновь ожила! Естественным образом убранная цветами поляна, вытоптанная и опустошенная стадами скота, опять воссияла в своей сверхъестественной красоте. Скот изгнан, прозябли цветы, врата закрыты, имение снова стало твоим. Посему, небесные струны, бряцайте, начните новую хороводную песнь, дабы ее услыхали при небесном дворе и чтобы в нем не было ни единого закоулка, куда бы ни доносилась она! Ликуйте тем больше, что у госпожи Венеры, богини любви, похищено сердце, с нее совлечен лучший летний венок и умолкла ее призывная и буйная песнь.
Эй, лживый мир! Эй, обманчивая и скоропреходящая страсть, склони свою голову! Кто станет теперь тебя славить? Кого ты станешь обхаживать любезной учтивостью? Сломлен цветущий твой остов, он стал избранным основанием Божьим. Сему радуются все небеса, все боголюбивые сердца восклицают: “Gloria tibi, Domine”[775][776], по причине великого чуда, каковое Ты, Господи, один совершаешь во многих сердцах: грешных, беспомощных и отчаявшихся.
Ах, Господи, дивный и могущественный, сколь бы ни был Ты любезен и благолепен во всех Своих действиях, Ты, может быть, тысячекратно милей и любезней в отношении нас, обездоленных грешников, каковых соизволил наделить благодатью и привести к Себе, хотя мы вовсе и не заслужили того. Сие, Владыка, выше всех Твоих дел и воистину подобает Твоей благостыне. О, любезное и бескрайнее Благо, в этом деянии раскалывается стальная скала неумолимой Твоей справедливости.
Пускай же ко мне подойдут все те люди, кого по любви облагодатствовал Бог! Давайте созерцать, любить, восхвалять благостыню, о, бесконечную благостыню нашего Господа и милостивого Отца. Эй, возлюбленный Господи, погляди, что за чудо: сердца, некогда обнимавшие нечистоты, ныне обнимают и в бездонном желании любят Тебя! Бывшие вчера обольстительницами, ныне стали провозвестницами Твоей сладкой любви. Владыка, удивительно и радостно слышать: раньше едва ли способные из-за чрезмерной изнеженности переносить себя самое, нынче сокрушают себя и, взыскуя лишь Твоей славы, выдумывают новые способы сурового обхождения с собой и благочестивого делания, лишь бы, стяжав чистоту, примириться с Тобой. Для тех, кто излишне сильно любил свою плоть, она стала непрошеным гостем. Кто старательно себя украшал, чтобы добиться любви, помышляет только о том, чтобы понравиться Богу. Похожие прежде во гневе на лютых волков, напоминают сегодня терпеливых и молчаливых ягнят. О, чудо: те, что раньше были обременены тяжкой ношей, стиснуты железными обручами уныния и угрызений запачканной совести, милостивый Господи, радостно порхают над всем, что может дать этот мир, в добронравной, ничем не стесненной свободе. Развязавшись со всем, они процветают в небесной отчизне, не переставая удивляться тому, что были некогда так слепы и лишены разумения, что блуждали в темной ночи ложной любви. Владыка, я когда-то читал, но теперь осознал: если телесное приходит в соприкосновенье с духовным, а естественное прикасается к вечному, то из этого возникает великая искра Твоей благодатной любви. Эй, Вечная Премудрость, таково изменение десницы Твоей[777], таковы, возлюбленная Владычица неба, деяния твоего бесконечного милосердия».
Выслушай также, чадо мое, как мне, тебе и тем, кто таков же, как мы, надлежит поступать по отношению к любезному Богу. Впредь нам нужно жить так, чтобы у нас Его никто не смог бы отнять. Нам следует походить на кухарку, которую благородный король поставил выше супруги. О, как благодарно она обнимала бы своего господина, как верно любила, всем сердцем восхваляла его; и чем она недостойней, тем искренней он был бы ею любим. Нам пристало, воистину, превзойти чистых, непорочных людей, дабы наша хвала зазвучала громче, чем их. Делают они Ему что-то одно? А мы для Него сделаем вдвое! Любят они Его на один лад? А мы Его возлюбим тысячью способами! Погляди: как прежде, в наши неразумные дни, мы пытались изо всех своих сил выделиться с помощью всяческих ухищрений, дабы понравиться людям и обратить к себе их сердца, так теперь нам пристало денно и нощно усердствовать в том, чтобы исправить каждое сердце и сделаться угодными исключительно Богу.
Ах, чадо мое, вспомни о том, как в неразумные дни нам было лестно, что нас без устали восхваляют, ублажают и любят, — по крайней мере, так нам казалось. Каким благом будет для нас, если нас непритворно полюбит и станет о нас помышлять любезный Возлюбленный! Ах, вспомни, чадо мое, сколь несказанно горька любовь этого времени и как мало — будем судить справедливо — приносит она счастливых минут либо не приносит их вовсе. Потому-то нет ничего странного в том, если и вечная любовь станет нам порой приносить изрядную скорбь. Послушай, чадо мое, мне хочется лишь одного: чтобы люди, не знавшие Господа, поверили в то, что Он принесет им больше счастливых минут, чем любовь этого времени, а то они вообразили себе, что хорошо только тому, кого манит к себе искривленный крючок с красной наживкой на нем.
Ах, Вечная Премудрость, любезный Возлюбленный, если бы всякое сердце взирало на Тебя не иначе, как смотрит на Тебя мое сердце, преходящая любовь в нем давно бы иссякла. Я никак, Господи, не могу надивиться тому, да и прежде не укладывалось в моей голове, что пылко возлюбившее сердце способно утихомириться где-то помимо Тебя, о волна, вздымающаяся из глубин, бездонное море, глубочайшая бездна того, что достойно любви! Владыка, мой прекрасный Возлюбленный, отчего Ты им не явишь Себя? Вечная Премудрость, взгляни, как поступают лживые любовники: что у них есть непотребного, отталкивающего и порочного, то они старательно пытаются скрыть, а если, Господи, есть какая-то воровская смазливость или поддельная обходительность, то они выставляют ее напоказ. И им было бы жаль, если от глаз возлюбленного ускользнуло бы нечто такое, что им кажется заслуживающим внимания в них. Но, сколько бы ни тщились они, сами по себе они — не иное, увы, как мешок, наполненный нечистотами. И я помышляю в себе: о, если бы кто-то стянул с тебя только верхний покров, какая истина о тебе тогда бы открылась, какое чудовище он признал бы в тебе! Но Ты, любезный Возлюбленный, Вечная Премудрость, скрываешь то, что есть у Тебя прекрасного, но являешь то, что исполнено скорби, показываешь горькое, но удерживаешь сладкое. Увы, ласковый и нежный Возлюбленный, отчего Ты так поступаешь?
