Exemplar — страница 5 из 12

Генрих СузоБОЛЬШАЯ КНИГА ПИСЕМ

Поскольку разум духовного человека не может во всякое время усердствовать в отрешенной обнаженности и должен далеко бежать пагубного провождения времени, постольку ради отдохновения своего духа можешь ты почитать сии святые письма. Их служитель Вечной Премудрости повсюду рассылал своим боголюбивым друзьям с намереньем быть посланником Божией любви для тебя и всякого сердца, сущего как ныне, так и потом, а именно, для того, кто желает распроститься с ложной любовью и принять единственной своею возлюбленной Вечную Премудрость.

Письмо IRex David senuerat[837][838]

После того, как царь Давид провел свою юность в служении Божием, он вошел в преклонные годы и не знал, чем согреться. Увидев сие, его верные слуги разъехались по всей стране и искали ему молодую девицу. Они нашли ему несказанно красивую деву, по имени Ависага, и отвели ее к нему, дабы она его согревала и служила ему.

Кто желает увидеть нечто престранное, тот да не взирает на то, что случалось в давние дни! Пусть он посмотрит на то, достойное сожаления, что случилось недавно: полная луна стала ущербной, погасло яркое солнце, любезная Пасха стала великою пятницей, а зной жаркого лета обратился в холодную изморозь. Потому-то опечалились вы, малые сладкоголосые птахи, встречавшие лето в веселье и в радости и взмывавшие навстречу сиянию солнца.

Ах, внимательно вслушайтесь, достойные чада, кого я имею в виду: сердце мое имеет в виду яркое сияние летнего света пречистого отеческого Божества[839], полную луну Его дружелюбного человечества, летний образ Его неизменной Вечной Премудрости — как все это состарилось и охладело в очах и в сердцах у людей духовного сана, прежде называвшихся Его присными и носившими Его обручальное кольцо.

Эй, сюда, вы, чистые девицы, вы, дивные розы! Которая [из вас] желает быть прекрасною девой, какая [из вас] хочет обладать царским достоинством, согревать возлюбленного Царя вечности и заботиться о Нем? Пусть та выйдет вперед и позволит на себя поглядеть! Не смотрите на то, что она есть или чем она была [прежде], взирайте только на то, чем Он Своей властью ее желает соделать.

Ах, милые чада, обратите ко мне свои взоры и послушайте то, что я собираюсь сказать! Господь мой, пославший меня к вашим сердцам, чтобы я принес Его весть, — Он Господь милосердный. И вам ли не знать, что подобное любит подобное?[840] Поэтому любящее сердце по мне лучше тысячи прочих сердец. В нынешние времена есть много людей, носящих духовное облачение и никогда особенно не гневавших Бога. Они этим кичатся, продолжая жить в лени, без любви и без благодати. Есть и другие люди. Сии впали в великое заблуждение и направили естественное свое благородство на тварное, ибо, возможно, никогда не находили возлюбленного Блага. Но если они обращаются, то становятся как дикие, благородные соколы, совершают свободный порыв в высоту. Когда их возвышенные от природы сердца познают Его божественную сокровенность и тайную любовь, то в этой любви они, воистину, воспламеняются и, скорбя, говорят: «О бездонное Благо, внемли моей жалобе, ибо я не начал сего в давнее время и не узрел сего с первых же дней. Ни в какой любви я ничего не обрел, кроме печалей, и непостоянства, и лжи, а теперь обрел я Того, Кого любит душа моя»[841]. Нередко случается, что в любовном объятии они тем сердечней бывают объяты, чем в больших грехах некогда пребывали.

Истинно, истинно, такова свободная жизнь: в любви служить Богу тем образом, каким я имею в виду, иначе сказать, не впадая в леность и не становясь тепло-хладным. Человек должен возмещать себе все, и радость, и скорбь, Его неизменной любовью. Ибо приязнь и любовь все делают легким.

Ах, любезные чада мои, ныне я вас в своем сердце сравнил с приятными взору, милыми розами. Хотя роза долгое время оставалась закрытой для небесной росы и в своей естественной прелести была отворенной для темной ночи и прохладного инея, но все же хочет сверх всякой меры прекрасный цветок полевой, Владыка над всеми владыками, чтобы вам стать ухоженными и правильно взращенными розами, коими Он сумел бы дивно украсить Свою божественную главу. И не ужасайтесь! Чем пуще и зримей обесцветились и обезобразились вы в суетной жизни, тем лучше благодаря [вашим] дивным чертам станут заметны Его Вечная Мудрость и великое Его милосердие, и тем громче будут они восхваляться целым воинством неба.

Милые чада, кто еще ныне желает дружелюбно озеленить и любовно украсить печальную землю, голый лес и высохшую пустошь, которые теперь, в зимнюю пору, так на Него непохожи? Кто же сумеет это исполнить, кроме любезного Господа, стоящего пред вашим сердцем и желающего с ним обручиться? Эй, отворите, откройте любезному Господу ваши сердца, протяните Ему свою руку, подумайте, сможете ль вы когда-нибудь так же возвышенно подружиться с сим миром? Читают: когда раб, искавший для Исаака жену, явился к некой девице, то она дала свое согласие, как только услышала, что это дело от Бога. И она сразу ответила: да. Сие было чудом. Она немедля оставила отца и мать, всех своих друзей и отправилась в чужую, неведомую страну, — никоим образом не убоялась, но, вручив себя Богу, решилась на это, и благодаря ей произошли священные колена[842]. А среди вас имеются столь дерзкие и недоверчивые, что они страшатся там, где нечего страшиться. Кто хочет услужить Вечной Премудрости, тот да будет решительным и да распростится по доброй воле с человеческим благоразумием.

Письмо IIRegnum mundi et omnem ornatum saeculi contempsi propter amorem domini mei Jesu Christi[843][844]

Когда я услышала, как обо мне воспели эту радостную песнь, прославляя девственный исход избранных невест Божьих из сего лживого мира, то я подумала так: может без печали тот бросить возлюбленного своего, кто нашел себе более милого. И это, воистину, случилось ныне со мной. Посему прощай, сей ложный мир, я расстаюсь с тобой добровольно. Посмотрите, все любящие, игру этого мира! Я обняла тень, обручилась с мечтой, овладела сонной грезой. Ну и где же образ той грезы и обещанье мечты? Если бы я обладала тобой тысячу лет, то где бы все это было теперь? Прошло бы, как один миг, ибо твоему естеству свойственно тленье. Я надеялась, что, обняв, схватила тебя, а ты просочился меж пальцев. Кто не покинет тебя, того бросишь ты, и кто по доброй воле не простится с тобой, тому ты отплатишь горестным расставаньем. Увы, убийца, тебе! Посему, прощай же, прощай! Благослови тебя Бог ныне и присно! Лги тем, кто тебя не познал, а меня тебе не обмануть ни за что[845]. «Regnum mundi, etc.».

О чадо мое во всемогущем Боге, выслушай также, что скажу тебе я, и поразмысли, поразмысли о том, что, все хорошенько обдумав, ты бросила друзей, честь и блага. Так будь же тверда в этом намерении! Не поступай, как поступают иные неразумные девы, которые уподобляются диким животным, запертым в зверинце. Если у них закрыты врата, они выглядывают через прутья ограды. Будучи наполовину снаружи, наполовину внутри, тратят, увы, увы, немало усилий на то, что ничтожно. Служить Богу — темница для них, духовное воспитание — жестокое притеснение. Поскольку яблоко им не может достаться, они вздыхают по его аромату: вместо розовых венков возлагают на себя пестро раскрашенные головные платки и, так как не могут иметь пурпурных одежд, красуются в белых мешках[846]. Вместо любезного супружества [с Богом] они лелеют убивающую время, обкрадывающую сердце и разрушающую всякую духовную жизнь преходящую дружбу. Что запрещено им на деле, тем они наслаждаются на словах, и что не может случиться в их жизни, то имеют они в помышлениях. Они изводят себя желаниями и собеседуют с внутренними образами, совсем как жаждущий человек, который мечтает о прохладной водице. А повернут то, что придумали, туда и сюда, глядь, оно уж исчезло, и у них нет ничего, кроме пустой ладони и печального сердца. Они поступают как тот древний отец, который страстно желал иметь длинную мантию. А поскольку ее у него не было, то вместо нее он обвязался длинной циновкой, тянувшейся за ним по земле, и то и дело обращался назад посмотреть, как она ему хороша и как ему впору. И вот позади него на циновку взгромоздился диавол и, насмехаясь над ним, говорил: «Бедный человече, если б ты мог, то смастерил бы себе подлиннее»[847].

Увы, Боже небесный, разве это не печальное житие, разве не преддверие ада: не иметь жизни в миру, но оставаться не занятым Богом, умереть для всего этого мира, но лишиться духовного утешения, утратить то и другое, и Бога, и мир? Как же им там будет стыдно стоять пред всеми своими друзьями и перед всем этим миром! Как они будут в тоске сами себя угрызать, что из-за столь ничтожных вещей лишились неизреченно великого блага!

Но, о чадо мое, служить Богу свободно и весело, от чистого сердца — вот, ей-же, самое вожделенное житие! Ах, от всего сердца обнимать дивное, любезное Благо — что за отрадное дело! Знай, если бы даже не было воздаяния после сей жизни, то это бы стоило делать уже само по себе. Посмотри, такие люди ходят по земле, но имеют жительство в небесах[848]. Эй, чистота, как ты прекрасна! Никому не служить, кроме Бога, ни для кого не жить, разве что только для Бога — как свободна ты! Ах, милостивый Господи, любезная Премудрость, с Тобой вступить в брак, бросить любовь ради любви — как это желанно! Тебе добровольно служить — что за сладкое иго, что за легкое бремя![849] Владыка, они говорят, Ты посылаешь страдания. Эй, страдание! Эй, страдание радостное, делающее меня угодным Тебе, способное объединить меня с Тобою! Господи, любезный Супруг мой, да одно-единственное духовное объятие чистой души, коим Тебя в один миг тысячекратно обнимает любящая душа, оно перевешивает любое страдание. Господи, кто во времени без страданья? Воистину, никто на всем свете! Как ни высоки замки, как ни просторны города, ни красные одеяния, ни пестрые платья не защитят от него. Поразмысли, ты неправильно взираешь на это: блестяще извне, а внутрь проникла боль. Посему не подобает ли, милостивый Господи, слегка пострадать, дабы удостоиться Тебя и войти в прекрасную и безмятежную жизнь? Если у кого-нибудь нарвет и раздуется палец, то тому человеку надлежит сперва пострадать, прежде чем из пальца вытечет гной. Владыка, отказ от вещей — сие поначалу приносит печаль, затем, Господи, становится сносным, а под конец и отрадным, отрадней всякой временной вещи.

* * *

Чадо мое, тебе надо усердствовать в том, чтобы соблюдать общие установления твоего Ордена. Прежде же всего старайся приходить вовремя в храм, стоять в нем нерассеянно, с усердием и благоговением, не выходить из него то и дело. Пригвозди себя к своему месту, дабы выстаивать до конца, особенно мессу, в той же любви, с которой Христос выстоял до конца на кресте. Между тем, если только ты не больна, тебе надлежит делать не иное, как то, что в пении и в чтении делает и конвент, чтобы вычитывать с ним также дневные часы и благодаря этому быть тем свободней [от искушений]. Не твори других пространных молитв, которые могли бы отвлечь тебя от [общего] пения.

Иное, чадо мое: берегись внезапного гнева, дабы тем или иным гневливым поступком против какой-нибудь из сестер не преступить общего чина. Сколько раз ты сломишь свою волю ко гневу, столько раз Бог тебя увенчает особой короной. Воздержанье от мести, коль скоро ты бы вполне могла отомстить, — это ровно то же, что пожертвовать человеку сотню марок. Сдерживай свое возмущение и позволь ему в тебе умереть, так тебе будет легче.

Третье: чтобы тебе вести себя тихо. Сие украшает духовное лицо, как светлый карбункул украшает выкованную из золота вещь. Некоторые люди так неугомонны, что не могут никак успокоиться, слоняются по монастырю с суетою и шумом, так что их чаще слышно, нежели видно. Спокойные жесты и тихие речи очень к лицу благочестивому человеку.

Четвертое: себе на отверстые уста повесить замок и привыкнуть к тому, чтобы никогда не отворять ворота, разве только у тебя на то не имеется уважительной либо необходимой причины и соизволения доброго человека, коего ты должна поставить стражником в своем сердце. Не говори, если тебе вдруг покажется, что, находись на месте, он дал бы согласие, говори лишь тогда, когда он присутствует[850].

Пятое: не ходи ко всякой сестре и не ищи у нее развлечений либо хорошей компании. Будь благосклонна и доверчива к тем, кто может тебя сделать лучше, кто сам стремится к тому, чтобы проводить блаженное житие.

Два времени дня должны быть для тебя особенно дороги. После заутрени провести хорошую толику времени с Богом в сугубой молитве, раздумывая и рассуждая о том, как бы тебе провести новый день в согласии с божественной волей и с духовною пользой; и после вечерней молитвы, вспоминая о том, как ты вела себя целый день во всяком деле. Восхвали Бога за благо, которое случилось с тобой. Сокрушайся о том, что было тобою упущено и неправильно сделано. Имей, однако, и добрую волю, чтобы исправиться. Если у тебя во всякое время не получалось всего, не отчаивайся и не прекращай! Коль не можешь взойти на самую вершину горы, то да обретаешься все-таки на пути к своему вечному пристанищу.

А еще тебе следует иметь две вещи, которые тебе очень нужны, а именно, старательно размышлять над страстями нашего Господа и неизменно их иметь пред собою. И если ты идешь по крестовому ходу либо сидишь над своим рукодельем, а твоя голова при этом не занята, ах, то скажи же: «Возлюбленный Господи мой, что ныне делаешь Ты и где Ты теперь? Мой любезный Владыка, приди ко мне, оставайся подле меня, ходи со мной и никогда не разлучайся со мною!» Другая вещь: тебе надлежит особенно возлюбить нашу дорогую Владычицу, нашу любезную Матерь, Царицу Небесную и аккуратно читать ей во время заутрени и все молитвы в течение дня[851]. Принимай ее во всяком деле как свою особую мать и тогда, воистину, не будешь терпеть ни в чем неудачи. Тебе нужно читать XV «Salve Regina» с намерением посвятить первые пять любви к V ее чувствам, каковыми она усердно, достойно и нежно служила своему Сыну ясными очами и пречистыми устами, как Ему никогда не служило ни одно из светлых творений. При этом моли у нее, чтобы она изъяла у тебя то, чем ты когда-нибудь Его прогневила своими V чувствами. Следующие V посвяти только страданью, и особенно тому самому горькому, каковое она испытала из-за своего Сына: первую — первому часу, когда она узрела Его сердечную скорбь, другую — созерцанью горестного Его изведения на казнь, третью — лицезрению Его разоблачения у подножья креста и Его пригвождения, четвертую — тому, как она приняла Его мертвым с креста, пятую — скорбному пути, коим она шла домой от своего мертвого и погребенного Сына. Последние V посвяти V неизреченным радостям: первой — когда она вняла возвышенному благовестию, второй — когда родила небесного Царя, третьей — когда, воскреснув из мертвых, Он явился ей с ликованьем, четвертой — когда она Его радостно узрела восходящим на небеса, и пятой — когда, с телом и душою, была принята в небесное блаженство.

Письмо IIISurrexi, ut aperirem dilecto meo[852][853]

Так начертано в Книге любви: «Я встала, чтоб отпереть возлюбленному моему».

Обычай подлинно любящего заключается в том, что он — как бы его ни отговаривали — никогда не отступит, пока не сумеет, по своему желанью, добиться возлюбленного своего. Ах, Вечная Премудрость, сколь Ты возвышенный мастер, как скрытно и тайно ведешь игру любви, как Ты умела! Воистину, все любовники, когда-либо бывшие в этом мире, — ничто пред Тобой. Кто захочет так долго преследовать, как Ты? Кто захочет столь терпеливо ждать? Кто захочет почитать благом то, что его так часто изгоняют, как Тебя, дражайший, не ведающий вероломства, любимый Господь и Супруг всякой любящей души? Поэтому и склоняется к тебе душа моя, ибо Ты — благо, влекущее своею благостыней к себе все отдаленное.

Любезное чадо мое, меня нимало не удивляет, что говорит святой Григорий, а именно, что угодники в Царстве Небесном испытывают сугубую радость, когда их особо любимые друзья восходят к Богу из сей юдоли печали[854], ибо моя душа уже ныне испытывает начатки сей радости о Вас по причине особенной близости, которая имеется между Вами и привлекшим Вас к Себе Богом.

Эй, чада мои, подумайте о былых днях, вспомните давние годы и поглядите, как долго вы спали! Или все это вкупе не было как бы сонной мечтой, когда, как казалось вам, было вольготно? Увы, лживая греза, где же то благо, которое ты обещала? Восстань, чадо мое, восстань, время настало[855]. Супруг твой, Его же ты так часто от себя отгоняла из-за лживой веселости снов, не хочет от тебя отступать; подумай, отказывала ли так долго в себе какая-либо из женщин; спроси у своего любящего сердца, каковы права у любви. Поразмысли о том, что случится, если кто-нибудь, да еще слишком долго, станет раздражать своего друга. Отвори врата, распахни свое сердце, впусти возлюбленного своего! Наверстай искренней и сердечной любовью то долгое время, которое ты упустила! Кто поздно отворяет любимому и собирается насладиться любовью, тому, воистину, подобает спешить.

Чада мои, с вами обстоит дело вовсе не так, как со многими другими лишенными сердца людьми, не любящими ни Бога, ни мир. Вечный Возлюбленный желает духовно обладать вашими сердцами на всех этих путях — и так, как Он только может отдаться какому-либо творению способом, присущим Ему от природы. Да не подумайте, что вам придется проститься с любовью. Смотрите: говорившие, что они-де вас очень любят, они-то как раз и не умели любить. Ах, вы лишь теперь стали окружены любимым Возлюбленным! И если бы от любви ваше сердце было подобно бездонному морю, то оно бы целиком истекло из любви прекрасного Возлюбленного[856]. Чему вы до сих пор не хотели верить с моих слов, то ныне испытаете сами. Посему, ту приязнь, которую вы прежде обращали на временное, всю ее, образом обновленным, переведите на вечное, любезное Благо!