Ах, милостивый Господи, позволь же и дай мне, грешному человеку, сказать Тебе хотя бы словечко. Воистину, Владыка, не сумею от сего удержаться. О любезный Возлюбленный, если бы Ты меня полюбил! Ах, Господи, любишь ли меня? Увы, быть бы мне любимым Тобою! Кажется ли кому-нибудь на земле, что меня возлюбил милый Господь? Душа моя размышляет об этом, сердце колотится в теле, когда я подумаю, что Ты меня любишь. Едва мне такое приходит на ум, лицо мое тотчас озаряется радостью, и если на него кто-то посмотрит, то это заметит. Все, что во мне, истаивает от подлинной радости. Господи, погляди, если желанья мои возымели бы власть, наивысшим, самым желанным и радостным, что сердце и душа во мне сумели измыслить, было бы то, чтобы Ты меня как-нибудь особенно возлюбил и — ах, Господи праведный, — призрел на меня с особенным благоволением! Все сердца, поглядите, да разве это не будет Царством Небесным? Владыка, очи Твои ярче сияния пресветлого солнца. Как сладостны божественные уста Твои для того, к кому они обращаются. Светозарные ланиты Твои суть божественного и человеческого естества. Предивный Твой облик выше того, чего может хотеть любое желание, принадлежащее веку сему! Чем полней разоблачаешь Тебя от всякого вещества, тем с большей любовью Тебя созерцаешь в чистом, чреватом радостью наслаждении. А если подумаешь о приветливости, великолепии и красоте и представишь себе во всей их бездонности, то обретешь их в Тебе, любезный Возлюбленный, в той полноте, что превышает любую бездонность. Посмотри, имеется ли в каком-нибудь милом человеке нечто достойное преклонения и любви, что не было бы тысячекратно лучшим в Тебе, любезный Возлюбленный, и притом образом более чистым? Все сердца, глядите, взирайте пристально на Него и дивитесь! «Talis est dilectus meus»[778], как прекрасен мой сладкий Возлюбленный! Он и есть радость моего сердца![779] Знайте сие, Иерусалимские дщери! О Боже любезный, сколь блажен тот, чей возлюбленный — Ты и кто утвержден в этом навеки.
Отрада в страдании.
В середине Христос, распятый на кресте в виде розового древа. У подножия стоят Служитель и Младенец Иисус, который бросает в Служителя розы, символизирующие страдания. Над деревом Троица, Дева Мария и ангелы, в обоих нижних углах также ангелы с розами. Надписи слева и справа от Христа гласят, соответственно: «Иисус ранил мне сердце, в нем запечатлен мой Иисус», «Всякое страдание преображает тот, кто носит в духе своем Иисуса». Левая и правая (перевернутая) надписи снизу образуют четверостишие:
Кто хочет добиться любви от Христа,
должен стоять неколебимо в страданиях.
Нужно претерпеть много страданий тому,
кто желает заслужить благосклонность от Бога».
В оригинале данная иллюстрация образует диптих со следующей иллюстрацией (см. с. 301 наст. изд.), снабженный общей надписью: «Сии следующие дальше картинки имеют своей целью сладостное утешение всех скорбящих сердец небесными словесами».
Письмо VIКак следует человеку держаться безо всякой боязни, когда приближается смерть
Однажды была при смерти одна из любимейших духовных дочек Служителя. Когда он услышал, что в скором времени ей предстоит умереть и она испытывает страх перед смертью, то решил ее немного утешить и написал ей такое послание:
Чадо мое, кто позволит отцу, чуждому всякого вероломства, умереть за свое любимое, благословенное чадо! Если плотью я не умру, то приму смерть своим сердцем купно с чадом, возлюбленным им. Телесно я далеко от тебя, но сердце мое, горько плача и безутешно рыдая, стоит подле твоего смертного ложа. Протяни мне свою исхудалую руку и, если случится, что Господь тебя призовет, оставайся в христианской вере тверда и умри с радостью. Возвеселись о том, что твоей прекрасной душе, она же есть чистый, наделенный разумом, Богу уподобленный дух, надлежит освободиться из тесного и скорбного заточения и впредь, безо всяких препятствий и радостно, предаваться блаженству. Ибо Бог Сам глаголет: «Человек не может увидеть Меня и остаться в живых»[782].
Есть нечто, что является иному малоопытному человеку при смерти и делает кончину для него весьма тяжкой, а именно: когда, вспомнив минувшие годы и свою никчемно растраченную жизнь, он поймет, что находится у Бога в великом долгу и что он не знает, как ему быть на Страшном суде. Посему я укажу тебе надежный путь из Священного Писания и из [свидетельства] Истины, как тебе сего избежать и остаться в совершенной безопасности.
Если когда-нибудь во дни своей жизни ты жила по ветхому человеку, ибо сего удалось избежать очень немногим, то в час кончины своей этому чрезмерно не ужасайся. Если ты достойным образом причастилась[783], коль скоро это было возможно, сделай одно: подними перед своими очами распятье, посмотри на него, прижми его к своему сердцу и склонись в кровоточивые раны необъятного милосердья Господнего, умоляя Его, чтобы силой Своей Он обмыл в свежих ранах все твои прегрешения ради Своей вящей славы и на потребу тебе. И верь моему слову: ты можешь быть уверена в том, что в этом случае ты очистишься от всего, что стоит между тобою и Ним, и сумеешь радостно умереть, ибо сему наставляет христианская вера, а она не может солгать.
Есть и еще кое-что, о чем тебе в сей час стоит подумать, дабы полней презреть смерть. Слушай: есть такая страна, а в этой стране существует обычай, что если рождается какой-нибудь человек, то собираются все его ближние и принимаются вопить, рыдать и рвать на себе волосы. Когда же он помирает, то они начинают смеяться и выказывать немалую радость. Тем самым они дают знать, что никому не известно, сколь велики тяготы, имеющие выпасть на долю того или иного человека. Поэтому плачут они при рождении и радуются, что его тяготам из-за смерти наступит конец. Ибо если как следует поразмыслить, то рождение человека в сей скорбный мир можно по праву назвать смертью — по причине нужды и трудов, ему уготованных. Но тогда плотская смерть, несомненно, может называться новым рождением — ввиду отпадения дебелого тела и свободного вхождения в блаженство в веках.
У кого отворены очи, чтобы узреть сию истину со всей очевидностью, тому и умирать будет легче. Ну, а кто сего увидеть не может, у того и жалоба будет ужасной, и нежданная кончина суровой. Глянь, сколько в сем мире горя, страданий, нужды! Куда ни обратишься, повсюду. Да если б речь шла лишь о страхе за тело и душу, об изменчивом непостоянстве этого мира, уже и тогда следовало бы устремляться отсюда. Прежде чем на долю выпадет какая-то радость, случится десять напастей. Есть немало людей, если их об этом спросить, они бы ответили: «У меня до сих пор не было ни единого доброго дня на земле». Мир полон сетей, лжи и неверности. Никто не может ни на кого положиться, ведь все ищут лишь своей пользы. Если хотят подольше пожить, то этим надеются преумножить награду, хотя неизвестно, что будет прибавлено: награда или вина. Тот получил довольно в награду, кому предстоит все снова и снова созерцать исполненный милости и нежности лик прекрасного Господа и, ах, находиться среди возлюбленных небожителей. Сколько бы боли и мук ни принес смертный час, он все равно когда-то настанет, его никто не сумел избежать. Кто ныне к нему не готов, тот завтра не будет готов еще больше: чем старее, тем злей. Тех, кто становится хуже, много больше, чем тех, кто становится лучше. Пускай и горько приближение смерти, однако всем горестям она полагает конец.
Посему, чадо мое, простри свое сердце, руки и очи в отечество в небесах, приветствуй его в сердечном восторге, предай волю свою в Божию волю. Стань безучастной и готовой к тому[784], что бы Бог с тобой ни творил. Будь то жизнь либо смерть, прими сие от Него как наилучшее, ибо это и есть наилучшее, если даже до времени и не разумеешь сего. Не бойся, святые ангелы находятся подле тебя и окружают тебя. Бог любезен и милосерд, Он по-отечески избавит тебя от всех твоих тягот, если ты только уверуешь в Его благостыню.
Когда сие утешительное письмо было доставлено умирающей дщери, она сильно обрадовалась и попросила его дважды прочесть. Едва вняла она благодатным речам, сердце ее с их помощью укрепилось, и ее оставили былые предсмертные страхи. Она охотно предала себя Божией воле и приняла святую кончину.
Письмо VIIКак вести себя человеку, назначенному на важную должность[785]
Кто противится тому, что должен делать по послушанию, тот сам себе готовит тяжкую участь, поскольку малое дело, исполненное с неохотой, приносит больше хлопот, чем великое, совершенное доброю волей. Посему (ибо Вы помимо желания заняли должность по устроению Божию, от Него же всякая власть, как изрек святой Павел[788]), Вам нужно устроить, исполняя ее, чтобы Бог не был из-за Вас поругаем и Вы сами не пришли в нестроение.
Вас немало заботит, что Вы неохотно исполняете должность, ибо когда Вы искали помощи и совета, то оказались в расстройстве и без всякого наставления, когда же надеялись встретить послушание себе, то нашли лишь строптивую дерзость. Вот почему заниматься в нынешние времена руководством и попечением и усердно в них подвизаться — это вовсе не предаваться покою и праздности, но проводить мученическое житие. Поэтому взвалите на свою спину сей крест ради Того, Кто подъял на Себя скорбный крест ради Вас, и умерьте свой нрав, покуда от Вас этого ждут. Не жалуйтесь на свою неспособность и малую искушенность, ибо, если Вы исполнили все, что зависит от Вас, как сами сие разумели, то на Вас нет греха, если даже сие не самое лучшее.
Во всяком деле Вам нужно взирать больше на Бога, нежели на потребности тела. Вы не должны допускать, чтобы занемогла душой одна из ваших овечек, если Вы способны воспрепятствовать этому. Будьте в поступках справедливы ко всем, дабы друг и недруг несли равную ношу, сие родит мир. Тех, кто моложе, держите в узде, ибо худо воспитанный молодняк — нарушитель духовного жития. Вам надлежит проявлять благое усердие и больше увлекать любовью, чем страхом. То, что Вам не по силам, предоставьте начальствующим, и коль скоро не можете укусить, то хотя бы полайте. Если не можете восстановить полностью духовного окормления, то следите, по крайней мере, за тем, чтобы не возникло среди вас небрежения или тяжкого преткновения. Если не желаешь чинить старого, рваного платья, оно в скором времени целиком расползется. Как только иссякнет духовное, окажешься тотчас вовне — при том, что телесно. Ни во что не ставящий малое мало-помалу сползает в великое[789].
Вам следует подавать своим подчиненным добрый пример и учить их более делом, чем словом. Приготовьтесь к тому — ибо так должно быть, — что, когда Вы станете лезть вон из кожи, чтобы поступать во всяком деле как можно лучше, это будет сочтено самым скверным, на что Вы способны. Те, по отношению к кому Вы были образцом всех добродетелей, ответят Вам порочной неблагодарностью. Нельзя одинаково нравиться всем. Если желаете угодить каждому, то попадете в немилость к Богу и к Истине. Хула недобрых людей — это похвала людей добрых.