Письмо IVHabitabit lupus cum agno[857][858]

Покуда естество шествовало своим природным путем, каждое из животных имело свое обычное дело. Когда же явился Господь естества, то Он, Бог чудес, пожелал сотворить новые чудеса, сделав дикое укрощенным, а лютое кротким, как сказал любезный Исайя. Сей прорек, что волк будет жить вместе с ягненком, и медведь станет пастись подле теленка, и лев будет есть корм, подобно домашней скотине, а младенец станет им всем пастухом[859].

Услышьте о новых чудесах, которые ныне и всякий день случаются в душе, куда явился любезный Младенец. Человек, похожий на волка, обращается в кротость, тот, кто гневлив, обращается в тишину, а лютый обращается в сладостное милосердие. Бывшее высокомерным станет смиренным, не знавшее сострадания станет услужливым и обходительным. Если возвышенное Божество так умалилось, что стало Младенцем, то кому же здесь надмеваться?

Ах, любезное чадо мое, как-то раз в одном сочинении прочитал я слова, которые начинаю уразуметь только теперь. Они звучат так: любовь делает неподобные вещи подобными[860]. Ибо любовь приводит к забвению себя самого, лишает, насколько способна, всякого разделения и заключает в себе простое единство. Поэтому-то госпожу Венеру изображают без глаз, ибо она делает очами любви крестьянку императрицей и императрицу крестьянкой. Эй, смотрите все, не чудо ли это! Если на такое способна несчастная Венера, о, на что же способна тогда нежная, чистая любовь милой Вечной Премудрости! Во всех избранных людях опьянение этой любовью обратило в мерзость всякое величие и благородство, всякую утонченность, как друзей, так и блага. Бывшие возвышенными князьями в Риме стали бедными служителями и друзьями Божьими, ибо уподобились своему нежно Любимому — крохотному Младенцу [Христу]. Но ослепила ли любовь кого-нибудь больше Него Самого? Оставил ли кто-то ради любви больше, чем Он? Воистину, никоим образом! А посему восстань, чадо мое, отложи свою славу, тайное высокомерие своего благородства по плоти и величавую горделивость друзей, которые до сих пор в тебе были только сокрыты духовным облачением, и склонись к своему Возлюбленному в ясли! Посмотри, как тихо молчит Вечная Премудрость! Она не может говорить. Кто был в небесах, лежит ныне в хлеву! Кто был среди ангелов, лежит средь скотов! Прореки так: «О отрада сердечная, возлюбленный Иисус, ныне склоняюсь к Тебе в Твоем уничижении, дабы Ты возвысил меня в Твоем вечном достоинстве». Чада мои, последуйте не знающему вероломства Отцу своему, сделайте из потребности добродетель и отрекитесь из глубины вашего сердца от временного достоинства ради достоинства вечного и неизменного!

Qui parce seminat, parce et metet, кто сеет скупо, скупо и пожнет, а кто сеет щедро, тот и пожнет щедро[861]. Посему поступайте ради своего блага, склонитесь под ноги всех [Ваших] сестер, дабы не только хотеть стоять с ними вровень; Вы должны впредь стать им тряпкой для ног[862]. Ее не гневит, как с нею обходятся, ведь она — тряпка для ног. Смотрите, вот корень, вот основание всего вашего блаженства. Отсюда является тихое смиренномудрие, и не только по отношению к власть предержащим[863], но и по отношению к последним из монастырских кухарок. Ибо каждый, по справедливости, ставит стопы на тряпку для ног, как малейший, так величайший.

Вот что тяжелее всего, если случится: молчать, принимать поношения и ни в коем случае не мстить — ни словом, ни делом. Сначала, пока не привыкнешь, такие раны проникают глубже, чем удары меча. Это мучительней, чем все власяницы, жмет больше, чем все железные цепи, — достойному человеку пред недостойным умолкнуть, превратиться в немого и ничем [с ним] не квитаться. О, но да благословит его Бог за то, что он когда-то родился! Ибо он проникает в глубокие божественные раны, объединяется с божественным сердцем, уподобляется высшему, становится мил Богу и миру и изглаживает все свои прегрешения. Если он сломит свою волю тем, что не впадет в гнев и не замыслит мести, то добьется того, что Бог будет благоволить ему во всяком деле и полностью отложит Свой гнев на него, если бы даже он сотворил сто тысяч смертных грехов.

Видишь ли теперь, чадо мое, какая отсюда проистечет для тебя любовь и награда? Так подвизайся же неизменно и во всякое время подавляй [в себе непотребное]. Если тебе будет тяжко, терпи, скоро станет полегче. Прежде прочих дел для этого нужно, чтобы человек замолчал, держал рот закрытым и ни за что не отворял его, если только не будет иметь при себе троих из совета Божьего града, а именно: подлинную кротость, тщательное раздумье над очевидной необходимостью в прославлении Бога либо исправлении человека.

Ах, чадо мое, смотри, как я тебя нежно склоняю на сердце Возлюбленного твоего[864], не требуя от тебя никакой строгости: ешь, пей и спи по потребности и имей позволенье на то, в чем нуждаешься из-за слабости. И если пожелаешь быть среди избранных, упражняйся в этих вещах и тогда сможешь стать вскоре избранным человеком. Аминь.

Письмо VSonet vox tua in auribus meis, vox enim tua dulcis et facies tua decora[865][866]

Так глаголет любящая душа о Возлюбленном: пусть голос Твой прозвучит в ушах моих, ибо голос твой сладок и лицо твое приятно.

Чадо мое, я молю Вечную Премудрость, чтобы Она вселилась в сердце к тебе и удалила из него мощной дланью все то, что в нем когда-то осело. Дети мои, вы сообщаете мне, что все еще находитесь в многочисленных заблуждениях по причине [одолевающей вас] множественности. Удивительно ли сие? Возможно ли, чтобы разный хлам, который собирался на одном месте целых двадцать лет, был полностью выдворен в течение малого времени? Он будет исходить день за днем, если увидит, что для него нет более места. Благоговейная молитва и священное созерцание, непрестанное размышление о Боге и духовное упражнение, частое рассуждение о Нем и памятование скорбящим сердцем о благородном потерянном времени — вот что должно стать помощью вам.

Ах, возлюбленное чадо мое, поразмысли о том, сколь лжива любовь этого мира! Сколь блажен тот, кто с ней порывает и служит Богу! И если Вы тогда скажете: «О, это подлинно так, если это вовремя сделать», то Вам следует знать, что, хотя сему нет ничего равного, то Бог все же смотрит не на благое начало, Он взирает на добрый конец. Святой Бернард говорит, что для Бога нет никого, кто слишком молод или чересчур стар, Он дает и творит, где и как пожелает[867].

Если у Вас не очень много сладостных чувств, не обращайте вниманья на это, считайте себя недостойными их. Бросайтесь Господу в ноги, пока не преклоните Его благостыни, и не прекращайте сего! Сдается мне, что Он Вас не прогонит, как Своих недругов. Не удивляйтесь, если у Вас по желанию все не исполнится за один день. После тьмы следует свет, и, опять-таки, за днем следует ночь. Вам еще предстоит испытать немало изменений погоды, прежде чем в Вас воцарится постоянная и безмятежная ясность. А было ль Вам прежде — Вы ведь меня понимаете — равно и неизменно вольготно? Воистину, нет! Было радостно и печально, печально и радостно, в зависимости от того, как поворачивалось колесо фортуны, вращаемое госпожою Венерой[868].

То же самое, дети мои, примите от прекрасного, нежного и любезного Возлюбленного своего, Коего вы достойным образом дожидаетесь, Чей милостивый гнев лучше, чем ласки всех вместе любовников. Будьте терпеливы к Нему, Он ведь вам тоже немало простил. Замечайте перемены в Его любви, Его потаенной любви! Смотрите, как Он воистину благ. Самое малое от Него лучше большего в тысячу крат от кого-то другого. Оставьте нерасторопные сердца пребывать в лени, а сами добейтесь любви и возвысьтесь до нее. Любящая душа не осмеливалась даже желать, чтобы Он ей явился или пришел к ней, она лишь умоляла Его, чтобы Он позволил звуку слов Своих раздаться у нее в сердце. И тогда она прорекла: «Sonet vox tua in auribus meis, etc.».

Письмо VIVineae florentes odorem dederunt, et vox turturis audita est in terra nostra[869][870]

Так написано в Книге любви.

Кто узрит, как бесплодная зимняя пустошь расцвела прекрасной летней порой в изобилующем цветами убранстве, или услышит, как черный, взращенный на гнилой падали ворон заворковал наподобие ласковой горлицы, тот захочет, воистину, угодить дражайшему Господу, ибо только Он и способен на столь великие чудеса. С какой радостью, полагаете вы, Господь войдет в прекрасный сей и столь дивно устроенный виноградник, и как будет хорошо на душе Его верным друзьям, когда разнесется повсюду столь сладостный аромат, что Он всем людям вокруг уготовит отраду и силой своей изгонит пагубных змей?

О вы, молодые, прекрасные, нежные виноградники Отца в небесах, вы, дивные и веселые горлинки небесного Жениха, подумайте, как долго вы были пустынны и сколь многие погожие дни оставались вы праздными, — и благо бы праздными, не заросшими сорняками и терном, которые вы ныне с таким трудом вырываете! Увы, ледяные ветры суетных слов, морозные инеи преходящей любви, снежные завалы недобрых и беспутных компаний — со сколь многими людьми поступили вы под стать себе, причинив им утраты и совершив по отношению к ним злодеяния! Блажен, воистину, тот, кто освободился от вас и просветился по-летнему ясным солнечным светом добродетельной жизни!

Милые детки мои, что мне вам еще написать, если не то, что очам моим открылся некий восхитительный вид, когда я брел чрез цветы по прекрасному, пестрому лугу, слушая, как небесные арфы милых пичужек восхваляют дивного, дражайшего, чудного Создателя своего, так что звуки уносились по воздуху ввысь? Но, воистину, о том и другом веселится сердце мое, когда уже в самом начале ваша священная жизнь, в богатом цветочном убранстве, столь сладостно благоухает благодаря доброй молве, посредством чего восхваляется Вечная Премудрость и исправляются люди[871]. И поскольку вы пока не окрепли, то должны тем тщательней наблюдать за собой и ограждать себя самое, как свежую ветвь от скота, от всякого общества людей, по духу вам чуждых.

Перед одной вещью следует предостеречь вас заранее: когда прекрасные виноградники начинают цвести, на них начинают нападать оводы и мерзкие жуки. Где лукавый не может сам подступиться к добронравному человеку, то побуждает к сему свою дворовую челядь — с помощью горьких и лукавых словес, недобрых советов, лживых пророчеств, в радости или в печали. И сие неспроста, ибо будьте уверены: как бы вам ни было тяжко, когда приходилось ломать свою волю, ему бывает многократно скверней, когда он должен сниматься с собственного места, на котором покоился так долго и безмятежно.

А посему, мои юные чада, мои милые, избранные детки, стойте твердо в Боге и имейте полное доверье к Нему, ибо Он вас не оставит! Ах, смотрите, Он, воистину, добродетелен! Он столь искренен и благ, что для Его милостивого сердца вовсе невозможно бросить человека, готового без оглядки на Него положиться.

Эй, милостивый, вечный Отче, вручаю Тебе Твоих чад в Твою божественную Премудрость, дабы Ты их растил по Своей наилюбезнейшей воле. Аминь.

Письмо VIITrahe me, post te, curremus in odore unguentorum tuorum![872][873]

Кто хочет, чтобы человек, лишенный любви, сделался любящим, тот должен явить ему любимого своего, ибо сердечно любимое влечет к себе сердце, подобно магниту, притягивающему железо[874]. Но вот иные люди так слепы, что, если не могут различить в себе вечного светолучения, то впадают своей любовью в доступное зрению, вроде того, кто обращается от сияния солнца на дно котловины, наподобие летучей мыши, избегающей день и любящей ночь. Таких-то людей Богу приходится привлекать к Себе посредством великих страданий, тем же образом, каким медведя отгоняют от меда. А избранники Божьи поступают так, как им и положено, и коль скоро не могут узреть сияния солнца, то все же взирают на его отблеск на горных вершинах. И если они пока не ощутили [в себе] благоухающей пряности сокровенного божественного веселия сердца, то все-таки устремляются на сладостный аромат, источаемый Его присными и приближенными, как звери бегут на запах, издаваемый пантерой[875]. В оном аромате они зачастую обновляются до самой глубины сердца, обретают проворное устремление к вечному и неизбывному Благу и стоят в преддверии, пока их не впустят вовнутрь. Аристотель говорит, что малая толика неизведанного интересней и веселей, нежели большая уверенность в том, что известно[876]. Святой Фома глаголет, что даже самая небольшая крупица Блага, испытанного в созерцательной близости, лучше многого прочего[877].

Чадо мое, я должен тебе рассказать о том обыкновении, которое у меня было в начале моей монашеской жизни. Считая себя бедным благодатью и не решаясь, по причине великих моих прегрешений, явиться к столу, где любящий без посредства насыщается от того, кто любим им, как изрекла милая дева святая Агнесса: «Mel et lac ex ore eius suscepi»[878][879], я вставал в образе жаждущего у двери, ожидая того, чтобы заговорить с моими горними сотрапезниками, когда они будут выходить, дабы и мне досталось хотя бы немного чудного запаха от их полноты. И, не кривя душой, я тебе признаюсь в одном: порою случалось, что мне от их изобилия доставалась немытая миска. Я этим так наедался и так упивался сладким ароматом вина, что время от времени забывал о своей нищете и чувствовал себя владетельным господином. Я говорил: «О Господи всякого изобилия, уж если Ты меня напоил лишь запахом от вина, исходящим от друзей Твоих, то каков же Ты в них?» Посмотри, так-то искал я малые золотые крупицы в песке. Я копал: подсаживал некоего священника, некоего брата-проповедника[880] в ноги одного из Его друзей и заглядывал в уста этому другу, не упадет ли из них какая-то небесная роза, дабы мне ее подобрать. И это затем заставляло меня радостно бегать за кем-нибудь из прочих друзей.

О Боже, как же ходить тому человеку, который никогда не был близок ни Богу, ни кому-либо из Его присных друзей, но был открыт только внешнему миру? Пойдет ли он, его поступь будет хромой и ленивой; а близость [к Богу] заставляет бежать за Возлюбленным. Послушай, если мне что-нибудь говорил кто-либо из Божьих друзей, ох, как же благодатно становилось мне на душе! Со мной было, как будто бы я нашел клад! И знай: я принимал сие близко к сердцу, с полным доверием и говорил: «Ах, возлюбленный Господи, как страстно я желаю Тебя! Суждено ли мне когда-нибудь добиться того, чтобы сказать: Ты — мой, а я — Твой?»[881] Это стремление должно до сих пор оставаться во мне и в тебе, по причине нашего несовершенства.

Чадо мое, сие я прорек твоему скорому на понимание разуму, чтобы ты выбирала розы между цветами и сама себя понуждала всеми упомянутыми выше вещами к своему вечному спасению.

Письмо VIIIGustate et videte, quoniam suavis est dominus[882][883]

Пророк в Псалтири изрек: вкусите и видите, яко благ Господь.

Возлюбленные чада мои, святой Григорий глаголет, что служить Богу — это свободная жизнь[884]. И, по правде сказать, всякое сердце должно воистину и несомненно это признать. Кто вознесся на вершину презрения всего, принадлежащего к времени, и воссел в величии неизменного Блага, кто обнят руками любезного вечного Возлюбленного своего, — ах, милые чада, чего ему не хватает в сем мире? Чего же еще ему пожелать? И может ли он провести на земле столь же счастливые дни? Благослови его Бог, что он когда-то родился! Да и ему надлежит хвалить Бога, когда он смотрит вниз, под себя, и в сильном волнении глубокого моря безбожной жизни видит немало опасностей для сердца, тела и души!

Один человек некогда жил в радостном переживании сладостной божественной обращенности к нему[885] и при этом был столь полно покинут всем сотворенным, что подумал в себе: «О сердце мое, чему ты так искренне радуешься?» Тогда его разуменье ему отвечало и молвило так: «На всем этом свете нет ничего, что бы меня сумело обрадовать, ни богатства, ни друзья, ни та или иная утеха этого мира. Но в том моя радость, что Бог воистину благ и что оное превосходное Благо мне друг, и я на него возлагаю все мое упованье».

Милые детки мои, я вам пишу для того, чтобы вы обрели тоску по сему и обрели в сем свое сердечное утешенье. Вступите добровольно в узы Вечной Премудрости, в самое скорое время они превратятся в золотые короны блаженства в веках. Не дайте помешать себе тем, кто говорит, что мало число хотящих пойти правильной тропой узкого пути, но велико число ищущих своего собственного покоя и удовольствия, насколько они его способны найти, — да не уменьшится от того ваше усердие. Установите себе пред глазами примером святой жизни благочестивых людей, воистину презревших все то, что им может дать этот мир, во всякое время живущих сердцем и чувствами в небесной отчизне и сияющих особенным благоговением, подобно утренним звездам. За ними следуйте, за ними ступайте!

Возлюбленные чада, мир становится ветхим, охладевает любовь, начинают осыпаться, сильней и сильней, чудные розы священного благочестия. Найдешь гораздо больше колючего терна, чем белеющих лилий. Эй, нежные розы процветающей жизни духовной, стойте твердо, ощетиньтесь шипами, дабы оградить себя от всего сотворенного, закройтесь для целого мира и, ах, возведите горе ваши сердечные устремления, к сладостной майской росе небесного Солнца, дабы уразуметь, чего Бог желает от вас, и чтобы, когда Он захочет войти, Ему не быть вами изгнанным. Дайте Ему время и место осуществить в вас Свое дело, чтобы ваше сердце стало благоухающим специями ларцом Божества[886], ваши уста — сосудом чистоты, а ваш нрав и вся ваша жизнь — образом небесной святыни, дабы в вас прославился Бог, возликовал любезный ваш ангел и все люди исправились. Да станет святое созерцание вашей заботой, беседовать с Богом либо о Боге — вашим занятием во всякое время. Что бы вы ни увидели или ни услышали, да будет для вас возведением к Богу.

Держать уста в молчании — сие делает сердце мирным и людям угодным. Освободитесь от близости к людям и тогда, воистину, войдете в близость к Богу и в Божии тайны. Человеку, исключенному из этого мира, не подобает искать в нем приятного провождения времени или какой-то отрады. В любом послушании, относящемся к внешнему миру, пребывайте в себе либо усердно возвращайтесь в себя, дабы самих себя не утратить. Чего вам не приказывали, о том не пекитесь.