Не упускайте случая, чтобы решительно разогнать в стенах обители ту или иную компанию, ведущую себя откровенно развязно, и расстроить какую-нибудь любовную связь с кем-то из мира, влекущую за собой сокровенную пагубу. Гните свое, и будете чисты. Горе монастырю, в котором гнездятся та и другая! Ибо сначала он лишится покоя, а затем уж и чести. Вы скажете: «Если так приняться за дело, то возникнет раздор», а я скажу: «Блажен сей раздор, ибо он родит вечный мир». Горе тем, кто все пускает на самотек и в этом ищет покой своему сердцу! О таковых глаголет Исайя: «Pax, pax et non est pax», другими словами, они говорят: «Мир, мир, а мира все нет»[790]. Такие люди стремятся к покою, охотно пользуясь скоротечною славой. Они ее получают ценою того, что исчезает вся слава духовная. Горе им, ибо они тут получили награду! Но Вы, чадо мое, так поступать не должны. Ищите Божией славы и чести, как дражайший Христос искал славы вечного Отца Своего и потому отдал Себя на распятье. Вы слишком жалуетесь, у Вас, между тем, кровь пока не течет по лицу от полученных ран, как то было у мучеников. Прежде на подобные должности ставили наиболее мужественных, а вовсе не тех, кто ищет свое.
Вам бы хотелось покоя для молитвы и созерцаний, а святой Григорий говорит, что, поскольку того требует дело, совершенный предстоятель обязан успевать в том и в другом[791]. Если этого, к сожалению, Вы еще не достигли, то держите пред очами свою незначительность и остерегайтесь высокомерия. Вспомните, кто Вы есть и как скоро исчезнете. Посему, если захотите кого-нибудь наказать, то накажите прежде себя.
Вам надобно стараться побеждать зло добром. Один черт не изгонит другого. Жесткое и мягкое слово Вы должны изводить из единого нежного сердца, но сие зависит от обстоятельств.
Прежде всего, нужно Вам посоветовать иметь попечение о божественной службе.
Вам следует также не забывать о себе, чаще в течение дня обращаться в себя, особенно дважды, вечером и поутру, испытывать себя самое, ненадолго забывать о делах, возводить себя к Богу, воспринимать в Нем все свои заботы и беды, переносить их ради Него и, преодолевая их вместе с Ним, получать утешение. Так, благодаря сему краткому часу, Вы будете вознаграждены за целый день.
Совершенная жизнь заключается вовсе не в том, чтобы иметь утешение. Она заключается в том, чтобы предавать свою волю в Божию волю, будь сия горька или сладка, в том, чтобы подчинить себя в смиренном послушании тому, кто [стоит для тебя] вместо Бога. В этом смысле мне, пожалуй, была бы милей некая сухость, нежели лишенная сухости текучая сладостность. Это подтверждается благородным послушанием вечного Сына, которое было явлено в сухой горечи.
Сие я говорю не к тому, чтобы Вы начали подвизаться в том же, как поступают немало из Ваших[792], но к тому, чтобы Вы терпеливо несли свою ношу и сделали все, на что только способны. Если не эту, на Вас бы взвалили иную, может статься, более тяжкую. Господь, Его же Вы поминаете и Он же Вас поставил на должность без Вашей воли на это, — Сей да управит Вас на ней к лучшему для Вас, ради Своей славы и Вашего вечного блаженства.
Письмо VIIIКак подобает держать себя благочестивому человеку, вкушающему божественную сладостность.К Элизабет Штагель
Если бы какой-нибудь человек, вдоволь и от всего сердца выпив, сидел подле винного погребка, а другой стоял бы на высохшем поле перед кустом грубого можжевельника и, мучимый жаждой, срывал с него ягоды, чтобы с их помощью исцелить кого-то еще, у кого болит воспаленная грудь, и если бы выпивший человек спросил у того, уста которого иссохли от жажды, как ему нравится струнная музыка, исполняемая за распитием вин, то тот бы грубо ответил, сказав ему так: «Ты, видать, крепко напился, раз думаешь, что всем так же хорошо на душе, как тебе, у меня же мысли совсем о другом. Сытый голодного не разумеет. У кого брюхо набито, у того весело в голове».
Только сие, чадо мое, я могу сказать тебе в ответ на письмо, которое ты отправила мне. В нем говорилось, что в сердце твоем разгорелся пылающий факел неподдельной, усердной, горячей любви к любезной, Вечной Премудрости. Говорилось в нем о недавно явленном свете, о чудесах, раньше тебе не известных, которые Она совершает в тебе[795], а также о том, как во всем этом сердце твое ощутило сладкую скорбь, любовное растворение и безмерный восторг, так что ты о них не умеешь поведать. Ты требуешь наставления, как тебе выразить любовь и безмерную нежность к Нему и как относиться к этому чуду.
Дочка, сердце мое охватила неуемная радость по причине того, что, являя Себя исполненным дружелюбия, любезнейший Бог дает тебе и еще кое-кому испытать именно то, что я часто и подолгу пытался передать на словах, что Он воистину милостив. Ах, дабы и всякое сердце сумело сие пережить, ради этого я бы охотно оставался лишенным сего. Меня весьма удивляет, что ты сподобилась того, о чем написала, всего за несколько лет. Сие сотворило полное обращение к Богу и совершенное отвращенье от всего, бесконечное усердие и телесное недомогание, посредством чего ты искоренила свою прежнюю жизнь и попрала ногами всякую вещь.
Когда человек отведает впервые вина, то оно на него сильно подействует. Сдается мне, что и с тобой то же случилось от светлой и сладкой любви Вечной Премудрости, захлестнувшей тебя могучей волной. Или, может статься, что Бог желает подбодрить тебя и хочет поскорее привлечь к бездонному кладезю, из коего ты испытала на вкус лишь одну малую каплю. Либо Ему вздумалось, от переизбытка Своей благостыни, явить здесь на тебе Свои чудеса. Ты же сосредоточься на том, чтобы внимать Его воле, не требуя для себя удовольствия и не прилепляясь к собственной самости. Переживая сие, тебе не нужно испытывать страха. Это всеконечно от Бога, так Бог в душе любовно манит к Себе, именно так и бывает и быть должно не иначе. Тебе следует, впрочем, испытывать свои телесные силы, дабы их не слишком в себе исчерпать. Вполне может быть, что, по мере продвижения дальше, у тебя отнимется изрядная доля того, что ты ощущаешь, и ты будешь возведена к высшему.
Бывшее у тебя в священный день Рождества прекрасное видение — тогда ты узрела, как светло и с какою любовью Вечная Премудрость объединилась исполненным всякой радости образом с душою Служителя и сообщила ему, что и он, несомненно, является Ее веселым слугой, — сие видение заставило меня от всего сердца вздохнуть, ибо я не отношусь к числу любимчиков Божьих. Сдается мне, что я, скорей, Его ломовой извозчик. Еду по лужам, подобрав полы своего платья, извлекая людей из глубоких хлябей их грешной жизни туда, где сухо и чисто. Посему мне пристало довольствоваться и ржаною ковригой, полученной в руки от Бога. И все же я должен тебе кое-что рассказать о Возлюбленном, о том, что Он во мне довольно часто творил.
Как-то раз, ясным утром, когда во время мессы должны были воспеть радостный гимн отеческому воссиянию Вечной Премудрости: «Lux fulgebit»[796][797], находясь в своей капелле, Служитель погрузился в тихий покой, а его внешние чувства умолкли. И вот ему явилось в видении, что он как бы введен в некий храм, где как раз пели мессу. В храме было немало насельников неба. Они были присланы Богом, дабы исполнить сладкий мотив небесного песнопения. Так и поступили они и, ликуя, воспели новую песнь, какую Служителю не доводилось ранее слышать. Она была такой сладостной, что ему показалось, что душа его истает от подлинной радости. Но особенно дивно было исполнено «Sanctus»[798][799]. Песнопение было так хорошо, что и Служитель принялся подпевать, а затем затянул вместе с другими. Дойдя же до слов «Benedictus qui venit»[800], все, что есть сил, возвысили голос, и священник поднял нашего Господа. Служитель посмотрел на Него с преданным и смиренным почтением к Его подлинному присутствию телом, и ему показалось, что в душу к нему как бы проникло от Господа чудное, умное сияние, не выразимое никаким языком. Между тем душа и сердце Служителя настолько наполнились новым, жгучим желанием и внутренним светом, что у него сразу иссякла вся его сила, а [его] сердце объединилось с сердцами как бы обнаженным, разумным путем, он же сам пришел в такое разжиженье души, что не мог подобрать ему никакого подобья. Когда он обессилел и от слабости едва мог держаться на ногах, подле него послышался смех некоего небесного юноши. Тот стоял возле Служителя, хотя оставался им не замеченным. Служитель обратился к нему: «Увы, почему ты смеешься? Не видишь разве, что я сейчас упаду от совершенного бессилия и пылкой любви?» С этими словами он стал сползать на пол, как человек, сломленный отсутствием сил... Когда он сползал, то вновь возвратился в себя и отворил внешние очи. Они были полны слез, а душа была исполнена лучащейся благодати. Служитель приступил к алтарю, где возлежало тело нашего Господа, и пропел внутри себя стих «Benedictus qui venit», на духовный мотив, еще раздававшийся в душе у него.
Письмо IXКак человеку прийти к сердечному успокоению в Боге
Так глаголет Вечная Премудрость: «Меж всеми вещами Я искала покоя» — и заблудших людей, как в суетном беге их жизни им достичь мира, насколько это возможно.
Хотя Истина сама по себе обнажена от всего и свободна, нашему естеству от рождения свойственна такая особенность, что нам приходится ее постигать посредством подобия в образах. Так и будет, пока не отложится бренное тело, а просветленное око разумной способности [нашей] души не утвердится во всей своей наготе в круге вечного Солнца. Но до тех пор нам остается брести, подобно слепцам, опознавая дорогу на ощупь, не зная, где мы и как здесь очутились. Если даже мы обладаем малой толикой Истины, то не разумеем того, что она у нас есть, и поступаем как тот, кто ищет какую-то вещь и держит ее при этом в руке. Нет человека во времени, который был бы совершенно свободен от этого, поскольку сие — отзвук грехопадения прародителей.
Как я разумею, самым желанным для взыскующей Бога души было бы знать, в чем заключается дражайшая воля Господня по отношению к ней, дабы Ему угодить и Его ублажить, чтобы и Он проявил к ней благосклонность, любовь и вошел с ней в особую близость. Ибо исполненная любовью душа нередко готова даже на смерть ради того, чтобы стяжать внятное различение воли Господней во всем, что случается. Такое желание заставило праведного Авраама покинуть свою страну и любимых друзей. Он не знал, куда бы направить стопы[803], и искал Бога вдали, дабы найти Его рядом. То же стремление гнало и манило всех избранных от сотворения мира даже доныне, и не иначе будет всегда, ибо сие дивное действо привлекает сильней, чем магнит влечет к себе сталь, и держит прочней, нежели тысяча тросов. Благо тому, кто, когда-то родившись, это обрел и никогда от того не отступит!
Ах, вот почему мне теперь на память приходят слова, которые я когда-то читал в школе естественных наук. Читать-то читал, да так ничего и не понял. Возвышенный учитель глаголет: вождь всяческих, препростая сущность движет все вещи, а сам остается недвижим; движет, как то подобает желанному и любимому [всеми] возлюбленному — сообщая сердцам устремление и вожделеющим бег, а сам оставаясь в покое как недвижимая цель, к которой влекутся и которую жаждут все сущности. Однако бег и стремленье рознятся. Движеньем небес он заставляет ползти муравьев, мчаться быстрых оленей, лететь диких соколов. Образ их [движения] различен, хотя у них единый конец: место успокоения их существа, которое проистекает из возлюбленной цели первой сущности[804].
Нечто подобное мы обнаружим в немалом разнообразии, заметном среди Божьих друзей, восприимчивых к тому же самому благу. Ибо один из них бежит в великом воздержании тела, другой поспешает в свободной от всего отрешенности, а кто-то воспаряет в возвышенном созерцании. Всякий сообразно тому, как он призван. Ну, а что для всех является целью, указано неприкровенно в Писании. Но что лучше для каждого человека, особо и по отдельности, того наверное сказать невозможно. Все испытать, как возвещает Павел, и найти подходящее, как глаголет Григорий, а божественное просвещение, как говорит Дионисий, направит человека к покою[805]. Телесные упражнения немного помогут, коль скоро они не чрезмерно трудны, но [только] подлинное бесстрастие во всех обстоятельствах и во всем ведомом и неведомом, в высшей, все знающей Воле, изведет человека из всяких превратностей, утвердив его умиротворенным во всех тех вещах, которые он сумеет правильно и рассудительно воспринять.