Прежде всего, взгромоздитесь, исполнившись решимости, на временное страданье, подобно всем Божьим друзьям, ибо, истинно, вот в чем вы должны быть уверены: если вам и выпадет от Бога что-либо особое, то сие должно быть заработано [вами]. Впрочем, не подлежит сомненью одно: пошлет Он печаль, дарует и отраду; коль может послать сердечную скорбь, то сумеет даровать и сердечную радость сердцам, возлюбившим от чистого сердца[887]. Выйдите вперед, все сердца, и скажите, где вы находили любовь без страдания? Возлюбленный Господи, только Ты являешься Благом, в коем обретают неизменную радость, полный покой и любовь помимо страдания, насколько ее, вообще, можно стяжать в [этом] времени. Нет ничего, что было бы столь же мучительно, как преодолевать себя самого, но нет и ничего лучшего, чем преодолеть себя самого. Поэтому ныне иные люди ходят целый день напролет и заглядывают через колючую изгородь, долгие дни обходят ров, однако не решаются перебраться через шипы свободной решимости, чтобы выйти на дивный, широкий, покрытый цветами луг духовной красоты. Они хвалят плод и охотно овладели бы им, но их пугает труд. И труд, которого они избегают, настигает их в другом месте. Благословен тот, кто здесь берется за труд, ибо после краткого времени за ним следует вечное блаженство! Аминь.

Письмо IXQuam dilecta tabernacula tua, domine virtutum![888][889]

Так глаголет небесный псалмопевец Давид о чудесной горней стране.

Увы, возлюбленные чада мои, нам пристало, воистину, себя пожалеть, ибо мы, изгнанные борцы, не желаем ничего другого, как малых капель, падающих из небесного Иерусалима, где чистые девы Сиона без какого-либо посредничества наслаждаются вечным Благом — в соответствии со страстным влечением их сердца, в радости, покое и уверенности[890]. Увы, как им поверить нам? Как может прекрасная ветвь розы из небесного рая, знавшая во всякое время лишь сладостную росу мая или ясный свет солнца, как может она быть снисходительной к несчастному, чахлому чертополоху, выросшему на жесткой пустоши?

Ах, мои милые детки, да утешимся ныне той бедностью, каковую имеем, пока не взойдет светлая Утренняя звезда, и да вспомним о тех алых розах, которые погружены в без-образную сущность божественной бездны, где в радостном хороводе, именуемом вечностью, в шуме и веселье свободно выступают возлюбленные дщери Сиона, еще недавно имевшие естество чертополоха, ибо они пребывали вместе с нами в сей юдоли печали. Вот этим-то нам и надлежит утешаться, поскольку мы всякий день ожидаем того же самого от Его благодати. И тогда, при первом же взгляде, ах, на сладостный, любезнейший Лик минует всякая теснота и печаль, каковую мы ныне столь тяжело переносим.

О возлюбленные чада мои, когда наступит радостный день, в который нам возвестится любезное, вечное Благо, день, в который будут объяты наши изгнанные души, чтобы быть возведенными в то единство, которого они здесь столь искренне жаждут, без него же их не может возвеселить и порадовать все, что есть в этом мире? Ах, милые дети мои, посылайте же, посылайте безродные ваши сердца в исполненные любовью объятия, пока душа туда не придет! Глядите, как совершенно исчезнут все наши печали и скорби, едва мы укроемся в бездне божественной ясности! Ах, давайте же жить, постоянно воздыхая из самого сердца, возводя свои очи туда, и изгнание станет веселым, и мы обретем радость в изгнании. Тогда, может статься, и засохший чертополох будет полит сладостной майской росой, так что он позабудет, чертополох ли он или роза.

Итак, возлюбленные чада мои, пусть вам не досаждают скорбь и невзгоды! Возведите, возведите ваши сердца к прекрасному, летнему и вечно длящемуся маю, который вам уготован в бездне божественной ясности! Взгляните на дивные алые розы и на белые лилии, с таким терпением ожидавшие всю эту долгую печальную зимнюю пору, пока летнее время не приведет их к прекрасному естественному образу процветания, и заметьте себе, что нет ничего лучшего, чтобы изгнать уныние и отвращение, чем стремиться в каждое мгновение времени к сладостной майской росе божественной благодати, ибо что изнуряется солнцем, то мощно восстановит роса. Если не сможете пребывать неизменно в оном стремлении, то не отчаивайтесь из-за этого (потому что, как глаголет Овидий, учитель любви: «Nec violae semper nec lilia candida florent»[891], иначе говоря: ни фиалки, ни лилии не цветут постоянно), лишь бы только сие духовное цветение в вас случалось почаще, пока вы не вырвались еще дальше из своего природного естества. И что теперь с вами случается единожды в год, как говорит святой Бернард, то станет для вас каждодневным и ежечасным[892].

Письмо XRevertere, revertere Sunamitis, revertere, revertere, ut intueamur te![893][894]

Сии исполненные приязни слова начертаны в Книге любви.

Кто стремится, пройдя через глухую пустыню и дремучий лес едва начавшейся добродетельной жизни, попасть на прекрасные пастбища убранного цветами совершенного жития, тот натолкнется на немало диких дорог в лесной глухомани и много узких, неизвестных ходов, где ему предстоит пробираться сквозь колючки и тернии. Там порой ему попадутся глубокие рвы и тесные тропы. По ним он станет идти с трепещущим сердцем. Таков путь многообразных, незнакомых страданий, которыми ему подобает быть искушенным в первые годы. Иногда доносится сладкое пенье грозящих смертью диких сирен. Перед ним надлежит затворять свои уши. Если двинуться дальше, то встретится госпожа Венера с ее игривыми взорами и горящими стрелами; на устах у нее мед и яд в ее сердце. Сия одолела многих славных героев. А вот восседает и госпожа Зельда со своим колесом счастья[895], она показывает его нарядную верхнюю часть, а нижнюю надежно скрыла от глаз.

Тут я узрел накат глубокой волны. Возле нее прикорнул гордый олень. Некогда горевший усердием, он ослабел и обмяк. Такова тепло-хладная жизнь, сменившая жаркое начало. Из этого-то удаления Супруг призывает душу, не знаю, как часто, к мощному возвращению вспять и говорит: «Revertere, revertere, оглянись, оглянись, Суламита, что означает ленивое сердце, оглянись, дабы Мы на тебя посмотрели: Отец с Его властью, Он отымет у тебя всю твою немощь; Сын с Его Премудростью, Он наставит тебя в Своей любезнейшей воле; Дух Святой, чтобы тебя возжечь вновь, да воспламенишься так же пылко, как прежде».

Чадо мое, пусть и получается так, что едва ли сыщется такой человек, который хотя бы время от времени не впадал в небрежение — больше в одном, чем в чем-то другом[896], — если он окажется в таком положении, то должен потщиться и стяжать для себя самого свободное обновление, как Феникс в огне, и подобно оленю или белой змее, из которых у первого крепнут рога, у второй же утолщается шкура, так что они обновляются волей-неволей. Гора высока и путь скользок, одним натиском гору не взять[897]. Стало быть, [нужно приступать] опять и опять, пока она не покорится. Труслив тот рыцарь, что, обратившись вспять под натиском дружины [врага], не устремляется отважно вперед. И не ужасайся тому, что такая борьба сопутствует добрым людям в сей юдоли печали. Но если желаешь узнать, как надлежит случиться оному обновленью, то я тебе расскажу.

Я знаю одного проповедника, который, будучи колеблем сильными волнами и напрочь лишившись, как казалось ему, подлинного усердия и сердечного благоговения, обращался в себя со словами: «Эй, Боже, как это случилось со мной, что я, сам не замечая того, очутился внизу! Ну-ка за дело, и домогаться нового блага, коль старое миновало!» И он начинал сызнова — себя сокрушать и бичевать свое тело, сторониться людей и старательно следить за своим поведением, охранять себя самого и придумывать новые слова для молитвы, находить новые упражнения и затворять те пути, на которых претыкался доселе. Он занимался тем денно и нощно, пока снова не возгорался божественным усердием и сердечным благоговением, так что последующее часто бывало гораздо лучше того, чем было предшествующее. Он хоронил ветхого человека в своем сердце, словно того никогда не бывало, и начинал беречься некоторых путей, о которых прежде никогда даже не помышлял, становясь все мудрей и мудрей. Когда же он скатывался опять, то вновь начинал все сначала. И так с ним случалось бесконечное количество раз[898].

Послушай, чадо мое, чему учит сего проповедника Вечная Премудрость устами святого Бернарда, сказавшего, что единственный пунктик, который отличает избранных от неизбранных, заключается вот в чем: отверженные остаются лежать, в то время как избранные вновь и вновь подымаются, ибо того, чтобы неизменно в тиши и в спокойствии млеть, никто во времени не может иметь[899].

Письмо XIAudi, fili mi, disciplinam patris tui[900][901]

Так глаголет Вечная Премудрость: послушайте, любезные чада Мои, неложный призыв Отца вашего в кратких словах и запишите его в основание ваших сердец.

Если взыскуете чистоты, близости Божией и подлинного совершенства, хлопочите поменьше о внешних делах. Душа может легко заблудиться, прежде чем укрепится в Боге. Я по-своему много учился и не обретаю ничего лучше того, чем когда человек мудро и правильно, насколько способен, во всем отрекается от себя самого, прокладывает путь в себя самого и в себе самом остается (ибо тот лишается сердечного мира, кто без особой нужды часто обращается к внешнему миру) и чем когда он во всякое время сердечно объединяется с Богом. Но к сему относятся хранение молчания и возвышенное созерцание, мало слов и много тяжелых трудов, радостно принимать то, что Бог дает тебе выстрадать, терпеливо прощать все недостатки людей, отвращать себя от всех внешних вещей, никого подолгу не слушать, хранить свои чувства, никому не уделять много времени и слов, никого на земле не рассматривать так пристально, как себя самого, подчинять себя Богу и всем людям, обо всех хорошо отзываться, а себя вменять ни во что, радостно служить Богу, всем же людям подавать добрый пример, строго соблюдать устав Ордена, беречься от самого малого, как от величайшего, быть в доверии у хороших людей, исполниться священной молитвы, благоговейного созерцания, небесных словес, иметь во всякое время праведное попечение, во всякий час ожидать нового света и утешения.

Ах, возлюбленные детки мои, как я вас молил и учил, когда находился у вас, так вам и надлежит поступать. Освободите сердца ваши от всех преходящих вещей и возведите их к Богу. Посмотрите, сколь ничтожно все, что во времени, безо всякого исключения, сплошное ничто! Поглядите, как оно обманывает, лжет и утекает, когда надеешься, что им обладаешь! Посему возведите сердца ваши горе к вечно сущему Благу, которое никогда не избудет, и обретете здесь мирное сердце, а там неоскудевающее воздаяние.

Возложите любовь вашего сердца на Него одного, ибо лишь Он — любезный утешитель сердец, чья любовь, и только она, подает благородство душе, в то время как все остальные любовники суть похитители ее благородства. Ах, вспомните, как любезная возлюбленная, милая святая Агнесса, нежно любила Его, всех же озорных, лукавых поклонников вменяла она ни во что. Если бы так поступали и вы, то как бы веселы были сегодня! Ну, что было, то было... Старайтесь теперь избегать всех людей, вести себя свято и во всякое время пребывать в сердцах ваших с Богом. Ибо посредством сего вы вернете упущенное и стяжаете новое богатство от Бога.

Письмо XIINigra sum, sed formosa, filiae Jerusalem, sicut tabernacula Cedar, sicut pellis Salomonis[902][903]

Так написано в Книге любви о возлюбившей душе.

Иерусалимские дщери удивленно смотрели на избранную жену царя Соломона, потому что она была столь черна и, однако, была самой любимой среди [его] ста сорока жен[904]. На это она отвечает исполненными тайны словами: «Nigra sum, etc. Черна я, но мила и красива», словно бы говоря: «Мне любезней благодатная, чудесная смуглость, нежели сияние света, лишенного благодати».

Ах, послушайте же вы, прекрасные дщери, что Дух Святой разумеет под этим. Кто сия смуглая, милая мавританка, столь угодная небесному Соломону? Смотрите, это ради Бога страждущий человек, которого вечное Солнце опаляет великим, горьким страданьем и искажает умиранием для этого мира при жизни, но зато и украшает сокровенного человека[905] благодатной и любезной людям красой. Кто, подобно маю, расцвел на небесных лугах, тот не обратит много вниманья на убранство мая, принадлежащего этому времени. Что ему до алых роз, фиалок и лилий, до цветов самых разных оттенков, если сердце его они ни в малой мере не трогают?

Чадо мое, чадо мое, зачем я буду говорить тебе благие слова, если очи мои полны слез, а мое сердце огня? Вот что творит любезное умерщвление, коим Бог нас умерщвляет в сем мире пред лицом многих прочих людей. О, возлюбленный Боже, об этом легко говорить и приятно послушать, но как тяжело сие пережить, пока это длится! Дитя мое, или Бог о нас позабыл, разве не ведает Он, что мы еще живы? О Господи Боже небес, прекрасный и милостивый и любезный, что-то Ты задумал о нас? Как может быть столь тяжела Твоя длань, если столь милостиво сердце Твое?

Ах, милостивый Владыка, когда со мной борется многократное умирание моего сердца и тела, то я спешу прогневаться на Тебя. О, но Ты изгоняешь гнев посредством благих помышлений, словно бы говоря: «Я ничего не делаю для того, чтобы ты впадал в гнев, Я тебя подвигаю к любви. Погляди на чудную совокупность мира [сего]. Посмотри на дивные, живые стены небесного Иерусалима, как светлы и нарядны камни этого города. Окрашенные когда-то страданием, ныне они так и сверкают! Вспомни также о многих своих близких друзьях. Пожалел для них Я страданий, и чем они стали? Но что сделалось с любезной святой Елизаветой? Павел был на этом свете изгоем. Той же дорогой шли Иов, Товий, Давид. Святой Афанасий страдал, как будто весь мир поклялся его умертвить[906]. Погляди, все святые проливали либо кровь сердца, либо кровь и тела, и сердца!»

Господи, это толкает меня прямиком в меня самого; и если порой возникает во мне нетерпенье, то я откровенно стыжусь и помышляю в себе: «Увы, кто я, что Ты, милостивый, всемогущий Господь, благоволишь меня уподобить Своим любезным друзьям, Своим милым святым? Я не достоин даже того, чтобы Ты вспоминал обо мне, несчастном и провинившемся человеке. Ах, дражайший Владыка, но как хотелось бы мне снискать Твою любовь и Твою милость, Твою утонченную и сладкую близость! Эй, Господи, убей, измучай меня, не щади меня в этом мире! Господи, посмотри, если бы я был самым славным и самым добрым человеком на целом свете, притом живущим достойнейшим образом, то пускай бы это иссохло во мне. А если бы это иссохло, то я бы желал, чтобы у меня в сердце и теле иссохла также природная цветущая красота юного естества тысячи прочих людей».

Вот что, Владыка, я говорю, когда остаюсь наедине с собою самим, — о, и больше того, когда Ты, любезный и дражайший Владыка, пребываешь со мною! Но если я, Господи, не повторяю сие во всякое время и не устремляю постоянно свой взор на Тебя, то я из-за этого Тебя еще не утратил — утро и вечер, лишь тогда миновал целый день. Господи, моя окаянная жизнь либо любезное избранье Твое, они сделали меня отвратительным пред лицом этого мира. Ну и пусть! Жаловаться ли мне на это? Нет, воистину, нет. Владыка, раб Твой Павел глаголет: «Если бы я и поныне угождал людям, то не был бы рабом Христовым»[907]. Если я, Господи, вижу, как тускнеет чело мое, иссыхают уста мои, скудеет моя естественная жизнерадостность, то возвожу очи горе и изрекаю: «Sicut pellis Salomonis, по-другому сказать, внешний человек славного, возлюбленного Соломона, который истаял и исчах на кресте, так что стал уже не похож на людей. Пусть вперед выступит тот, кто с Ним мог бы сравниться в скорбной отверженности! Господи, вот я прислоняю мой лик к Твоему, но он так на него непохож. Все мое страдание и поругание, моя уродливость, тленность, отверженность исчезают, подобно капельке в море. Ты также изрек: “Ego sum vermis et non homo”[908][909]. Ах, чудный червь, презренный всем этим миром, а ныне сверкающий ярче сияния солнца, — тот, кто часто имеет Тебя пред собою, как тому на что-нибудь жаловаться?

Я, Господи, знаю: Ты любишь подобных Себе, это естественно для Тебя; мне, Господи, ясно: Твоя любовь и есть Царство Небесное. А посему сделай меня подобным Себе, кисло или сладко мне будет от этого, радостно или печально. Владыка, любезный мой и возлюбленный Господи, если я отвержен сим миром, сколь бы горько мне ни было, то принят Тобою, если я презрен этим миром, то Тобою возлюблен. Воистину, вот уж обмен! Пошлешь мне страданье? Даруешь мне и Свою любовь за него. О, возлюбленное страданье, способное мне принести дивную любовь любезного Господа моего! Так стану же склоняться всегда под него с радостным сердцем».

Чадо мое, ты, может быть, думаешь, что, если Бог посетил тебя испытанием, то что же тогда я ставлю себя на одну доску с тобой? Не думай так! Естество у страданий такое: они тем острей, чем более скрыты. Всякий человек сам себе ближе всех прочих людей. Не потому я сие говорю, что имел когда-нибудь угодное Богу страданье, ибо, если мне что доброе и доставалось от Бога, то это случалось из-за великого состраданья к выпавшим на Его долю страстям. И если я видел прокаженных людей или иных из мирян в тяжелом поругании или болезни, то оные страсти нередко так близко подступали ко мне, что я помышлял: «О, Господи, как же хорошо сему человеку по сравнению со мной!»

Тебе кажется, что страданье твое велико. Пусть так, скажу я. Но будь на то Божия воля и доведись мне выбирать или то, что выстрадал я, или страданье твое, погляди, как кончик иглы против бруска из железа, вот каким легким было бы для меня твое страданье в сравнении с оным[910]. И хотя оно мне кажется вовсе не малым, я все-таки склоняюсь к тому, что один-единственный день, когда ты терпела бы его по доброй воле и радостно, был бы Богу угодней и дороже всего, что выстрадал я. Мне, впрочем, не стоило тебе об этом писать. Только любовь Божия понуждает меня подставить свои рамена под твое бремя, чтобы оно стало тем легче тебе.