Некогда жил один человек, задумав некое дело, он хотел его совершить Богу во славу. Его спросили, знает ли он, что на сие имеется произволение Божие. Он отвечал: «Нет, да и не хотел бы этого знать, мне будет так лучше, ибо, если я узнаю об этом, моя самость расцветет пышным цветом от великого духовного наслаждения, а неведение послужит мне ко смирению».
Мудрому человеку не следует отказываться от своего сокровенного во внешних делах, однако и внешним нельзя пренебрегать ради своего сокровенного. Одолеваемый священной тоской, он должен во внешних делах понуждать себя к тому, чтобы быстро обращаться в себя самого, и так пребывать в своем сокровенном, чтобы в достаточной мере подвизаться во внешнем, насколько позволяет время и насколько это разумно. Так он выходит и входит, обретая во всем свой покой, согласно наставленью Премудрости[806], и душа его, по слову Христову, найдет себе пажить[807].
Сие пишу я Вам для того, чтобы, если Вы последовали [как Авраам] на чужбину за Богом, Вы могли Его обрести вдалеке и вблизи, ибо у Него жилище во всем[808]. Знаю я одного человека, в своем тяжком страдании он однажды пришел под распятье, к терпящему муки Христу. Тот отвечал ему сверху тем голосом, что раздается внутри: «Тебе надо обходиться без всякой любви, дабы стать возлюбленным Мне, быть уничиженным, чтобы стать похвалой для Меня, тебе нужно обратиться в посмешище, дабы у Меня обрести свою славу».
Письмо XО некоторых вещах, относящихся к совершенству
Так обращается Вечная Премудрость к избранным Ею апостолам, устремленным к возвышенной жизни: «Будьте совершенны!»
Пресветлый же Дионисий глаголет в книге об ангельских иерархиях, что низшие ангелы освещаются, просветляются и усовершаются высшими. Но сие происходит с помощью озарений, исторгающихся из сверхсущественного Солнца, посредством причащения высшему истечению в новой сияющей истине[811].
Пример изображенному найдем мы во времени среди многих людей. Очищение состоит в изгнании всего, что является тварью и сотворенным и что может (в силу ль глубокого пристрастья, вожделения к нему или попеченья о нем) стать препятствием между человеком и Богом[812]. Будь то высшим духом среди серафимов, или святым Иоанном, или еще каким-то твореньем, человеку надобно из этого выйти! Добрые люди вполне могут сбиться с пути и увлечься такими вещами, если станут им следовать, руководствуясь благими намерениями, ибо одного благого намерения во всех делах недостаточно. И не заповедовал ли некогда Господь наш через благословенного Моисея, сказав: «Праведное и благое исполняй правильно и по размышлении»[813], иначе праведное обратится в неправедное.
По очищении является свет и сияние, ведь истина есть не что иное, как свет, изгоняющий темный сумрак неведения. Свет воспринимается порой чрез посредничество, а порой без посредничества. Он обновляет в ликовании душу и в изобилии наделяет ее божественными формами. Чем больше у тебя этого будет во времени, тем полней отложится от тебя все земное и тем больше тебе будет впору бессмертное одеяние грядущего, неизбывного и неизменного света, при отвращении ко всему преходящему.
Отсюда возникнет подлинное совершенство, которое заключается в объединении высших сил души с Источником сущего — в возвышенном созерцании, горячей любви и в сладостном наслаждении возвышенным Благом, насколько сие достижимо для плоти, отягощаемой хворью. Но так как душа, по причине хвори, обременяющей тело, не восприимчива во всякое время к чистому Благу, чтобы созерцать его помимо смешения и разоблаченным от образов, ей поневоле приходится иметь нечто зримое, что могло бы возводить ее к оному Благу. Самым подходящим для этого, как я разумею, является возлюбленный образ Иисуса Христа, ибо в Нем имеешь и Бога, и человека, имеешь того, Кто освятил всех святых, в Нем обретешь жизнь, а в ней — высшую награду и то, что крайне необходимо. Если вообразишься в сей образ, то Духом Божиим преобразишься в божественное великолепие небесного Господа, переходя от славы во славу:[814] от славы Его любезного человечества во славу вечного Его Божества. Ибо, чем чаще мы на сей образ взираем с любовью, полными желанья очами, сообразуя с ним всю свою жизнь, тем благородней мы насладимся в веках Его сущностным блаженством.
Письмо XIСколь благоговейно следует относиться человеку к божественному имени «Иисус»
Требуя от чистой души исполнения одного пожелания, вечный Бог речет так: «Положи Меня, как печать любви, на сердце твое!»
Испытанному Божиему другу нужно в устах души во всякое время иметь какой-нибудь добрый образ или какое-то краткое изречение, чтобы его пережевывать, от чего его сердце воспламенялось бы к Богу. Ибо в том-то и заключается наивысшее, что мы можем иметь в этом времени: почаще вспоминать о Возлюбленном, обращать к Нему свое сердце, часто о Нем говорить, прислушиваться к Его исполненным любви словесам, ради Него все оставлять или делать и не помышлять ни о ком, как только о Нем. Око должно любовно взирать на Него, ухо отвориться к Его увещаниям, а сердце, чувства и разум нежно Его обнимать! Если мы Его вводим во гнев, то должны умолять Его о пощаде. Если Он нас наказует, нам нужно терпеть. Когда Он скрывается, то нам подобает искать [нашего] любезного Милого и не прекращать ни за что, пока мы Его вновь и вновь не найдем. А когда обрящем Его, то должны удерживать Его бережно и достойно. Стоим ли мы или ходим, едим или пьем, на нашем сердце всегда должна быть нарисована золотом пряжка: «IHS». Если иначе не можем, то должны запечатлевать Его в нашей душе посредством очей. Нам нужно позволить Его нежному имени обращаться в наших устах. Когда бодрствуем, оно должно так крепко в нас закрепиться, чтобы раздаваться ночью во сне. Давайте скажем вкупе с пророком: «О возлюбленный Господи, Вечная Премудрость, сколь благ Ты к душе, что взыскует Тебя и жаждет Тебя одного!»[817]
Посмотрите, вот лучшее делание, какое у вас может быть, ибо венцом всякого делания является усердная молитва. А все другое направлено к ней, как к своему завершению. Что же еще делают жители небесной страны, если не созерцают и любят дражайшего Возлюбленного своего, любят и восхваляют Его? Вот потому-то, чем с большей любовью мы запечатлеем Его в наших сердцах, чем чаще станем взирать на Него и горячей Его обнимать руками нашего сердца, тем крепче мы будем обняты Им — и здесь, и в вечном блаженстве.