Держись, чадо мое! Не мы одни презираемы [миром], большая часть тех, кто обретается при небесном дворе, суть наши друзья. Мы не нужны людям. Ива не плодоносит, но из нее делают славные, милые образки, и им воздается большая честь, нежели кедрам. Давай призовем похожих на нас, побеседуем с ними, и пусть нам будет воистину хорошо! Когда сходятся вместе несчастные алчущие, коих мучает голод, то время от времени они так весело проводят досуг, что забывают о голоде.

Ах, чадо мое, я должен рассказать тебе кое-что, чтобы ты, хотя бы ненадолго, забыла о своем горе, но ты должна держать это в секрете. Слушай, раз как-то случилось, что я пребывал в великом страдании, то было связано не со мной, а с другим человеком. И вот, сижу я в келье и вижу некоего пса. Он бегает по крестовому ходу, таскает за собой какую-то тряпку для ног и бросает ее то вверх, то вниз[911]. Тогда я вздохнул из глубины своего сердца и изрек: «Воистину, Господи Боже небес, как раз таков и я в устах у людей, как эта тряпка для ног». И подумал: «Прими себе за пример. Тряпка позволяет собаке вытворять с собою, что та только захочет, бросит ли она ее вверх, или вниз, или наступит сверху». И подумал еще: «Так должен и ты поступать, куда бы тебя ни тянули, вверх или вниз, как бы ни рвали тебя, ты должен принимать это как должное, подобно сей тряпке, словно она умеет говорить». Я поднял ту тряпку и положил ее в моей капелле рядом с тем местом, на котором обычно сижу и где нередко вижу внешним и внутренним взором, что мое спесивое сердце никогда не делает так, как по праву должно бы. Я хотел было прислать ее тебе, чтобы твое горе стало немного полегче, но она мне так дорога, что я не могу отпустить ее от себя.

Итак, чадо мое, возведи свой разум, свои руки и очи горе, преданно восхвали любезного Отца и радостно испей из Его сладостной отеческой чаши, ибо через то придет не иное, как Его любовь и Его близость [к тебе в этом] времени, а также неизбывная радость в вечном блаженстве. Аминь.

Письмо XIIIAbsalon, fili mi, fili mi Absalon, quis mihi det, ut ego moriar pro te?[912][913]

Увы, чадо мое, возлюбленное дитя моего сердца, кто позволил бы мне умереть за тебя? Кто даст преданному отцу, чтобы я умер за мое любимое и старательно взращенное чадо? Если не погибну телесно, то хотя бы погибну духовно вместе со своим любимым от всего сердца ребенком. Ах, мое чадо, телесно я далеко от тебя, но сердце мое — оно стоит пред твоею кроваткой, где ты лежишь в тяжкой болезни. С очами, проливающими горькие слезы, моя душа сокрушается о тебе, ибо вся моя внутренность подвигнута твоими страданьями и исполнена горечи.

Мое дитя, возлюбленное чадо мое, протяни мне свою руку, и если так Богу угодно, то будь стойкой в смерти и оставайся неизменной после нее, ибо ты конечно же знаешь, что только теперь я окажу тебе верную службу. Дети этого мира, сии имеют любовь, пока она не иссякнет, а затем они остывают. Но у нас не бывает такого. Я лишь сейчас приемлю тебя как свое чадо, полагаю перед моим любезнейшим Господом со словами: «Ах, Господи, сжалься над чадом моим и сотвори с ним по Своей милости. Воистину, Господи, иначе не может и быть: либо брось меня с чадом моим, либо прими мое чадо вместе со мною и поступи в этот час по-отечески с ним. Ибо я погружаю ее в глубокие раны Твоего бездонного милосердия, в них же она будет совершенно очищена от всякого разделявшего ее и Тебя прегрешения».

Увы, мое милое чадо, когда наступит тот час, в который мне надлежит умереть вместе с тобою! Увы, долгое ожиданье, как ты тяжело! Увы, горестная юдоль печали, сколь долго я буду в тебе оставаться! Эй, небесная страна, когда ты даруешь мне благодать? Благослови вас Бог, кто теперь уже там либо борется ныне в предваряющем ее поединке! Никто да не будет оплакивать их, и никто да не будет о них сожалеть; сетовать стоит только о тоскливом желании поскорее там оказаться. Увы, посмотри, сколько скорби в сем мире, сколько здесь страданья и страха! Да если бы не было большего, чем неизбывный ужас и страх, в котором должен жить любой человек, и горестное непостоянство, то уже и тогда стоило бы стремиться отсюда! Но мир полон еще и сетей, и сие поймет, разумеется, тот, кто умеет их избегать. Пусть никто мне не говорит о награде! Пока ее здесь заработаешь, впадешь в десяток грехов. Тот имеет изобильное воздаяние, кому выпало в вечности созерцать — о! — желанный, сладостный лик нашего дивного Господа и находиться в славном сообществе [со святыми]. Хотя час смерти печален и горек, он все равно когда-то наступит. Или, может статься, когда-нибудь был человек, столь возвышенный и достойный, что он избежал этого часа? Кто не готов сегодня, завтра может быть не готов еще больше: чем старее, тем упорней и жестче. Найдешь гораздо больше таких, кто, прожив много лет, стал порочней, чем чище. Если приближение смерти и горько, то сама она кладет конец всякому горю.

Посему, мое славное чадо, возведи свое сердце, свои руки и очи горе, в дорогое отечество, приветствуй его в вожделении сердца, и коль скоро Бог сего пожелает, то желай сего также и ты. Смотри, Господь, Он, воистину, Владыка благой: малейшая рана из тех, какие Он когда-нибудь получил, утопила в своей глубине и, как один, поглотила тысячи смертных грехов, если только сего у Него ищут в сокрушенном раскаянии. Не бойся, будь тверда в своей вере, и тогда тебе не сможет ничто повредить. Господь, Он хочет за тебя постоять, и Он постоит за тебя и примет на Себя все твои раны.

Чадо мое, представ перед возлюбленным Богом, моли за преданного, обделенного любовью духовного отца своего, а также за своих духовных братьев и сестер. Я же стану молить все небесное воинство и любезнейших ангелов, чтобы они были вожатыми и проводниками тебе, и, если я сослужил дражайшему Богу хотя бы какую-то службу, то пусть сие поможет тебе. Аминь.

Письмо XIVExultet iam angelica turba celorum![914][915]

Когда светлая Утренняя звезда ярко озарила страстную мглу твоего темного сердца, то она была весело поприветствована. В сей благословенный час возвысил я свой радостный голос, так что громким гулом в высоте прозвучало: «Ах, благослови тебя Бог, praeclara maris stella[916][917], восходящая светлая, дивная, чудная Звезда утра! Благослови тебя Бог из бездонного основания всех возлюбивших сердец!» И призвал я товарищей, чтобы они громогласно восславили сверкающую Утреннюю звезду. Ах, я имею в виду сладостную Царицу небес, осветившую своим лучащимся огненным взором твое мрачное сердце после того, как я втайне к ней обратился. Мой возвышенный дух вознес свободную хвалу в горнюю страну, и я молил светлых жаворонков, сих славных пичужек небесных угодий, чтобы они помогли мне прославить, восхвалить и воспеть [нашего] Господа. Я возвел ввысь свои очи и из полноты сердца изрек:

«Exultet iam angelica turba celorum!» О, Боже, если меня и посещали когда-либо невзгоды, то они миновали. Меня окружили золотые дни, я думал, что воспарил над майской долиной небесной отрады. Я говорил: «Возрадуйтесь, достойные воинства ангелов небесных долин, ликуйте, прыгайте, воспойте по причине того, что пришла счастливая весть, [сердцу] любезная новость! Взирайте все с изумлением: младший сын возвратился, пропавший, мертвый ребенок нашелся[918], и, ах, умершая любовь вновь ожила! От природы изобильная цветами поляна, опустошенная бродящей скотиной, расцветает в сверхъестественной красоте. Скот выгнан, прекрасные цветы начинают пробиваться сквозь землю, ворота закрыты, имение опять стало вашим. Посему, небесные струны, бряцайте и начинайте новую хороводную песнь, дабы ее услышали при небесном дворе, чтобы там не оставалось никакого проулка, который бы не наполнился ею. Возвеселитесь тем более, что похищено сердце госпожи Венеры, богини [плотской] любви, отнят ее любимый летний венок и умолкла ее призывная, буйная песнь.

О обманчивый мир, эй, лживая, преходящая страсть, ступай в печали и преклони свою голову! Кто же ныне тебя захочет восславить? Кого теперь ты станешь учить придворному вежеству? Сломлен цветущий твой остов, он стал избранным основанием Божиим[919]. Тому радуются все небеса, а все боголюбивые сердца вопиют: “Gloria tibi, Domine”[920][921], из-за великого чуда, которое Ты, Владыка, один совершаешь во многих сердцах: грешных, беспомощных и пришедших в отчаяние.

Ах, Господи, дивный и могущественный, сколь бы Ты ни был благолепен и любезен во всех Своих действиях, Ты милей и любезней, уж не знаю во сколько, может быть, в тысячу раз по отношению к нам, к обездоленным грешникам, коих соизволил наделить благодатью и привести к Себе, хотя мы не заслужили того. Господи, сие выше всех Твоих дел и сие, подлинно, подобает Твоей благостыне. О возлюбленное, бездонное Благо, в оном деянии расступается стальная скала грозной Твоей справедливости, широко отворяется Твое бездонное милосердие.

Подступите ко мне все те люди, коих по любви облагодатствовал Бог, и давайте созерцать, любить, восхвалять благостыню, о, бесконечную благостыню нашего Господа и милостивого Отца. Эй, Владыка возлюбленный, посмотри, не чудо ли это: сердца, некогда обнимавшие нечистоты, нынче объемлют и, в бескрайнем желании, любят Тебя, а бывшие вчера обольстительницами, нынче стали проповедницами Твоей сладкой любви! Господи, удивительно и радостно слышать: раньше едва ли способные, по причине чрезмерной изнеженности, переносить себя самое, теперь сокрушают себя. Взыскуя Твоей только славы, выдумывают иные способы сурового обхождения с собой и благочестивого делания, лишь бы чисто примириться с Тобой. Для тех же, кто чрезмерно потакал своей плоти, она стала непрошеным гостем. Кто старательно себя украшал, чтобы добиться любви, помышляет только о том, чтобы понравиться Богу. Похожие прежде во гневе на лютых волков, напоминают сегодня терпеливых и молчаливых ягнят. О, обремененные прежде тягостной ношей и стиснутые стальными обручами уныния и угрызений запачканной совести, Господи милостивый, свободно и радостно порхают над всем, что может подать этот мир, в добронравной свободе. Развязавшись со всем, они процветают в небесной отчизне и дивятся тому, что были здесь так слепы и лишены разуменья, чтобы блуждать в темной ночи ложной любви.

Господи, я прежде читал и теперь осознал: если телесное приходит в соприкосновенье с духовным, а естественное прикасается к вечному, из этого возникает великая искра Твоей благодатной любви. О Вечная Премудрость, таково изменение десницы Твоей[922]. Таковы, возлюбленная Владычица неба, деяния Твоего бесконечного милосердия».

Послушай также, чадо мое, как мне, тебе и тем, кто таков же, как мы, надлежит поступать по отношению к любезному Богу: впредь нам пристало жить так, чтобы у нас Его никто не смог бы отнять. Как тот благородный король, который поставил кухарку выше супруги, — уподобимся ей. О, как благодарно она обнимала своего господина, как верно любила и всем сердцем восхваляла его. Чем она была недостойней, тем искренней он был ею любим. Нам, воистину, надобно превзойти чистых и непорочных Божьих супругов. Делают они Ему что-то одно? Мы же для Него сделаем вдвое! Любят они Его на один лад? Мы же возлюбим Его на тысячу ладов! Глядите: как когда-то, в наши неразумные дни, мы пытались изо всех своих сил выделиться с помощью всяческих ухищрений, дабы, понравившись людям, обратить к себе их сердца, так и ныне нам следует денно и нощно усердствовать в том, чтобы выправить всякое сердце и сделаться угодными не другим людям, а исключительно Богу.

Ах, чадо мое, вспомни, как в наши безумные дни нам было приятно, что нас без устали ублажают и любят, по крайней мере, нам так казалось. О, каким благом будет для нас, когда нас непритворно полюбит и станет о нас промышлять любезный Возлюбленный!

Ах, вспомни, чадо мое, как неизреченно горька любовь этого времени и как мало из-за неизбывного страха приносила она счастливых минут или не приносила их вовсе. Посему нет ничего странного в том, если и вечная любовь станет нам иногда приносить изрядную скорбь. Слушай, чадо мое, мне хочется лишь одного: чтобы люди, не познавшие Господа, поверили, что Он принесет им много больше счастливых минут, чем любовь этого времени. Увы, краткая любовь и долгая скорбь! О Боже, как мало они Тебя испытали, они лишь надкусили Тебя! Подумай, дитя мое, они, воистину, отупели, воображая себе, что хорошо только тем, кого манит к себе искривленный крючок с красной наживкой на нем. Ах, Вечная Премудрость и любезный Возлюбленный над всеми другими любимыми, если бы всякое сердце взирало на Тебя не иначе, как глядит на Тебя мое сердце, преходящая любовь в нем давно бы иссякла. Господи, я никак не могу надивиться тому, да и прежде не укладывалось в моей голове, что пылко возлюбившее сердце способно обрести покой где-то кроме Тебя: волна, вздымающаяся из глубин, бездонное море, глубочайшая бездна всего, что достойно любви! Господи, мой прекрасный Возлюбленный, отчего Ты им не явишь Себя? Вечная Премудрость, гляди, как поступают лукавые любовницы: что в них есть непотребного, отталкивающего и порочного, то они старательно пытаются скрыть, а если, Господи, есть какая-то воровская смазливость или [поддельная] обходительность, то они выставляют ее напоказ. И тогда они стреляют глазами, бросая призывные взгляды, красят бесцветные губы, румянят безобразные щеки, подслащают гнилые слова, протягивают мытые руки. Им будет жаль, если от глаз любимого ускользнет нечто такое, что им кажется заслуживающим внимания в них. Но сколь бы ни тщились они, сами по себе они — не иное, как мешок, набитый говном. [Видя сие,] я размышляю в себе: о, стяни с тебя кто-нибудь шкуру, какая истина о тебе тогда бы открылась, какое чудовище он признал бы в тебе! Ты же, любезный Возлюбленный, Вечная Премудрость, прячешь то, что у Тебя есть приглядного, но являешь то, что исполнено скорби; показываешь горькое и удерживаешь сладкое. Увы, нежный Возлюбленный, отчего Ты так поступаешь?

Ах, милостивый Господи, позволь же и дай мне, грешному человеку, сказать Тебе хотя бы словечко. Воистину, Господи, не смогу от этого удержаться. О, любезный Возлюбленный, если бы Ты меня полюбил! Ах, Господи, любишь ли Ты меня? О, быть бы мне любимым Тобой! Увы, кажется ли кому-нибудь на всем свете, что меня любит милый Господь? Душа моя рассуждает только об этом, и сердце колотится в теле, когда я подумаю, что Ты меня любишь. Едва мне сие приходит на ум, лицо мое сразу озаряется счастьем, и все, что во мне, растекается от подлинной радости. Господи, посмотри, если желанья мои возымели бы власть, высшим, самым вожделенным и радостным, что сердце и душа во мне могли бы измыслить, было бы то, чтобы Ты меня как-нибудь особенно возлюбил и — о, Господи праведный, — призрел на меня с особым благоволением! Ах, как мне стало бы сладко! Все сердца, посмотрите, разве не будет сие Царством Небесным? Твои, Господи, очи ярче сияния светлого солнца. Сколь сладостны божественные уста Твои для того, к кому они обращаются. Светозарные ланиты Твои, дивный Твой лик выше того, чего может хотеть любое желание, принадлежащее этому времени! Чем полней обнажаешь Тебя от всякой материи, тем с большей любовью Тебя созерцаешь в чистом и чреватом радостью наслаждении. Чем в большей чистоте извлечешь из каждого человека приветливость, красоту, миловидность, тем в более подлинном смысле обретешь их в Тебе. Взгляни, имеется ли в каком-нибудь милом человеке нечто достойное преклонения и любви, что не было бы тысячекратно лучшим в Тебе, любезный Возлюбленный, и притом образом более чистым?[923]

Все сердца, глядите, взирайте пристальней на Него и дивитесь! «Talis est dilectus meus, et ipse est amicus meus, filiae Jerusalem!»[924][925] Сколь прекрасен мой сладкий Возлюбленный! Он и есть радость моего сердца! Знайте сие, Иерусалимские дщери! О милостивый Боже, сколь блажен тот, чей возлюбленный — Ты, и кто утвержден в этом навеки.

Письмо XVSurge aquilo et veni auster, perfla hortum meum, et fluant aromata illius![926][927]

Так начертано в Книге любви. Святая христианская вера воспевает грешницу, а скорей поклонницу Божию так: «Flavit auster et fugavit aquilonem, quando lavit cor Mariae poenitentis imber spiritus sancti, etc.»[928][929].

В соответствии с тем, что пишут учителя естества, в телесном небе обретаются четыре противоположных ветра, и каждый [из них] имеет двух приятелей, так что всего их двенадцать. С помощью них Господь естества обновляет Свое царство земное. Среди оных ветров есть один, который именуют aquilo. Сей более лют, нежели прочие, холоден, сух, приносит снег и укрывает им землю. И еще есть один, он называется auster. Сей — теплый, сырой, доносит до прекрасных полей благостный дождь. Луга он заставляет цвести, зеленые посевы расти, землю же плодоносить. Пустоши он украшает цветами, лес — листьями, поляну — сладостным ароматом и всему царству земному сообщает веселье и радость[930].

Эй, чадо мое, уразумей поскорей, к чему мое сердце клонит, ибо я имею в виду дивный небесный ветер благодати Духа Святого, который доносится с возвышенной середины небес и овевает холодное, грешное, кающееся сердце. Ах, все исполненные любовью сердца, обретающиеся в покаянии, если вы станете чувствительны к сему небесному ветру, то сумеете верно понять, что я говорю! Он сламывает стальные сердца, растапливает отверделые наледи прегрешений и обновляет душу; он заставляет опять воссиять все ее силы в ее трогательной миловидности. И кто раньше, при холодном ветре, вонял, как загнившая падаль, тот будет вокруг себя распространять, подобно пантере, свой сладостный запах[931].