Примите для себя как пример богопочитателя Павла, как он запечатлел в глубоком основании сердца любезное имя Божие «Иисус». Когда его голова была отсечена от священного тела, она, тем не менее, успела троекратно воскликнуть: «Иисус! Иисус! Иисус!»[818] А святой Игнатий? Терпя тяжкие скорби, он неизменно поминал Иисуса, и, будучи спрошен, почему так поступает, он отвечал, что Иисус запечатлен в его сердце. Едва его умертвили, из любопытства рассекли его сердце, то увидали, что там золотыми буквами было повсюду начертано: «Иисус, Иисус, Иисус»[819]. Ему же да воздадим и все мы хвалу во веки веков! Сего желают вкупе со мной все боголюбивые люди из бездонной глубины своего сердца и радостно восклицают: «Аминь, аминь»!
[Дополнения к Книжице писем: рассказ о почитании имени «Иисус», утреннее приветствие и вирши]
Сие последнее послание Служитель также отправил своей духовной дочери[820]. И после того, как она много раз замечала, что ее духовный отец испытывает столь большое почтение к дражайшему имени «Иисус» и имеет добрую веру в него — да и он сам поведал ей по секрету, Бога ради моля никому о том не рассказывать, как он начертал его на своем нагом сердце, — сия боголюбица возымела к этому имени особую склонность. Чтобы еще больше воспламенить свое сердце, она его вышила красной шелковой ниткой в образе букв «IHS» на небольшом белом платке, собираясь носить его [повсюду] с собой, а затем, по подобию этому имени, она тем же способом изготовила еще бесконечно много имен. Когда служитель Премудрости явился к ней в монастырь, она его с великим благоговением попросила, чтобы он обратился к Богу с молитвой, приложил все те имена к своему сердцу и отдал их ей. Так Служитель и сделал. Она взяла имя, которое изготовила первым, и пришила его на исподнее, подле самого сердца, где бы его никто не увидел, сделав это с намерением, чтобы ее сердечное благоговение к Богу возросло еще больше и чтобы имя сие приносило ей удачу и помощь во всем. Прочие имена, которые изготовила, она отослала всем духовным чадам Служителя, какие у него тогда были, чтобы и они их носили с собой с тем же намерением. Они так и сделали. А дочь тайно носила на себе свое имя, пока оно не последовало за нею во гроб[821].
Еще до того, как пришло время, когда Бог восхотел положить ее жизни блаженный конец, случилось, что Служитель заглянул к ней в последний раз. Обращаясь к нему, она изрекла: «Ах, дорогой господин, благодаря вам я получила от Бога множество благ, да славится Он во веки веков. А теперь у меня есть еще одна просьба к вашему благочестивому сердцу. Обещайте мне, любезный мой государь и духовный отец, исполнить ее. Вам нужно знать, что к сей обращенной к вам просьбе нередко меня побуждает возлюбленный Бог и бывает сие, когда я переживаю высшее благоговение». Он сказал: «Милая дочь, что хочешь ты в Боге, тому должно исполниться». Она отвечала: «Ах, государь, кому, как Богу и мне, известно ваше любвеобильное сердце, кто внемлет вашему пылкому слову, а равно читает ваши страстные сочинения, тот замечает, что божественное имя “Иисус” (о его же всехвальном достоинстве повествуется во многих писаниях), сие несущее счастье и благоденствие имя укоренено так глубоко в вашем сердце, что из него всем людям ощутимым образом сообщается некая подлинно новая сила. Посему я, бедный и страждущий человек, умоляю вас вместо Бога, ради достойной хвалы оному благородному имени, чтобы вы, прежде чем отсюда уйдете, так что потом не сможете этого сделать, в сей же час возложили свою благословенную руку на спасительное имя, начертанное на вашем сердце ревнивой Божией любовью, и запечатлели этой самой рукою крест на всех нас, именно тех, кто, услышав ваше горячее пожелание, для себя примет за правило почитать всякий день однократно это самое имя “Иисус” посредством отдельного, от Бога воссиявшего вам приветствия утром, дабы восславить его и побудить всякую тварь к его прославлению, как можно увидеть записанным ниже, либо вместе с молитвой “Pater noster”, “Ave Maria” и с земным поклоном во славу нашему Господу, пред Кем всякое колено по праву должно преклониться в Царстве Небесном и царстве земном, да защитит их Бог милосердный от всякого пагубного преткновения и поможет превозмочь им страдание ради хвалы Ему Самому и вечной их пользы».
Когда Служитель увидел рвение и праведность святого сего человека и узрел в нем волю Господню, то исполнил с великим благоговением то, о чем его умоляли: возложив обнаженную руку на сердце, некоторое время держал ее на имени «Иисус», затем простер ее и, во всемогущей силе оного имени, изобразил святой крест, давая искреннее благословенье всем тем, кто, побуждаемый горячим желанием, собрался произнести ранее упомянутое утреннее приветствие во славу Божиего имени, и стал молить Бога о том, чтобы Он послал им святую кончину и даровал блаженство во веки веков. В этом же да споспешествует Бог и всем нам ради святого имени Своего!
Далее следует прежде упомянутое приветственное славословие и надежное утреннее благословение, которое должно произносить при напастях Богу во славу, оно же далее записано и на латыни
О прекраснейшая, светозарная Вечная Премудрость, душа моя возжелала Тебя ныне в ночи. И вот ранним утром восстал я ради Тебя, Возлюбленного моего, и в сердечном томлении духа умоляю Тебя, милостивого Господа, да отгонит Твое вожделенное присутствие всякое зло от меня: как от тела, так и от души, да прольется оно в изобилии особенной своей благодатью в лишенные благодати углы моего сердца, и да воспламенит оно страстно мое прохладное сердце в огне своей божественной любви! О сладчайший Иисусе Христе, обрати дружелюбно ко мне любезный Свой взор, ибо в это самое утро и душа моя всеми силами обратилась к Тебе и радостно приветствует Тебя из глубочайшего недра моего сердца. Я также хочу, чтобы ныне Тебя приветствовала от меня тысячекратно тысяча ангелов, служащих Тебе, чтобы Тебя достойно воспели от меня мириады сотен тысяч небесных духов, живущих рядом с Тобою, и чтобы Тебя прославило от меня чудесное благолепие всех творений! Эй, я признательно благословляю достойное имя Твое, наш отрадный покров, и ныне и во всегда длящейся вечности. Аминь.