Не иначе случилось и с любезной кающейся грешницей, чья порочная жизнь лишила ее собственного имени, едва она припала к чудным, нежным и несравненным ногам возлюбленной Премудрости, была овеяна оным сладостным ветром и, ах, омочила божественные стопы Его своими слезами, струящимися из самого сердца. Она излила благородную мазь, чьим сладостным ароматом наполнился весь дом[932].

О покаяние, сколь благородным делом являешься ты! Сколь блажен тот, кто дошел до истинного основания подлинного покаяния! Ибо ему прощаются полностью [все] его прегрешения, будь их так же много, как много в море песка. И из исключительной грешницы возникает исключительная поклонница Божья.

Желаешь ли поглядеть на истинно кающуюся? У нее имеется вот что. Сия должна терпеть сердечную скорбь, паче всякой скорби сердечной, о том, что она когда-то прогневала милостивое Сердце. На оную скорбь указывают истечение слез, больших и горючих, глубокое, бурное воздыхание, тоскливое устремление взора горе, огненное излучение жгучего срама, блеклость лица, припухлость очей, презрение к внешним убранствам, печальное обращенье к Возлюбленному, всплеск ладоней, биение в сердце и забвение себя самое из-за горькой скорби сердечной. А еще кающейся подобает иметь доброе доверие к Богу, что Он, Господь, скорый на милость, может и хочет ей отпустить все прегрешения. То, что Он это может, довольно известно; о том же, что Он этого хочет, сказал Неспособный солгать: «Nolo mortem peccatoris»[933][934]. У нее также должно быть еще кое-что: цельная, твердая воля к тому и мужество в том, чтобы неизменно избегать не только греха, но и причины греха. Ей нельзя сомневаться, как Еве, сказавшей: «Может быть, это и так»[935], нельзя быть уступчивой и непостоянной, как тем, что твердо стоят на своем, пока не представляется повод к [греху].

Увы, Боже, много согрешающих, но мало подлинно кающихся! Смотри, истинно ли их раскаяние, пока они повторно не впали в самое малое из прегрешений? Если бы собственный отец их, и мать, и все их друзья лежали на лобном месте, и к их горлу был бы приставлен обнаженный меч, и они могли бы этих друзей избавить от смерти с помощью одного-единственного отступления[936] [от Бога посредством греха], то они и тогда не должны были бы делать того, что прогневает Бога. Святой Фома говорит: если бы какой-нибудь человек смог бы все души освободить из чистилища, а всех грешников обратить к добродетельной жизни, то ему ради этого не следовало бы совершать ни единого прегрешения[937].

Отчего, ты думаешь, так получается, что столь многие начинают и немногие остаются? Увы, гвоздь неглубоко забит. Ему не за что зацепиться. У них — самый кончик раскаяния, другими словами: они желают быть добрыми, пока им сие не приносит скорбей. Но так не написано, написано вот как: «Neque mors neque vita neque creatura alia, etc.»[938][939]. Меня, Господи, ныне опечалил мой грех, и я сокрушаюсь о нем, мое же сердце переполняет уверенность, что ни скорбь, ни печаль, ни жизнь, ни смерть меня никогда не отлучит от Тебя. На сие есть у меня цельное произволение и твердая решимость.

Что, о Боже, может сделать усердие, по своей ревности подобное этому! Оно способно на все, и для него нет ничего ни тяжкого, ни невозможного. Возобладание над всем этим[940] таково, что оно не происходит по принуждению. Оно должно явиться из детской, сердечной любви — как непорочному дитятке становится грустно, если оно как-нибудь прогневит праведного отца своего.

Письмо XVIIn exitu Israhel de Egypto, etc.[941][942]

Мы читаем: когда наш Господь захотел привести народ Израиля из страны Египетской в обетованную землю, то Он водил его целых XL лет [по пустыне], прежде чем тот водворился в нее. Сие Он творил потому, что испытывал их и дабы им сделалось ясно, что они носят в сердце своем, а особенно для того, чтобы они день изо дня укреплялись в забвении прежней страны и имели новую страну в вожделении. И несмотря на то, что Он мог бы все сие сделать в единый же миг, Ему, однако, не хотелось того совершить, ибо Господь естества сообщает Себя всякой вещи в соответствии с тем, насколько она способна к Его восприятию, как глаголет святой Дионисий[943]. Это видим мы каждый день на примере многих людей, коих Бог вывел [из привычного состояния] и нередко попускает, чтобы их умерщвляли, притом немалое время, прежде чем дарует им высшее совершенство.

Одно тебе следует знать несомненно: Бог не торопится ни в естественных, ни в сверхъестественных делах. Сие я пишу тебе для того, чтобы и ты не спешила ни в одном из своих дел. Святой Григорий глаголет, что Бог порой медлит со Своим даром, дабы тем больше разгорелось желание человека, а если человек остынет из-за этого промедления, то его желание не было настоящим[944]. Чем чище почва, тем более чисто воспринимается то, что в нее наливается.

Дитя мое, я нередко тебя увещал, и сие, мне сдается, относится к наилучшему: дабы во всех вещах тебе разжигать себя самое в любви к Богу. Если на это правильно посмотреть, то не бывает твореньица столь малого, чтобы оно тебя не продвинуло хотя бы на ступеньку ближе к Богу. Взгляни, чадо мое, насколько благ Бог; до самой глубины сердца, возложи все свое упование лишь на Него одного. Ибо иная любовь начинается с влюбленности, но завершается скорбью, а эта сладостная любовь, хотя время от времени и начинается со скорбей, но потом становится радостной и делается радостней день ото дня, пока любящая не объединится с Возлюбленным в вечности самым радостным образом.

Увы, мое любимое чадо, сколь достойны сожаления люди, шуты неразумные, которым снится, что они вкушают и пьют. Когда они открывают глаза, то обретают пустую ладонь, голодную и сокрушенную душу. Как же надо оплакивать тех, у кого обыкновение выросло в осознание своей правоты, а это осознание — в убежденность в достойном и надлежащем! Ах, зря тратить время, болтать по-пустому, изгонять [из своей жизни] Бога: вы — потаенный ущерб для многих и многих людей!

Чадо мое, говорю лишь между тобою и мной: отбрось всякую лживую видимость! Разве дело не в этом? Воистину, в том, что душе едва ли пригрезится что-нибудь путное, если она проводит в печали даже самое малое время, в котором нет Бога. Так что, по мне, будь, тем не менее, в Боге! Для меня было бы лучше увидеть тебя лежащей во гробе, чем как-то отвращенной от Бога в упомянутом смысле. Дитя мое, вот о чем нужно, по правде говоря, сожалеть: дело обстоит таким образом, что естественную склонность и давнюю привычку трудно оставить, ибо, к сожалению, обычно она скорей оставляет, нежели бывает оставлена. Сие пишу я тебе для того, чтобы ты поучилась на чужих ошибках.

Ну, оставим это для тех, кто пребывает в сетях, а сами возведем наши очи к любезному Возлюбленному и станем на Него чаще взирать любящим сердцем! И, посмотри: сколь Он нежен и мил, сладостен и неисчерпаемо благ, чтобы Его возлюбить. Ах, все сердца, отчего бы нам не полюбить любезного Возлюбленного, Он же способен творить не иное, как отгонять печали и скорби, освобождать сердца и доставлять радость? Кто изведал холодный иней и снискал Твою дивную любовь, о, сладчайшая Роса мая, тот знает, с каким достоинством надлежит Тебя удерживать. Блаженна, блаженна душа, которую Ты, Господи милостивый, избрал, дабы Тебе с ней и в ней упокоиться! Какой она обретет во времени покой сердца, какую честь при дворе, в небесных королевских чертогах, и вечную славу, как говорит святой Павел: «Gloria et honor, pax omni operanti bonum!»[945][946]

Письмо XVIIQuomodo potest cecus cecum ducere?[947][948]

Увы моя дорогая N., все ли ладно с тобой? Как может быть, чтобы ты обратилась спиной к праведным наставлениям отца своего, так что вновь начала предаваться тому, от чего я едва избавил тебя, что изнуряло тебе душу, тело и не пощадило самую честь? Неужели ты полагаешь, что можешь делать все, что взбредет тебе в голову? Ты что же, так крепко стоишь на ногах, что можешь себе такое позволить? Увы, отчего бы тебе не вспомнить о том, что тебе отпущено Богом, что ты насилу достигла того, где очутилась теперь, и что пока ты — сплошное ничто? [При этом] ты слушаешь только себя, не обращая внимания на прочих людей! Или не видишь, как, обмотав нитку из шелка вокруг твоей шеи, черт с удовольствием влечет тебя за собой? Ты и саму-то себя толком никогда не могла научить, что же, собираешься поучать остальных? Недужная больше Евы в раю, вознамерилась других привлечь к Богу? Захотела подбросить соломки в огонь, едва припорошенный белой золой и по-настоящему еще никогда не стихавший?

Ты говоришь, что хотела направить в духовную сторону бывшее доселе телесным. Ведает Бог, начать, конечно, можно и в духе, но вскоре все погрязнет во плоти[949]. Ты еще недостаточно вразумилась? Тебе невдомек, что Бог тебе и так изрядно простил? Ты и впрямь не отступишься от своего, пока не окажешься в лапах у диавола. Я часто тебе говорил: Вы задумали учтиво перехитрить и Бога, и мир, а если на это посмотреть с другой стороны, то окажетесь сами обмануты. Тебе бы твердо стоять и отказаться от всякой привязанности, а иначе не устоишь ни за что! Пусть тебе хватит того, если сама унесешь ноги от диавола!

* * *

Как-то раз замыслив некий разбой, он оставил свой монастырь. То, что им было похищено, он хотел отобрать у диавола. Похищенной оказалась проживавшая в одном городке особа в монашеском облачении[950]. Сия особа позволила своему сердцу запутаться в преходящей любви, так что проливала многие слезы, не умея избавиться от нее, ибо желала выдать за пристойное то, где ничего пристойного не было. Когда он предстал перед ней, она возымела стремленье к тому, чтобы оставить ложного возлюбленного своего, а на его место поставить Вечную Премудрость. Едва она порвала со своей любовью, как черти весьма взбудоражились, принялись ее донимать и чинить любые помехи, и ей порою казалось, что она летает или что на ней всю ночь напролет лежит тяжкий камень, и ей никак не удавалось уснуть.

В ту самую ночь, когда он прикорнул после заутрени и своей личной молитвы, ему открылось во сне, что к его келье подлетела огромная стая птиц. И он увидел, что каждая из них была не такова, как другая: одни смахивали на удодов, иные на дятлов, третьи на соек и прочих птиц. И они то и дело изменяли свой облик пред ним. Одна среди птиц была зеленого цвета, она мощно взмахнула крылами, словно собралась влететь в келью, но никакая из них так и не приблизилась к ней. С удивлением он выглянул из кельи наружу и сказал: «Ах, Боже, что это за сброд?» Ему ответствовал помысел: «Тут сатанинское сборище; они свирепствуют и буянят из-за особы, захотевшей отделиться от них, и кружат здесь для того, чтобы сбить ее как-нибудь с толку и обратить ее вспять». Едва настал день, он написал ей послание, заповедуя так:

Viriliter agite, et confortetur cor vestrum, omnes, qui speratis in domino![951][952] Когда доблестный рыцарь впервые выводит за руку на поле ристалища оруженосца при мече и в доспехах, то кивает своей головой и глаголет ему: «Эй, славный герой, поступай ныне как доблестный муж, держись смело и бейся отважно, и пусть сердце твое не опускается в пятки. Лучше с достоинством умереть, нежели жить недостойно. Когда первый натиск будет отбит, то станет полегче». Так и отважный рыцарь Давид ободряет дух всякого новоначального человека, выводя его на поле брани духовной, каковая заключается в том, чтобы добровольно отречься от преходящей любви и всего, что относится к времени, и говоря [ему] так: «Viriliter agite, etc.», то есть: держитесь стойко и мужественно и имейте смелое сердце, все те, кто уповает на Господа!

Увы, чадо мое, то же самое говорю я сегодня тебе, когда ты только начала подвизаться, дабы ты твердо стояла и не следовала недобрым советам лукавого. Нынче ты обретаешься в самых горьких невзгодах из тех, в каких могла оказаться. Если пройдешь по этой узкой тропе, то придешь на прекраснейший луг блаженной и добродетельной жизни, где стяжаешь духовный покой. Дорогое чадо мое, была бы Божья воля на то, чтобы в твоем борении мне стоять рядом с тобой и принимать на себя те тяжелые удары, которые ныне получают твое сердце и дух твой! Но где бы тогда была корона твоя? Где был бы зеленый твой скипетр, коим будешь владеть в вечной славе, если одержишь победу? Сколько в тебя пущено стрел, столько рубинов будешь иметь и в короне своей.

Ах, ну же, чадо мое и супруга Царя в небесах, будь упорна, стой твердо и держись воистину мужественно! Недолго то, что тебе приходится выстрадать, и вечно то, что ты чаешь обрести за страданье. И веди себя так, словно ничего не видишь, не слышишь, пока не превозможешь сей первый натиск, ибо он неизбежен, когда начинаешь подвизаться по Богу. Грозная буря неизбежно сменится светлым и радостным днем. Подумай о том, что немало людей, молодых, красивых, добронравных, благородных и тонких, по-рыцарски выстояли в выпавшем тебе на долю бою. Они долго пребывали в борении, в котором нынче и ты обретаешься, и были отовсюду теснимы гораздо сильней, а теперь это радость их сердца.

Ей-ей, мое чадо, посему протяни мне руку свою и цепко держись — не за меня, а за возлюбленного крепкого Господа, служа Которому ты оказалась в этом сражении. Воистину, Он не оставит тебя, если ты на Него полностью положишься. Две вещи помогут тебе преодолеть всякое искушение. Вот первая: не стоять, не сидеть ни при ком, кто бы то ни был, друг или недруг, и не слушать его, если он задумает тебя увести с той дороги, которой ты следуешь. А вот и другая: остерегаться вежливого обхождения, не поддаваться, уступая во всем, сосущим гадюкам своего сердца. Следуй за мной: если не хочешь, чтобы они поутру вновь приползли, отсеки им головы. Делай это быстро, решительно, потому что, если станешь трогать их только за хвост, они обовьются лишь крепче и укусят сильней. Скажи им: «Конец миру! Миру конец», — тем, что ложной любовью столь явно лишили твое сердце и душу твою всякого мира. Устремись к Вечной Премудрости, глупцам же и простакам позволь кричать вослед тебе, сколько им хочется. Ни в коем случае не озирайся назад[953]. Глядишь, вот ты в скором времени и преодолела всех своих супостатов и проворно освободилась от тяжких оков.

Письмо XVIIINemo potest duobus dominis servire[954][955]

Моя милая N., я в тебе заметил одно: что в своем разуме ты пока несовершенно стоишь перед Богом и еще не окончательно отстранилась от всякой вещи. Воистину, тебе надобно либо иметь, либо оставить, а иначе тебе не видать никакого покоя. Может ли кто работать двум господам? Конечно же нет! Сделай свободный прыжок, и тогда ты сумеешь остаться. Из [сокровенной] глубины покинь [внешнего] человека со всеми его делами (сии могут заключаться в этакой преходящей любви к совместному пребыванию [с людьми] и к пересудам) и не позволь себя отвратить от своего решения ни угрозой, ни лаской. Смелей простись со всеми проказами, подтолкнувшими или подведшими тебя к оным делам, да и теперь все еще продолжающими вести тебя по пути, который ты хочешь и должна оставить, ибо, безо всяких обиняков, они — яд для тебя, и тебе хорошо сие ведомо. Третье: дабы тебе воздержаться от того, чтобы когда-либо оставлять монастырь, отбросить всякий повод для этого и оправдание этому. В-четвертых: чтобы с утра до вечера быть озабоченной тем, как бы выправить порочную жизнь и освободиться от своих многочисленных прегрешений и, ах, примириться с грозным Судией. Воистину, не стоит удовлетворяться тем, чтобы беззаботно пастись в клевере[956]. Тебе нужно утеснять дебелое тело, укрощать язвительный язык, вновь и вновь собирать рассеянный разум, дабы разум твой не смахивал на питейный дом для всех, на таверну, куда может забрести всякий и где каждому позволено все, что взбредет ему в голову. Эй, изгони, изгони этот сброд! Или тебе, воистину, ни за что не принять милостивого Господа. Подумай о том, что Он призвал тебя в супруги Себе, и остерегайся, как бы не сделаться простою кухаркой.

Письмо XIXChristus factus est pro nobis obediens usque ad mortem[957][958]

Любезная моя государыня суоприора!

Противящийся тому, что вынужден делать по послушанию, сам себе готовит нелегкую участь, ибо малое дело, сделанное с противлением воли, тяжелей, чем большое, сделанное с согласия оной. Поскольку сие выпало Вам по предопределению Божию[959], Коим устанавливается всякая власть, как вещает святой Павел[960], и при том без Вашего произволения на это, исполняйте все так, чтобы Бог не оказался поруган, Вы же сами не пришли явным образом в нестроение, как с Вами нередко случается, дабы по этой причине на Вас не оказалось вины, из чего должно произрасти великое воздаяние, если только Вы станете исправлять свою должность, как то подобает.

Моя возлюбленная предстательница и милое чадо мое, жизнь духовная начинает ослабевать; это-то Вам и доставляет печаль, так что Вы неохотно пребываете в должности, ибо где должно иметь помощь и добрый совет, там Вы обретаете скорбь и злые наветы, и если смею сказать, то скажу: откровенное преследование, тайное предательство и неприкрытое противление, а где должно иметь покорность, там Вы встречаете наглое упрямство. Потому я говорю, что иметь нынче должность предстательницы и исполнять ее, как подобает, — это вовсе не наслаждаться покоем. Сие, подлинно, есть мученическое житие. Вот почему, прежде всего, добровольно взвалите на спину себе свой крест ради Того, Кто Свой скорбный крест понес ради Вас, уничижите свой разум и нрав, покуда того от Вас требует Бог и Ваше начальство. Вы жаловались мне, проливая горючие слезы, что не имеете для исполнения должности ни умения, ни способностей. Если Вы будете делать все, что только можете, как разумеете сами, то будете чисты, если даже сие и не окажется лучшим.

Во всех делах Вам подобает иметь пред очами Бога — и в большей мере, нежели какую-то пользу по плоти. Чем допустить, чтобы душе одной из Ваших овечек причинили ущерб, коль скоро Вы могли оное предотвратить, лучше уж потерять сотню марок, предназначенных для Вашей обители, и сокрушаться об этом. В обращении с людьми надобно быть непредвзятой, дабы друг и недруг несли равное бремя. Из сего происходит согласие. Надлежит держать в узде молодежь, ибо, худо взращенная, она в наибольшей мере нарушает духовную жизнь. Нужно иметь благое усердие и больше повелевать любовью, нежели страхом. Что сверх Ваших сил, то предоставьте Вашим властям, впрочем, если не можете укусить, все же полайте. Если не сумеете восстановить полностью духовный порядок, то все-таки неустанно следите, чтобы при Вас не случилось его ослабления или тяжкого нарушения. Коль скоро не желаешь чинить драных, ветхих одежд, они скоро расползутся совсем. Если ослабнете в том, что по духу, то ослабеете в том, что по плоти. Кто не взирает на самое малое, тот преткнется в великом.

Вы должны подавать женам пример, и больше делами, чем с помощью слов. Обратите внимание: когда Вы стараетесь поступать во всяком деле наилучшим образом, сие нередко воспринимается как наихудшее, что должно быть неплохо известно тому, кто хочет понравиться всем. Если желаете угодить каждому, тогда Вы не угодили Богу и Истине. Хула злого есть хвала доброму.

Дерзкое озорство и веселье внутри монастырских стен, а также пагубную дружбу с теми, кто из внешнего мира, это Вам следует пресекать силой. Сделаете свое, Вы чисты. Горе, о, горе обители, куда вторглось то и другое, ибо станет она беспокойной, а под конец и бесславной. Для Вас было бы лучше всякий день получать рану, чем допустить произрасти оному среди тех, кто под Вами. Но Вы скажете: «Увы, государь, если я за это примусь, то найду для себя беспокойство». А я скажу: блаженно то беспокойство, ведь из сего беспокойства родится вечный покой. Увы, увы тем, кто допускает сие и ищет здесь сердечного мира! О таковых глаголет Исайя: «Pax, pax, et non est pax», говоря по-другому, они взывают: мир, мир, а мира все нет[961]. Сии взыскуют собственного удовольствия, охотно пользуясь временной славой и покупая ее за счет утраты всякой славы духовной. Горе им! Ибо они приняли здесь свое воздаяние.

Но, чадо мое, ищите Божией славы, как и любезный Христос искал славы вечного Отца Своего, а потому и позволил повесить Себя на виселице креста. Дитя мое, ты очень сетуешь на то, что страдаешь, хотя у тебя еще не стекает кровь по лицу![962] В давние времена на такие должности не ставили тех, кто ищет славы, но брали тех, кто из любви обрек себя на смерть.

Вы тогда скажете: «Увы, господин, когда я занимаю эту должность, мое сердце борется, а где благоговейная молитва, где мир сердечный и где чистое созерцание?» Выслушай, чадо мое, что глаголет святой Григорий: «Властителям надлежит быть в духовном смысле столь совершенными, чтобы не отвлекаться по причине сугубого попеченья о внешнем от чистого созерцательного совершенства. Да довлеют всем своим подданным и для себя самих никоим образом не окажутся скудными»[963]. Но Вы, к сожалению, сего пока не достигли. Поэтому поступайте, сообразуясь со своим ничтожеством, так: остерегайтесь высокомерия и поразмыслите о том, кто Вы есть и сколь скоро исчезнете. А посему, если Вы кого-нибудь собрались наказать, накажите прежде себя. И дабы добром победить зло, [знайте]: один бес не изгонит другого[964]. Из мягкого сердца Вы должны позволить звучать жестким и мягким словам, как представится случай.

Наипаче всего Вам подобает радеть о божественной службе.

Не следует забывать о себе. Вы должны в продолжение дня часто входить в себя самое, днем и ночью отводить для себя по два добрых часа, когда ставите себя пред собой, осуждаете себя, на некоторое время забываете о делах, так что Ваш разум свободно возносится ввысь, дабы Вам испытать томление по Возлюбленному, стать с Ним единой, вверить Ему всю свою тоску и печаль, воспринять ее в Нем, понести ради Него и преодолеть ее вместе с Ним. Говорите же так: «Ах, Господи мой, возмести мне в Себе все страданье мое!» И Вы сможете за один добрый час получить возмещение за целый день.

Исключительно совершенная жизнь состоит вовсе не в том, чтобы всякий час испытывать утешение. Она заключается в том, чтобы предавать [свою] волю в волю Божью, будет ли то горько иль сладко, в подчинении себя в смиренном послушании человеку, стоящему на Божием месте. В этом смысле, по мне лучше уж сухость, чем струящаяся сладостность без такого предания воли. И сие доказало на деле благородное послушание вечного Сына, свершившееся в сухой горечи.

Это я Вам говорю не к тому, чтобы Вы, подобно многим из Ваших, вызвались на оную должность, но скорей для того, чтобы Вы терпеливо несли сие бремя и сделали все, на что только способны. Если не это, то Вам, может статься, выпало бы что-либо другое, похуже. Господь, Его же имеете в своих помышлениях, Он же сие Вам подбросил безо всякого содействия с вашей стороны, Господь сумеет и здесь все устроить к Вашему благу. Я прошу у Него от самого сердца, чтобы Вам на своем поприще вознести Ему похвалу, чтобы Вы, а равно и те, кто находится у Вас в подчинении, никогда от Него не отделились. Аминь.

Письмо XXAnnunciate dilecto, quia amore langueo[965][966]

Кажется, любовь опьяняет, так что человек не знает, что делает. Если бы какой-нибудь человек восседал перед погребком в летний денек, облаченный в прекрасное одеяние леса, зеленеющего нежной листвой, осыпанный разнообразной красотою цветов, и ему выносили на улицу блестящие кубки кипрского вина, и он пил, сколько захочется сердцу, — а другой человек сидел бы на иссушенной пустоши, под шершавым можжевельником и срывал с него ягоды, дабы вылечить кого-то еще, у кого болит воспаленная грудь, и первый человек стал его поучать, как ему надо держаться при звуках сладостной музыки, как двигаться, какие делать поклоны, то тот бы ответил ему, что он-де изрядно напился, если считает, что всем на душе так же вольготно, как у него самого: «У меня же на уме нечто другое, да и жизнь у нас разная».

Чадо мое, лишь это могу я сказать тебе в ответ на послание, которое ты отправила мне: как в сердце твоем возжегся пылающий факел неподдельной, усердной и горячей любви к любезной Вечной Премудрости; [говорилось в нем] и о недавно явленном свете, о чудесах, ранее тебе неизвестных, которые Она в тебе совершает[967], а также о том, как во всем этом сердце твое ощутило сладкую скорбь, растворенье в любви и безмерный восторг, и что ты о них не умеешь поведать. Ты требуешь [наставления], как тебе выразить любовь и бесконечную нежность к Нему и как относиться к этому чуду.

Дитя мое, в сердце моем рождается безмерная радость по причине того, что, являя Себя исполненным дружелюбия, любезный Бог позволяет испытать именно то, что я разъясняю словами, что Он удостоверяет, что я не лгу, когда денно и нощно возвещаю любящим сердцам о Его любезной приязни. И ради того, чтобы всем моим деткам, кто покинул преходящую любовную страсть, хотя еще трудится над оставленными ею ранениями, дабы их исцелить, чтобы и им стать словно испившими вина, ради сего я охотно остался бы жаждущим.

Чадо мое, это великое чудо, что ты сподобилась того, о чем написала, всего за несколько лет. Сие сотворило полное обращение к Богу и совершенное отвращенье от твари, бесконечное усердие и телесное недомогание, через посредство которого ты искоренила свою былую жизнь и попрала ногами ложную любовь. Чадо мое, если человек, прежде не пивший вина, вкусит от него в первый раз, то оно подействует на него гораздо сильней, нежели на того, кто раньше пил его часто. Представь себе: с тобою то же случилось от светлой, сладкой любви Вечной Премудрости, захлестнувшей тебя могучей волной. А может статься, Бог желает подбодрить тебя и хочет поскорее забрать отсюда к бездонному кладезю, из которого ты испытала на вкус лишь одну малую каплю. Может быть, Он здесь хочет явить на тебе Свои чудеса и переизбыток Своей благостыни. Ты же должна держаться так: преклонить себя под Его стопы, отказавшись от себя самое, внемля Его воле и не ища для себя удовольствий. Не испытывай страха: все это — любовные мановения Бога в душе, ровно так и бывает, Ему пристало быть таковым. Впрочем, тебе надо испытывать свои телесные силы, чтобы не слишком их в себе исчерпать. Вполне может статься, что по мере продвижения дальше у тебя отнимется изрядная доля того, что тебе довелось пережить, и ты будешь возведена к высшему.

Бывшее у тебя в святой день Рождества чудесное видение, когда ты узрела, сколь светло любезная Вечная Премудрость соединилась образом, исполненным всяческой радости, с моею душою и поведала мне, что меня можно величать Ее веселым слугой, оное видение заставило меня от всего сердца вздохнуть, ибо я не из числа любимчиков Божьих. Сдается мне, что я, скорей, Его ломовой извозчик: бреду в высоких башмаках, подобрав полы своего платья, чрез заросли тростника, извлекая людей из глубоких хлябей их грешной жизни. А посему мне пристало довольствоваться и ржаною лепешкой, полученной в руки от Бога. И все же я должен тебе кое-что поведать о моем Возлюбленном, о том, что Он во мне недавно творил, уж не знаю, как часто [...][968].

Письмо XXIIn omnibus requiem quesivi[969][970]

Так глаголет Вечная Премудрость: «Между всеми вещами я искала покоя», она научает заблудших людей, как в течение жизни им достичь мира.

Хотя Истина сама по себе обнажена от всего и свободна, нашему естеству от рождения свойственна такая особенность, что мы Ее постигаем посредством подобия в образах. Так будет, пока не отложится тяжелое бренное тело и просветленное око разумной способности [нашей] души не утвердится во всей своей наготе в круге вечного Солнца; а до тех пор мы будем брести, подобно слепцам, опознавая дорогу на ощупь и не понимая, где мы и как здесь оказались. Если даже мы обладаем малой толикой Истины, то не разумеем того, что она у нас есть, и поступаем как тот, кто ищет какую-то вещь, держа ее при этом в руке. Во времени нет человека, который был бы вполне свободен от этого, ибо таков отзвук грехопадения прародителей.

По моему разумению, среди прочих вещей самым вожделенным для взыскующей Бога души было бы знать, в чем состоит дражайшая воля Господня по отношению к ней, чтобы Ему угодить и Его ублажить, дабы Он проявил к ней любовь и приязнь и вошел с ней в особую близость. Ибо благоустроенный разум нередко готов, как мне сдается, даже на смерть ради того, чтобы стяжать внятное различение воли Господней во всем. Сие желание заставило праведного Авраама выйти из своей страны, от своих людей и друзей; он не знал, куда направить стопы[971], и искал Бога вдали, дабы найти Его рядом. То же стремленье гнало и манило всех избранных от сотворения мира людей даже доныне. И так будет всегда, ибо сие милое действо[972] привлекает сильней, чем магнит, и держит прочней, нежели тысяча тросов. Благо тому, кто, когда-то родившись, это обрел и никогда от сего не отступит!

Ах, вот почему мне теперь на память приходят слова, которые я когда-то читал в школе естественных наук; читать-то читал, да так ничего и не понял. Он глаголет: он движет недвижимо[973] как желанный Возлюбленный, сообщая сердцам устремление и вожделеющим бег, сам же будучи недвижимой целью, к которой влекутся и которую жаждут все сущности. Впрочем, бег и стремленье рознятся, светлое небо заставляет ползти муравьев, мчаться быстрых оленей, лететь диких соколов. Образ их [движения] различен, но у них единый конец, то есть место успокоения их существа, проистекающее из возлюбленной цели[974].

Подобное этому мы обнаружим в великом разнообразии, которое заметно среди Божиих друзей, восприимчивых к тому же самому благу. Ибо один из них бежит в строгом воздержании тела, другой поспешает в свободной от всего отрешенности, а кто-то возносится в возвышенном созерцании. Всякий сообразно тому, как ему подобает. Что же само по себе является высшим, то, думаю я, не скрыто ни от кого из наделенных разуменьем людей, а вот что полезней каждому человеку в отдельности, того, сдается мне, никто никому сказать не сумеет. Всякого человека в этом наставит собственное уразумение и божественное озарение. Но одно я все же скажу: строгое обращение с плотью, если к нему подойти рассудительно, сообщает благосклонность ко всякой вещи. Известно, что никто в своем беге не может во всякое время оставаться на месте. Посему следует спокойно и рассудительно переходить от дела к делу[975]. В этом смысле глаголет мудрый Соломон: «Всему свое время»[976]. Если у благочестивого человека должно быть свое время для чистого вхождения [в себя самого], то в своем времени не может задерживаться и упорядоченное исхождение во внешний мир ради Божией славы. Кто усерден только во внутреннем, тот собьется с пути, едва Бог увлечет его к внешнему; а кто усердствует только во внешнем, тот будет неповоротлив во внутреннем. Мудрому человеку не следует отказываться от своего внутреннего во внешнем, но и внешним нельзя пренебрегать ради внутреннего, особенно если это касается трудов послушания. Будучи одолеваем священной тоской, он должен в трудах принуждать себя к тому, чтобы быстро обращаться в себя самого; и ему надлежит в своем сокровенном вверить себя в руки Божьи — дабы выполнить надлежащее в послушании стоящим над ним. И так он выходит и входит, обретая, чем напитаться[977], ибо во всем находит покой, согласно наставленью Премудрости.

Сие я Вам пишу для того, чтобы, если Вам пришлось последовать [подобно Аврааму] на чужбину за Богом, Вы смогли Его обрести вдалеке и вблизи, — Того, Кто имеет жилище во всем. Я знаю одного человека, в своем тяжелом страдании он однажды пришел под распятье к терпящему муки Христу, и Тот отвечал ему сверху тем гласом, что раздается внутри: «Обходись безо всякой любви для того, чтобы стать возлюбленным Мне. Уничижись ради того, чтобы стать похвалой для Меня. Обратись в посмешище, дабы обрести у Меня свою славу».

Письмо XXIIEstote perfecti![978][979]

Так глаголет Вечная Премудрость Иисус Христос к избранным Ею апостолам, устремленным к возвышенной жизни: «Будьте совершенны».

Светлый же Дионисий вещает в книге об ангельских иерархиях, что низшие озаряются, просветляются и усовершаются высшими. И сие происходит с помощью озарений, исторгающихся из сверхсущественного Солнца, чрез посредство причащения высшему истечению в новой сияющей истине[980].

Подобное изображенному мы находим часто во времени, в разных образах, среди многих людей. Но мне сдается, что это относится к тебе: очищение состоит в изгнании всего, что является тварью и сотворенным — в силу ль пристрастья и вожделения к нему или попеченья о нем — и может стать препятствием между тобою и Богом[981]. Будь то высшим духом среди серафимов, святым Иоанном либо еще каким-то твореньем, из этого ты должен выйти! Тебе же известно, сколь хитер сатана, как сильно [им] был здесь введен в заблужденье тот или иной святой человек. Посмотри, чадо мое, я дам тебе Того, Кто освятил всех святых, Вечную Премудрость, и сию беспорядочную скорбь, каковую ты прежде возымела из-за его дел[982], ту возложи на возлюбленного и милостивого Господа. Я хорошо знаю, что ты делала это с благим намерением, но одного благого намерения во всех делах недостаточно. Не заповедал ли некогда Господь наш чрез Моисея, сказав: «Праведное и благое исполняй правильно и по размышлении»[983], иначе же праведное обратится в неправедное.

После пресветлого втекания [в тебя] божественной истины ты должна и ночью, и днем домогаться нового света, новой истины, ибо истина и есть свет, рассеивающий сумрачную темень неведения. Сей свет, обновляющий душу в радости и наполняющий ее божественными формами, порой воспринимается опосредованно, а иногда непосредственно. Сколько тебе от него достанется во времени, настолько же от тебя отпадет все земное и тебе будет впору нетленное одеяние грядущего неизбывного света в отвращении ко всему преходящему.

Отсюда-то явится третье, подлинное совершенство[984]. Оно заключается в объединении высших сил души с Источником: в возвышенном созерцании, в горячей любви и сладостном наслаждении горним Благом, насколько это возможно для тела, отягощенного хворями, пока душа не отложится тяжести тела и свободно не последует за Возлюбленным ею в совершенном блаженстве.

Вот, чадо мое, ступай этой тропой и с нее не сходи! И тогда ты будешь в совершенстве направлена высшей Истиной и уже здесь во времени предвкусишь Вечную Премудрость. Чем с большим вожделением станешь обсасывать перст божественного наставления — тем чище будешь наставлена и тем сердечней напоена питием Вечной Премудрости.

Письмо XXIIIExivi a patre et veni in mundum; iterum relinquo mundum et vado ad patrem[985][986]

Так изрек вечный Сын на последней Вечери, когда собрался отойти от своих учеников к Отцу Своему: «Я пришел от Отца Моего в мир и опять оставляю мир и иду ко Отцу Моему».

Мудрец изрек: «Три вещи непостижимы для меня: первая — полет орла в воздухе, другая — путь корабля по морю, третья — извивы змея на твердой скале»[987].

Сей орел есть Слово в Божестве. Как Оно истекает и как втекает обратно — сие сокрыто от всех духов, хотя и открыто Ему в Нем Самом. Другая же вещь — Его рождение, оно есть причина возникновения всех тварей. Ее я ныне трогать не буду, а примусь за третью вещь, цель Его сошествия в мир: все те добрые души, которые от века обретались в Боге[988], дабы Ему их опять научить, как им вспять возвратиться к Нему. Exivi a patre.

Был задан вопрос: может ли человек прийти к тому, чтобы освободиться от всех внешних упражнений, и лучше ли внешние упражнения того, чтобы, будучи свободным изнутри и снаружи, стоять в созерцании? На это было отвечено так: начинающим людям, которые ползают вместе с улитками в нечистотах собственных прегрешений, вовсе не пристало уподобляться орлу, когда тот летает. Нет, они должны прилагать старанье к тому, чтобы входить в себя самое и рассматривать, к чему они прилепляются, дабы освободиться от этого. Если кто-нибудь решит воспарить с тяжелой обузой, то ему вскоре будет худо. Посему человеку, если он желает прийти к совершенству, следует вначале отделиться от всех творений. Другое дело: утеснять свое тело бичеваниями и сокращением сна, еды и прочих вещей, которые ему доставляют утеху. Ибо его тело есть враг, ближайший из всех, какие у него могут быть, ибо он должен его все время с собою носить и быть от него, однако, свободным.