Здесь приветственное славословие и благословение записано на латыни
Anima mea desideravit te in nocte, sed et spiritu meo in praecordiis meis de mane evigilavi ad te, о praeclarissima Sapientia, petens, ut desiderata praesentia tua cuncta nobis adversantia removeat, penetralia cordis nostri sua multiformi gratia perfundat et in amore tuo vehementer accendat. Et nunc, dulcissime Jesu Christe, ad te diluculo consurgo, teque ex intimo cordis affectu saluto. Millia quoque millium coelestium agminum tibi ministrantium te ex me salutent, ac decies millies centena millia tibi assistentium te ex me glorificent. Universalis etiam harmonia omnium creaturarum te ex me collaudent, ac nomen tuum gloriosum, protectionis nostrae clypeum, benedicant in saecula. Arnen[822].
Прикосновение к ранам.
В середине изображен Служитель в венце из роз, влагающий персты правой руки в раны Христовы (ср.: Ин. 20: 27). Левой рукой он перебирает струны псалтири, переданной ему ангелом. В нижнем правом углу изображены, вероятно, «две обремененные грехами особы в духовных одеждах» из «Книги Вечной Премудрости» (с. 153 наст. изд.).
В оригинале диптих иллюстраций со с. 286 и 301 снабжен общей надписью (см. предыдущее описание).
О священных примерах и добрых виршах, которые могут побудить и направить человека к Богу
Служитель Вечной Премудрости повелел начертать в своей капелле возлюбленное имя «Иисус». Оно было расписано разными цветами, украшено добрыми изречениями — к нелицемерному обращению всех сердец к любезному Богу. И дабы страждущим людям стало легче переносить напасти, он велел начертать в капелле споспешествующее утешению розовое древо страданий века сего, а к нему еще одно древо — различения любви земной и божественной. И то, что оные два рода любви противоположно определяются из Писания, об этом также было в простых словах написано на латыни. Но его духовная дочь перевела их на немецкий язык и сложила их в вирши, дабы какой-нибудь любопытствующий человек, каковой во всякое время не может обретаться в равном усердии, отыскал для себя нечто такое, что его подвигло бы к божественным добродетелям.
Жалобные вирши страждущего человека под розовым древом[825]начинаются так:
Нет мне радости ни в чем,
для горьких бед я был рожден.
Великим плачем плачу я,
печальная судьба моя.
О своеволье мне забыть
и в Боге надлежаще жить.
И стала честь моя такой,
что вытирают ноги мной.
Разорван злобными я псами[826],
оболган злыми языками.
Ах, что пришлось мне испытать,
никто не сможет рассказать!
Таскает за волосы Бог[827],
и труден мне Его урок.
Эй, как же всеми брошен я,
неизмерима боль моя!
Верно, у Бога нет друзей,
столь лют Он в милости Своей[828].
Нужно за кожу отдавать кожу —
в это верую Я. Кто же
любви особой ждет от Бога,
снести страданий должен много.
Горя немало тому претерпеть,
кто дружбу Божию хочет иметь.
Розы Я растопчу,
скорби на них обращу.
На тех без унынья взгляни,
кто кровь за Бога пролил.
Вас, доблестные рыцари Божьи,
ни одна мука испугать не может![829]
Тому страданья нипочем,
кто духом в вечность обращен.
Эй, сильным, бодрым надо стать[830],
иначе чести не снискать!
Разница между преходящей и божественной любовью
Нам о любви заводят речь,
а я себя хочу сберечь.
И разве что-то лучше есть,
чем вкусно выпить и поесть?[831]
О ты, грехов дрянной мешок,
за все воздастся тебе в срок.
Веселья ищет тут глупец,
прочь от сего бежит мудрец.
Веселье, слава и добро
мне благозвучнее всего.
Тот счастлив, кто имеет все,
хочет того же и сердце мое.
О, радость, слава и добро —
нет в мире лживей ничего!
Их скоротечность и их тлен
немало душ забрали в плен!
И прочь от них лежит мой путь,
хочу я к Богу повернуть.
Всего сильнее веселит
нежных жен пригожий вид.
Оставаться в стороне —
хуже лютой смерти мне.
Ах, образ женской красоты,
бессчетно губишь души ты!
Ни смех, ни сила не спасут,
поможет только бегство тут.
Кто вызов принимает твой —
ох, что он делает с собой!
Любви награда минет в срок,
усвойте ж мудрый сей урок!
Утехи миг и долго боль —
вот у любви наряд какой.
Премудрости текущий свет —
вечное Слово в Божестве.
Непознаваема Она,
ибо совсем обнажена.
И хоть Она в сердцах людей,
не в силах мы сказать о Ней[832].
И образ солнца не столь мил,
и свет Ее свет звезд затмил.
Она на дне души у нас,
Она объята сотни раз[833].
В сердце не впустит никого,
лишь для Себя хранит его.
Стремиться стоит только к Ней,
единственной назвать своей.
Нет ничего, чтоб с Ней сравнить.
Царство Небесное — с Ней быть.
Ах, сколь блажен и счастлив тот,
кто рядом с Ней всегда живет!
Иисус — в основе души моей,
это высшее благо, что всего верней.
Иисусе, крепкая башня — имя Твое,
никакому шторму не взять ее.
Ожерелье не украсит так ни одно,
как красота имени Твоего[835].
Арфы слышится сладкий глас —
так звучит имя «Иисус» для нас.
Ах, Иисусе, ради имени Твоего
прости грехи раба Своего!
Иисусе, рана в сердце моем,
Начертано «мой Иисус» на нем.
Господь мой любимый, Иисусе,
под защитой имени Твоего спасусь я.
Милостивый Иисусе, благослови меня
ныне и до последнего моего дня![836]