Задам три вопроса. Вот первый: что есть высшее в познании? Другой: что есть лучшее в жизни? Третий: каково самое важное среди внутренних деланий? На эти вопросы следует кратко ответить так. Первое: созерцать Бога помимо посредничества. Второе: иметь волю, объединенную с Ним в радости и в страдании. Третье: иметь попятное втекание [в Бога] во всякое настоящее мгновение времени.

А относительно вопроса, способен ли человек достигнуть того, чтобы от него отложилось всякое упражнение, вам надобно знать: временами случается, что человек ощущает в себе, как в смысле созерцания, так и в смысле пользования [вещами][989], порожнюю от всякого наполнения свободу, которая влечет его к внутренней пустоте и внешней праздности и порождает объединенное единство с возвышенной Истиной, так что ему сего бывает достаточно, и у него нет больше потребности обращаться к тому или другому способу [действия]. Если же люди еще не умерли для себя до основания и в них еще не полностью затихло стремление следовать своим собственным домыслам, лишь за прискорбным и непотребным желанием удовольствий, то часто случается, что им возбраняется пренебрежение внешними упражнениями, и они немало удерживаются от него, пока внутренняя свобода в них не проявится в полную силу. Посему мне кажется полезным, что, как бы вы высоко ни взошли, вам все-таки следует исполнять четыре следующих упражнения и ни за что их не бросать, ибо они, по моему разумению, наиболее потребны для высшего совершенства.

Первое заключается в том, что человек непрестанно собирается от всякого многообразия в препростую тишину. Другое же — в том, чтобы иметь в себе незыблемое, постоянное обиталище; третье — в том, чтобы неизменно блюсти внешнего человека в подлинном подражании возвышенному примеру Иисуса Христа в смысле предельного совершенства, в ту меру, насколько это возможно: в смирении, добровольном послушании и кроткой нищете. И как небесный Отец любит Себя Самого через Себя Самого, так надлежит человеку возлюбить себя и всякую тварь только посредством Него. Четвертое упражнение заключается вот в чем: где бы человек ни обнаружил себя самого, там да оставит он до основания себя самого во времени и в вечности, дабы ему не взирать ни на какую награду. Сие напоминает собой отчасти то, как человек, лучший из всех, склоняется перед всеми людьми, словно он мертв, когда другой человек, изо всех наихудший, обходится с ним настолько скверно, насколько способен... Это как какой-нибудь человек идет-идет и находит гульден либо не находит. Как редко бывает, что находят гульден, так редко бывает, что находят себя самого. Но если случится, что человек себя самого обнаружит, то пусть он там себя и оставит и склонится вместе с Сыном в Отцовское сердце. И дабы нам здесь себя так обрести, чтобы никогда, во веки веков, себя не утратить, в этом да поможет нам Бог Отец и Бог Сын и Бог Святой Дух. Аминь.

Письмо XXIVNos autem revelata facie gloriam domini speculantes in eandem imaginem transformamur a claritate in claritatem, tamquam a domini spiritu[990][991]

Возлюбленные чада мои, я вас нередко учил чистой жизни, а теперь я вас хочу научить также благочестивой молитве, ибо, к сожаленью, иначе я был бы ни на что не пригоден, и даже на самое малое. Высшая цель благоговейной молитвы есть ничем не опосредованное объединение души, когда она, собравшись всеми своими силами, погружается чистым созерцанием, пылкой любовью и сладостным умилением в обнаженную бездну вечного Блага, так что обретает забвение себя самое и всех вещей, вплоть до [оного] чистого Блага[992]. Но так как душа неизменно обращается долу из-за тяжести горемычного тела, так что становится не восприимчивой к Благу, она должна иметь для себя некую помощь, которая ее зачастую возводит обратно горе[993]. И вот имеется много разных молитв и множество размышлений сообразно тому, каков нрав человека и каково у него течение жизни. Но кажется мне, что изобилие всякого благоговения и сияние всякой молитвы возникает тогда, когда дело доходит до возлюбленного образа Иисуса Христа и Его любезных страстей, ибо в Нем имеешь Бога, но также и человека, имеешь того, Кто освящает всякого святого, в Нем найдешь жизнь; и в Нем же — высшая награда и крайняя потребность. Здесь-то и надлежит человеку созерцать обнаженным от всего тварного разумом божественное величие небесного Господа, Вечную Премудрость, и преображаться в тот же образ от славы во славу:[994] от славы Его любезного человечества — во славу Его вечного Божества. Ибо, чем чаще мы с любовью взираем на сей образ очами, полными радости, сообразуя с ним все свое житие, тем дальше и выше мы будем в вечности введены в небесное воздаяние.

Но, поскольку любезный Господь, образец для наших духовных очей, есть Бог и человек, постольку в Нем нечто относится к Божеству, кое-что к человечеству, а что-то к этим обоим. Иным из Его дел нам надлежит подражать, иные лишь созерцать, дивясь им в смиренной покорности, безо всякого дерзостного размышления о возвышенной Его сокровенности. Так-то человек насыщается от [Его] Божества, направляется [Его] человечеством и ими обоими изрядно побуждается к благоговению.

Письмо XXVMihi autem adhaerere deo bonum est[995][996]

Высокородный псалмопевец Духа Святого, пророк Давид, будучи как-то раз погружен в тишину божественного созерцания, произнес благородное слово: «Mihi autem, etc.», иначе сказать, мне благо прилепляться к Богу.

О мои милые чада, что вам уста мои повторяли часто и пламенно, когда я находился у вас, то нынче громким голосом восклицает сердце мое: сие хорошо и лучше того, да и вообще наилучшее — жить только для Блага, существовать ради него и в любовном влечении прилепляться во всякое время лишь к нему одному, забывая о прочих заботах и беспокойствах. Ибо, когда прилепляется, душа уносится в едино-Единое и втекает обратно во Благо, из него же она истекла, и, как говорит святой Павел: «Соединение делает душу единым духом с Богом»[997].

Ах, не иного желает ясное отражение вечного света, пречистое зерцало величия Божия и, эй, предивный образ божественной благостыни на тайной Вечери, когда Он возлег вместе с милыми Его сердцу апостолами и прорек: «Отче святый, молю, да будут они с Нами едино, как едины Я и Ты»[998]. Кто стал единым в единстве с Единым, того сердце и дух обновляется истеченьем в него Духа Его Самого: обновленной истиной, таинственным светом, необычайной сладостью, отложением всякого неподобия, подлинным проникновением взора в божественную ясность. Все их чувства столь полно втягиваются [в созерцание], а их разум обращается к видению обнаженной Истины, что ни единый цветок сего чудного времени так природным образом не окрашивается и не наряжается, как их сердце и разум сверхъестественным способом украшаются дарами благодати и добродетелями в возвышенном источнике всякого блага.

Ах, возведите ввысь ваши очи, посмотрите, отчего ныне веселятся горы и долы, листва и трава, почему нынче смеются прекрасные пустоши! Не иначе, как из-за близости ясного солнца! О мои милые чада, на кого светит истинное Солнце, в ком оно пребывает, от кого отогнаны все облака и мрачный туман, кто пронизан божественным светом — тот и пускай теперь наслаждается подлинно летним блаженством! Блажен, кто имеет сие! И если этого нет [у него] постоянно, то все же он испытывает это время от времени.

Ах, посему, возлюбленные чада мои, вознеситесь в тихое, непостижимое и уединенное Божество и оставайтесь в Нем, чтобы никто во времени вас не сумел захватить, да скажите вместе со святым Павлом: «Жив я, но больше не я»[999]. К этому Бог нередко вас привлекал моими словами. Я также молю, чтобы теперь Он вас в этом вполне убедил моими деяниями. Мои избранные детки, страдайте, страдайте, но да будет вам ведомо, что слабое тело и твердый дух могут все превозмочь в Боге. Смотрите: кто втайне желает иметь пред глазами прекрасные розы и вкушать бальзам их дивных плодов, тому пристало за ними ухаживать, когда продолжается их естественный рост, в погожие и ненастные дни, пока не придет тот радостный день, в который, блаженствуя и ликуя, ими можно будет весело насладиться по желанию сердца.

Ах, любящие сердца, послушайте, как завершает мое сердце речь! Вам надлежит стать такими, чтобы вы могли сказать вместе со святым Павлом: «Никто да не препятствует мне творить то, что мне подобает, ибо я ношу на моем теле пять язв Иисуса Христа»[1000].

Письмо XXVIPone me ut signaculum super cor tuum![1001][1002]

Вечный Бог требует от невесты Своей исполнения Своего пожелания и глаголет: «Положи Меня, как печать любви, на сердце твое!»

Мои милые дети, я тут посылаю вам письма, дабы у вас имелось всегда что-нибудь положить в уста души, отчего бы обновились и возгорелись ваши сердце и дух в сладостной любви нежной, любезной Вечной Премудрости, ибо в Ней и обретается то наивысшее, что мы можем иметь во времени, покуда бывает отказано в чистом лицезрении, ничем не опосредованном объятии и, ах, в непрестанном вхождении — чтобы нам почаще размышлять о Возлюбленном, да, воистину, единственном, избранном Возлюбленном, обращать к Нему свое сердце, то и дело о Нем рассуждать, читать Его исполненные любви словеса, творить ради Него все наши дела и не помышлять ни о ком, как только о Нем. Око должно любовно взирать на Него, ухо отвориться к Его увещаниям, а сердце, чувства и разум Его обнимать. Если мы введем Его в гнев, то должны молить Его о пощаде; когда Он нас наказует, нам это нужно терпеть; а если Он скроется, нам подобает искать [нашего] любезного Милого и не прекращать ни за что, пока Его вновь и вновь не найдем. Когда же обрящем Его, то должны удерживать Его, бережно и достойно. Стоим мы или же ходим, едим или пьем, на наших сердцах всегда должна быть начертана золотом пряжка: «Иисус». Если иного не можем, то должны запечатлевать Его образ с помощью глаз в нашей душе. Нам надо позволить Его нежному имени обращаться в наших устах. Когда бодрствуем, оно должно так крепко в нас укрепиться, чтобы раздаваться ночью во сне. И давайте скажем вместе с пророком, воздыхая из самого сердца: «О возлюбленный Господи, о прекрасная, нежная, избранная Премудрость, как добр Ты к душе, что ищет и жаждет Тебя одного!»[1003]

Посмотрите, вот лучшее делание, какое у вас может быть, ибо венцом всякого делания является усердная молитва, оно направлено к ней, как к своему завершению. А что же еще делают те, кто обретается в небесных пределах, если не созерцают и любят Возлюбленного, любят и восхваляют любезного Возлюбленного [своего]? Поэтому, чем с большей любовью мы здесь запечатлеем Его в наших сердцах, чем чаще станем взирать на Него и чем горячей к себе прижимать руками нашего сердца, тем с большей любовью мы будем обняты Им в вечном блаженстве. Аминь.

Письмо XXVIICum essem parvulus, loquebar ut parvulus[1004][1005]

Сие слово изрекает святой Павел, а по-немецки оно звучит так: когда я был младенцем, то по-младенчески вел себя и по-младенчески говорил, а как вырос, то отложил и оставил младенческое.

Чадо мое, если хочешь сохранить дружбу с Богом и со мною, то потщись в этих вещах. [I.] Ты должна хранить очи, дабы им по своей прихоти не бросать взоров ни туда, ни сюда, особенно же, если рядом с тобой находится какой-нибудь муж: с тобой ли он говорит, или ты с ним, или он на тебя смотрит, чтобы тебе в женской застенчивости опускать очи долу. По очам сразу ясно, как наставлено и как расположено сердце. Двум девичьим очам вовсе не пристало подолгу рассматривать то, что вокруг, и, тем более, смотреть на кого-то, особенно на мужа, обратившись лицом к сему человеку. [II.] Твое лицо не должно быть, подобно лицу какой-нибудь ротозейки, бесстыдно задрано вверх, и тебе нельзя крутить своей головой в дурацкой беспечности. Нет, в подобающем всякой жене благонравии, голове надлежит быть скромно склоненной, да послужит сие к исправлению того, кто оное видит. [III.] Тебе нужно быть умеренной в том, что касается слов: говорить мало, не слишком громко, и не заниматься распущенной, бессмысленной болтовней. Поразмысли, тебя же называют духовным лицом, устыдись, что тебя, по словам, поступкам и жестам, причисляют к жонглершам. Я давеча слышал, как из уст твоих вырвалось слово, и оно мне совсем не понравилось. Ты сказала: «Ах, клянусь страстями [Господними]». Этих слов, да и, вообще, всех похожих на них, берегись, да никогда не позволишь им выйти из своих духовных уст. [IV.] Умерь свой смех, ибо он — чрезмерно громкий, бездумный и вовсе не подобает монахине. [V.] Твое хождение, стояние, сидение и все твое поведение должно быть настолько благопристойно, чтобы молва о том, как ты взращена, ходила вдалеке и вблизи. [VI.] Постарайся, чтобы твои покровы и твое одеяние, подобно облачению многих, были скромны и просты, дабы никто не сумел сказать о них что-нибудь. Воистину, сие стало бы для духовной особы великим позором, если бы о ней можно было сказать: до чего пригожая монашенка. Да оградит тебя от этого Бог! [VII.] Ты вот-вот вырастешь, уже не ребенок, ты созрела для Божией любви. В возлюбленные избери сама для себя милостивого и дражайшего Владыку Царства Небесного, у Него же, и больше нигде, ты обрящешь подлинный покой, истину и любовь без страдания. [VIII.] Установи Его пред своими глазами как зеркало и будь благодарна до смерти за светлую любовь и добро, каковые Он тебе сообщил, и довольствуйся ими. [IX.] Основательно поразмысли над тем, как Он тебя, грешницу, бережно окормлял и старательно взращивал, возрадуйся этому и с презреньем отвергни всех прочих любимых. Дражайшее чадо мое, ныне я отдаю тебе в супруги прекрасного Возлюбленного [твоего] и соединяю вас вместе, вкладываю Его руку в руку тебе, а твою руку в руку Ему, и сочетаю в цельной, неизменной, супружеской верности. И дабы тебе сохранить верность Ему даже до смерти, умоляю я Бога, чтобы Он пребывал с тобою во всякое время и чтобы тебе споспешествовало благополучье и счастье. Если же вздумаешь позабыть о всяком благе, тебе дарованном Богом, больше не хранить [Ему] верности, не воздавать [Ему] славы, не [терпеть] страданий [ради Него], то убойся возмездия Божиего и ущерба душе, телу и чести.

[X.] Коль не сумеешь стяжать великого благоговения и приблизиться к возвышенному совершенству, то сделай для вечного Возлюбленного своего, к Его чести и славе, все-таки так, чтобы не брать, шутя или всерьез, в возлюбленные себе кого-то другого и беречься от грехов. [XI.] Но если какой-нибудь ретивый поклонник, из-за своего легкомыслия, захочет с тобою заигрывать[1006], то ему не нужно внимать — ни ему самому, ни тому, кто им послан. Все начинается с малого, а потом из этого выйдет непомерной тяжести ноша, и ее едва ли получится сбросить, если до того довести. От одной искры нередко загорается дом. Потому берегись сего и беги! Ничего другого не остается, кроме как убегать и не слушать: никого и ни в чем. Ну, а если ты отнесешься к этому легкомысленно, как поступают некоторые дурочки, обрекающие себя на погибель соблазнительными подмигиваниями и кивками, то, считай, ты мертва. Избавься от этого презрительным, добровольным отказом, и тебя оставят в покое делать то, что захочешь. Ты приглядней, чем какой-нибудь другой человек, и поэтому тебе нужно приложить к себе немало стараний. Кто не бережет сам себя, тот потерян.

[XII.] Остерегайся тех, кого называют хорошими приятелями и кто занимается такими делами, ибо они были бы рады, если бы совратили тебя на свой путь. Они готовы воспрепятствовать тебе в спасении, и все ради того, чтобы следовать своим собственным прихотям. Поэтому тебе нельзя при них ни стоять, ни сидеть, но пристало их избегать, как своей вечной погибели. [XIII.] В силу своей молодости ты еще не можешь обходиться без утешения, а потому выбери сама себе немногих достойных и благочестивых подружек, каковые были бы тебе помощницами, потребными для соблюдения чести и попечения о душе, и которые стали бы тебе прибежищем и опорой, если вдруг кто-то вызовет у тебя мирскую любовь либо приязнь, чего, ввиду твоей молодости, нельзя исключать, ведь тем самым ты обережешь себя от ошибок и избежишь всего того, что тебе захотели бы приписать из недоверия.

[XIV.] Хорошая молитва, хорошие изречения[1007], хорошие немецкие книжки пусть тебе будут любовными письмами божественного Возлюбленного твоего. Тем и довольствуйся, коротая ими время свое. [XV.] Не уподобляйся бездушному и нерадивому человеку, которому не по сердцу ни то, ни другое и который не может взять в толк ни доброго, ни худого. [XVI.] Стой настороже и старательно примечай, что на пользу, а что тебе может быть и во вред. Посмотри, если бы ты осталась в миру, то не жила бы так, как тебе заблагорассудится, и твоя цветущая молодость то и дело омрачалась бы насилием над твоей волей, так что у тебя в душе раздавалась бы боль, и тебе нередко приходилось бы, ради [сохранения] чести, скрывать за веселыми словами бесконечно печальное сердце и прятать за обманчивым обликом мира вполне скорбную жизнь — наподобие того, кто, будучи пойман, лежит в заточении и прикрывает скованные ноги прекрасными одеждами. [XVII.] Не иначе поступай ради вечного спасения в жизни духовной и подавляй свою смятенную юность, содержа ее под надзором и наблюдением. Ей-же, сие будет во благо тебе, на пользу душе и потребно для [сохранения] чести!

Оставайся в своем монастыре и не выходи из него, ведь из-за этого зачастую случается великий ущерб. Если же иначе не получается, то тем крепче остерегайся во всякое время и на всяком месте, и не только зла, но также всего, что не приличествует почтенной, благопристойной духовной особе. Когда придешь к добрым людям, упроси их сказать тебе доброе слово о Боге, коим ты была бы наставлена к лучшему. Когда придешь к светским друзьям, бдительно присматривай за собой, дабы не думать в себе: «То, что я делаю здесь, не причинит никакого вреда»! Чем сильней твои друзья любят тебя, тем больше радости они испытывают оттого, что имеют столь благонравную особу [между собой] и могут ею гордиться перед Богом и миром. Те же, что снисходительны к твоим распущенным шуткам и закрывают глаза на них, будут спустя немногое время относиться к тебе в своих помышлениях без всякого снисхождения и тем меньше будут тебе доверять. Некий мудрец говорит: неразумный человек страдает от того, что ему мнится.

Чадо мое, укроти свой юношеский дух, усмири веселый свой нрав и покори себя внутренне подобно тому, как подчинена внешне[1008]. Посмотри, как мало радости остается у тех, что, будучи в духовном облачении, ищут мирского веселья; сколько ужаса им приходится пережить, сколь много хлопот доставляет краткое любовное увлеченье их сердцу, душе и как оно беспощадно к их чести. Они коснеют в грехе, так что не нужны ни Богу, ни миру, влачат тяжелую, скорбную, заблудшую жизнь!

Я молю Бога отворить твое юное сердце, дабы ты узрела сие и последовала сему — ради твоей же пользы и в соответствии с Его дражайшей волей. Аминь.

Письмо XXVIIIЗавет, или правило, любви

Да святится имя Божие в вас, дабы из ран Христа вам в радости почерпать воду:[1009] божественную любовь, подлинный мир, глубокое смирение из праведного Иисусова сердца, а также всякое следование [Его] скорбным страстям, обильное на радость забвение вместе с достойным всякой хвалы Сыном Божиим и Богородицей Девой. Сие и мой «Pater noster» — как приветствие вам во Христе Иисусе.

Мои сердечно любимые детки, все вместе, единые с моим сердцем изнутри и снаружи, и единый глас, который радостно слышать! Со мною — так, словно я воспринимаю общую любовь, как она исходит от вас, смиренное уничижение, миролюбивый нрав и твердое соблюдение всего, что от меня, бедного грешника, дано и оставлено вам, как в смысле любви, так и в смысле умонастроения каждого. Посему я прошу вас и заповедую вам, дабы вы ревновали об этом, полагаюсь и надеюсь на всех вас сообща. Я имею вас, истинно, в своем сердце с тех пор, как Бог мне вас доверил и дал. И вот я обращаюсь к моему дражайшему, возлюбленному Господу Иисусу Христу с такими словами:

«Ах, Отче праведный и небесный Владыка любви,

Боже, ларец любви раскрой,

сердце Свое, Иисусе мой.

И избави их от блеска ложного любви иной,

сладость воли им испить дозволь,

отыми все то, что есть кроме Тебя у них»[1010].

Потому, милые чада мои, ощетиньтесь шипами, дабы оградить себя от всего сотворенного, закройтесь для целого мира, возведите горе ваши сердце, разум и чувства к сладостной майской росе небесного Солнца, чтобы уразуметь, когда и как Бог пожелает войти[1011]. Получая сладостные дары, ужасайтесь, имейте детскую радость, глубокую благодарность, отворите ваши сердца к благоухающему специями ларцу Божества. И да будет священное созерцание вашим познаньем, все дела творить в Боге — таковым должно быть всегда ваше занятие. Ваши уста да будут сосудом чистоты, дабы говорить с Богом и о Боге, а все ваши деяния — образом небесной святыни.

Увещаю вас во узах любви и заклинаю узами божественной верности, да ни одна среди вас умышленно не обратится к другой с гнилым, лживым словом или насмешкой, но каждая да заботится с любовью о покое другой, насколько это возможно, всяческим образом и во всяком месте. Вам должно изощряться в трудах на благо общины, но внутри себя оставаться простыми в памятовании о Боге. Трудитесь над лоскутами и тряпками[1012] в боголюбивом сотрудничестве, словно перевязываете Иисусу Христу Его дражайшие раны, вместе рыдая над ними. Знайте, мои дорогие, каково расположение в добрых делах, ровно таков и труд перед Богом. А посему имейте разнообразие дел и единство расположения. Я только тому с чистой совестью преподал бы причастие (когда будут исполнены все необходимые труды любви, такие как пост, поклоны, молитва), кто эти труды выполнит из бесстрастия. Благодать во времени и слава в вечности скорей соответствуют пребыванию в бесстрастии, нежели внешне совершенному делу, сколь бы великим и святым оно ни казалось.

Подвизайтесь во всех добродетелях, в каких только сумеете, — уповайте же не на них, а лишь на Христа. Вам подобает направить свое сердце к Нему, в отечество в небесах, и уйти из этой жизни в благое изгнание, впрочем, не ради ярких переживаний, а руководствуясь внутренним устремлением, пребывая в Божией воле и в заботах о Его славе. Радости и страдания, невзгоды и удачи, честь и утешение, позор и хулу — принимайте все из Его рук! Вы должны, ничтоже сумняшеся, пригнуть свою выю под Его стопы тем, что отрицаетесь до основания, совершенно и полностью, себя самое, дабы вас никто больше не мог бы отвергнуть. Вам надлежит веселиться о славе нашего Господа, помышляя о Нем, любя Его и не ища для себя радостей. Вполне доверьтесь Ему, не забывая, однако, о том, чтобы выказывать Ему свою приязнь и любовь.

Ах, дорогие мои, примите сие от Бога и от меня, несчастного грешника, вашего совершенного друга. Желаете ли познать свои прегрешения? Вы скажете: «Как же, охотно, возлюбленный брат». Мои милые сестры, не познавайте тогда грехи прочих людей, и кому не хотите последовать, о том не выносите своего приговора, но принимайте в разумном смирении приговор о себе прочих людей. Желаете воспринимать Бога, навыкните находиться внутри себя самое. Хотите стяжать от Бога новый свет и новую благодать, научитесь распознавать Его дары и быть Ему благодарными за все блага, что от Него получили. Желаете, чтобы вам жить в Боге, а Богу в вас, во времени и в вечности, поднаторейте в том, чтобы умирать для себя, ведь высшая жизнь души скрыто покоится в гибельной смерти естественной воли. Сия смерть обретается в радости и в страдании, как и во всяком избранном образе жизни, когда мы можем выбирать для себя радость или страдание; там да последуем, голыми и обнаженными, за обнаженным и голым Христом.

Сие да разумейте относительно свойств воли, а не относительно преподания благодатных Божьих даров, но подобно тому, как Христос был в Отце сообразно воле и действиям, так и наша воля и наши дела должны пребывать, сообразно Христу, во Отце[1013]. Мы имеем Сына от Отца, Ему во славу, на утешение нам. И нам неведомо, как Отец сущностным образом находится в Сыне, но мы имеем чрез Сына путь ко Отцу и в Нем, вечном Сыне, познание Отца, как Он изрек Сам, обращаясь к Филиппу: «Разве ты не веришь, что Я в Отце, и Отец во Мне?», и еще в другом месте: «Отец, пребывающий во Мне, Он творит дела»[1014]. И мы остаемся в Христе, в Его, вечного Сына, прекрасном образе преображаемся от славы во славу в тот же образ[1015]. Посему, кто в ложной приверженности к каким-либо чувственным вещам уничижит Христа Иисуса — достойного Сына [Божия] и Богородицы Девы — и утратит в ложном свете, тот не придет ко Отцу[1016]. Сие вполне подтверждают все насыщения, все узрения, все уразумения, всякий свет, всякое различение. Если кто-нибудь умалит пред нами Христа, все будет ложным, сколь бы великим и разумным оно ни казалось, ибо через посредство возвышенных, таинственных, утонченных и ловких суждений привходит нежданная, враждебная, вызванная ядами смерть для христианского порядка и подлинной жизни[1017]. Но вот каково свойство божественного света и свидетельство истинной благодати — сие возвышает и возвеличивает достойного Сына Божия и Его порядок в наших умах. Сие происходит вот из чего: чрез Него наши дела становятся плодотворными, и с Ним и в Нем обретается наше вечное блаженство.

А посему, мои от всего сердца любимые чада, коих я избрал себе среди всех остальных и посвятил в служение моей худости милостивому, праведному сердцу Иисусову, если вы ему захотите последовать, — ах, горячо любимые мной, распрощайтесь, эй, распрощайтесь изнутри и извне со всем иным [Богу] и склоните ваши рамена под Иисусово бремя в радости и в страдании! Коль праведная длань может послать тесноту, страдания и горести, то и милостивое сердце способно подать сладостное утешение и дивную любовь. Да благословится теснота в страдании и поругании, и все, что нам может позволить познать любезного Возлюбленного, Иисуса Христа, Сына Божия и Богородицы Девы, и Его сделать своим! Если мы отвели себе время вместе с Петром, если нас отвергает вместе с Лазарем мир, если мы стали твердыней для диавола, наподобие Иова, которую он захочет взять приступом, если мы, добрые люди, будем сором для этого мира, коль скоро Бог того пожелает, как Он устроил для Павла, так что его избегали апостолы, ибо не доверяли ему[1018], — то что же нам из-за этого омрачаться? Нет, мои дорогие, нет! Воистину, да не будем! Иов, Товий, Давид — все они прошли этой тропой. Да и святой Афанасий страдал, словно весь мир поклялся его умертвить[1019].

Сие я пишу не потому, что когда-либо имел угодное Богу страданье, но, скорей, оттого, что божественная любовь меня понудила и заставила, чтобы я подставил свои рамена под бремя, которое нынче лежит или еще ляжет на вас, дабы оно стало тем легче для вас и мы вместе сумели его понести. Да не посылает нам, Своим, Бог никогда доброго дня или часа, кому Он предопределил быть подобными образу Своего Сына[1020]. Чада Божии и мои дорогие, будем мужаться, да укрепятся наши сердца! Что бы ни случилось, мы не одни, большая часть тех, кто обретается при небесном дворе, суть наши друзья. Возведите, возведите ваш разум в чудный, прекрасный град, небесный Иерусалим. Ах, как сердечно и радостно обнимают [там] тех, кто здесь обретался в страдании! Мы отвержены миром? Зато дружелюбно приняты Богом![1021] Мы — посмешище для людей? Зато радость для ангелов! У нас нет в этом времени ничего своего из любви к чести и славе Христовым? Зато небо полностью в нашем владении! И если диавол может нас искушать и печалить, то втайне может заступиться за нас божественный, вечный Возлюбленный, Иисус Христос. Знайте, дорогие, чем скорбней здесь ради Бога, тем радостней там вместе с Богом. Чем тут, в страдании, дальше от утешения, тем там, в вечной радости, дальше от всякой печали.

Один человек некогда обретался в радостном переживании вечной и сладостной обращенности Бога к нему[1022], но при этом, казалось ему, был полностью оставлен всем сотворенным. И он подумал, словно говоря в себе так: «О сердце мое, чему ты так радуешься?» Его же разуменье ему отвечало: «Во всем этом мире нет ничего, что бы меня сумело обрадовать. Но в том моя радость, что Бог воистину благ, что Он близок к страждущему человеку, и скрыто обретается в чудесах, и что оное дивное, вечное Благо мне друг, и я на него возлагаю все мое упованье». Вот что тогда взошло ему на ум. И вы, чада мои, должны так же думать и говорить: «Увы, мой дражайший Возлюбленный, Вечная Премудрость, сколь полно чистой радости мое тоскующее сердце, когда я помышляю о Тебе, Друге моем, а Ты благоволишь меня сопричесть Своим любимым друзьям, вести меня путем любезных Тебе! Я не достоин даже того, чтобы Ты вспомнил обо мне, горемычном. О, бездонное, вечное Благо, милосердный Господь и праведный Отче, снискал ли я у Тебя благодать и могу ль обрести Твою любовь и приязнь, Твою верность и утонченную, сладкую близость? Эй, Господи, убей, измучай <меня> всяким презреньем, отвержением, единственный, избранный моим сердцем Супруг, не щади меня в этом мире, подай и пошли все, что Ты хочешь, и сотвори, что Ты пожелаешь! Господи, погляди, если бы я был самым славным и добрым человеком на целом свете и притом отличался всеми достоинствами этого мира, то пускай сие иссохло бы во мне из любови к Тебе. И как это иссохнет, то я бы желал, чтобы у меня в сердце и теле так же иссохла природная цветущая красота тысячи прочих людей: во славу Твоего нежного иссохшего тела, которое высохло на кресте, наподобие шкварки»[1023].

Ах, возлюбленный Боже и славный Господь, сие мы глаголем, пока остаемся при Тебе и при самих себе. Приступите все те ныне ко мне, кого Бог облагодатствовал с той же любовью, и давайте любить, созерцать и хвалить вечное Благо, каковое сладостным гласом и возвышенной радостью может изгнать всякое горе. Сему да возрадуются все небеса, а все блаженные люди воскликнут: «Gloria tibi, Domine!»[1024][1025] Ах, когда Ты, любезный Возлюбленный, скрываешь Себя от меня и когда ступня нашего несчастного сердца не может обрести места для отдыха, тогда пространный мир становится для нас слишком тесным — когда Ты возбудил нёбо нашей души крошками от Твоей царской трапезы, и сие не дает нам иметь спокойные дни на протяжении целого года. Тогда, увы, портится веселый мой нрав, мне досаждают поступки людей, мои слова становятся грубыми, отношения с людьми нелюбезными, и это чувствуют все; то, что я делаю, мне напоминает чистилище, и радостное приближенье [к Тебе] для меня покрывается тернием.

Все мои милые, тогда давайте усядемся с горлицей на сухой сук, прикрывающий нас — в благодати безблагодатными от благодати, в любви от любви безлюбовными. По нашему восприятию, мы в Боге освобождаемся Богом от Бога, и посредством неверия нам подобает стать христианами[1026]. Ах, тогда мы возопим из глубины бескрайней скорби внутренним голосом:

«Эй, знает кто, где Иисус наш Господь,

с Которым сердце мое живет?

В любви касаньем Он снизошел

и сердце с Собою увел».

Увы, Боже небесный! Так боль зачастую прилагается к нашей боли, и нам ответствуют так:

«От любви лишь в любви пребывать тебе стоит,

желает Иисус тебя приготовить,

нарядит в красивое платье с фатою

и радостно поведет за Собою,

чтоб в чистом, вечном, блаженном покое

пасти тебя в Своем Божестве»[1027].

Ибо мы думаем так: «О, неужели я утратил чувства и вкус? О, кто даст, ах и увы, моему безутешному сердцу, чтобы мне все же узнать, любит ли меня мой любезный Возлюбленный, воздыхает ли Он обо мне? Увы, неужели я это утратил? Возлюбленный мой, если бы Ты вспоминал обо мне, то сие для меня было бы раем. Увы, любовный жар миновал!»

Дети, вам подобает пребывать в любви и надежде, облечься в Христа, часто пастись на высохшей пустоши и отложиться от всякой отрады в любви и в бесстрастии. Если лишитесь ощутимой, отрадной и явной поддержки, то все же не оставляйте святых упражнений, ибо от Бога не только цветущие розы, но и колючий чертополох.

Чада Божьи и горячо любимые мною! Всегда, как только сможете и сумеете, вы должны надевать себе на сердце золотую застежку «Христос Иисус, Сын Божий и Богородицы Девы», дабы никакое творение ее у вас не могло похитить или отнять. И держите Его пред очами своего разума как чистое, ясное зеркало, в которое вам нужно смотреться, насколько вы подобны или не подобны Его образу. Его страдание — это сокровищница Его нищих. О, сколь великое сокровище дано здесь иному человеку! Придите, возлюбленные, все сюда, кто опутан и охвачен давним долгом многих грехов. Хотите ли оплатить его во времени? Это сокровище открыто для вас. Тут начинается наш стремительный бег, кто сей цели достигнет, благо тому! Ибо такова награда. В ней — высшее, самое надежное и потребное, что мы можем иметь во времени, покуда нам бывает отказано в чистом лицезрении, ничем не опосредованном объятии и, ах, в непрестанном вхождении [в Бога]. И да будем почаще помышлять о [нашем] Возлюбленном, воистину, единственном, избранном возлюбленном Иисусе, обращать к Нему свое сердце, то и дело о Нем говорить, слушать и читать Его исполненные любви словеса, произносить ради Него все наши слова, никого не любить и ни о ком не помышлять в этом мире, как только о Нем, или посредством Него или в Нем. Око должно любовно взирать на Него, ухо широко отвориться к Его увещаниям, а сердце, чувства и разум Его обнимать. Коль введем Его в гнев, то должны молить Его о пощаде, если Он нас наказует, нам нужно Его дружелюбно терпеть, если Он скроется, нам подобает искать Его, любезного Возлюбленного, в бесстрастной оставленности[1028] и не прекращать ни за что, пока вновь и вновь Его не найдем, когда же обрящем Его, то должны забыть вместе с Ним обо всем нашем страдании. Стоим ли мы или идем, едим или пьем, во всем сладкая виноградина Иисус цветущих Енгедских садов[1029], отцовского сердца, должна обретать себе место на нёбе нашей души. Если иного не можем, то да запечатлеем образ Его в наших сердцах! Надо позволить Его нежному имени обращаться в наших устах. Когда бодрствуем, оно должно так крепко в нас укрепиться, чтобы сниться ночью во сне. Скажите вместе с пророком, воздыхая из самого сердца в сокровенном усердии: «О возлюбленный Господи, нежная, избранная, дивная Вечная Премудрость, сколь благ Ты к душе, что ищет Тебя, жаждет лишь Тебя одного!»[1030] И в другом месте: «Я сплю, а сердце мое бодрствует»[1031].

Чем с большей любовью мы будем вновь и вновь себе вдавливать в сердце божественного, дорогого Возлюбленного Иисуса, любовное колечко чистых сердец, чем чаще будем смотреть на Него и чем с большим доверием нежно к себе прижимать руками души, тем с большей любовью мы будем Им обняты в вечном блаженстве. И да случится с нами всеми сие во имя Божье. Аминь.

Это послание я, несчастный грешник, вам написал как заповедь любви, и ему пристало также именоваться правилом любви, ведь оно изошло из любви. Наследие Иисуса Христа завещаю я вам: мои любимые чада, имейте любовь, одного ко другому[1032], и если не сумеете сделать ничего лучшего, то делайте, что я здесь пожелал! Краткое правило: отвратитесь от того, что во времени, со старанием и очиститесь от образов тварного с мудростью, возвысьтесь горе вместе со Христом без лжи и сожмите ваше естество крепко-накрепко в разумении, будьте кротки в смирении и познайте различение всяческой истины. В этом времени нет ничего большего! Ну же, в дорогу!

ПРОПОВЕДИ