— Данжар говорил мне то же самое…
— Данжар знает о скандальном репортерстве все. Наверное, за нами уже охотится её величество «желтая пресса» в лице шакальствующих бедняг папарацци.
— Не беспокойтесь, Чарли, я тоже знаю, что такое «желтая пресса». Меня уже называли лесбиянкой, в моих любовниках уже числились Джонни Холидей и Ален Делон, я читала о том, как ругаюсь с официантами и как я неуклюжа на официальных приемах. Это — обычная плата за известность. Как сказал однажды мой импрессарио Джон Кемпбелл: «издержки всеобщей любви»…
— Отлично, я тоже свою дорогу выбрал сам. Сегодня уже поздно ехать куда-либо ещё, можно просто погулять по вечернему Парижу, или, например, зайти в гости к моему другу, живописцу Алиньяку. Он — гений и его новая студия здесь недалеко…
… — Чарли, ты всегда удивлял окружающих! — предупрежденный по телефону Алиньяк все же был взволнован. — Мадемуазель Кольери, прошу прощения за творческий беспорядок — я ещё не успел распаковать всю мебель, а этот последователь Че Гевары своей традиционной стремительностью не оставил мне времени на уборку.
— Называйте меня Катрин. А почему Чарли — последователь Че Гевары?
— А он, что, ни разу вам не рассказывал, как полтора года бродил по партизанским тропам в Гватемале?
— Нет, ни разу…
— Это на него похоже — мой друг Лаки Чак всегда придерживался шекспировского принципа: «Имей больше, чем показываешь, говори меньше, чем знаешь»! То избивает моих гостей, то приходит с самой Катрин Кольери, и никто никогда не знает, что у него на уме. Позвольте мне написать ваш портрет?
— Прямо сейчас?
— Первые наброски я могу начать немедленно.
— Начинайте!
— Вот, так всю жизнь! — скорбно произнес Боксон. — Как только я появляюсь с красивой женщиной, Алиньяк начинает рисовать её портрет, и я становлюсь в этой комнате лишним. Почему я не скульптор?
— Успокойтесь, Чарли, — утешительно сказала Катрин. — Меня уже ваяли в бронзе, мраморе и гипсе, а один умелец даже лепил мой бюст из папье-маше. Правда, у него получилось плохо. Вы не хотите рассказать мне о Гватемале?
— На войне как на войне, Катрин, а война в Гватемале не закончилась до сих пор. Не заставляйте меня выдавать хоть и устаревшие, но все-таки военные тайны моих тогдашних товарищей…
На следующий день Катрин Кольери и Боксон шли к букинистам на набережную Конти, и Боксон рассказывал о цели своих прогулок:
— Я просто не успеваю осмотреть в Париже абсолютно все. Но есть места, в которые можно приходить хоть каждый день — и книжные развалы одно из таких мест. Книги я покупаю редко, чаще всего как бы беру напрокат: куплю, а потом, когда прочитаю, приношу обратно тому же букинисту.
— Добрый день, полковник! — приветствовал Боксона первый же торговец. — Есть редкая вещь — прижизненное издание «Госпожи Бовари», только для ценителей…
— Оставьте её для туристов, господин Понсу, — ответил Боксон. — Вы же знаете, я не любитель сентиментальных сочинений…
Они долго бродили у книжных лотков, просматривая десятки томов и томиков, старинных и совсем новых, в кожаных переплетах и просто обернутых старыми газетами, с железным частоколом готического шрифта и мягкой россыпью арабского письма, с прекрасными экслибрисами и просто проставленными карандашом инициалами прежних владельцев.
— Мадемуазель Кольери, — попросил один из букинистов, указав на автобиографию Катрин, изданную «Олимпия-Пресс», — не откажите в автографе…
Боксон много раз удерживал Катрин от порывов купить какое-нибудь изящно изданное произведение:
— Катрин, всех книг купить невозможно, подумайте, будет ли у вас время читать их?
И все же они уходили с набережной не с пустыми руками: Катрин купила напечатанный ещё до первой мировой войны сборник новелл Теофиля Готье, а Боксон прельстился на небольшой томик Николло Маккиавелли «История Флоренции».
— А теперь позвольте отвезти вас домой, Катрин. Мало кто может выдержать без тренировки мои пешие прогулки по этому городу. К тому же я боюсь слишком быстро вам наскучить. У вас есть какие-нибудь планы на завтра?
— Планов на завтра у меня нет, кроме обычной репетиции. А наскучить вы мне не успеете — через месяц у меня гастроли в Японии и Австралии. Так что вы предлагаете на завтра?
— Музей Гран-Пале, с вашего позволения!..
— Господин Данжар! — голос секретарши был бесстрастен, как объявление на вокзале. — Зайдите, пожалуйста, к главному редактору!
Главный редактор газеты Эдуард Жосье держал в руках фотографии с изображением Чарльза Боксона и Катрин Кольери, прогуливающихся по одной из аллей Версаля.
— Скажите, Данжар, — голос главного редактора не скрывал недовольства, — вы хорошо знаете этих людей?
— Катрин Кольери знает весь мир, а Чарли Боксона — некоторая особо активная его часть, а что?
— Не задавайте глупых вопросов, Данжар! Это вы их познакомили?
— Наверное, я. На юбилее нашего издательства.
— Что? Они знакомы уже неделю?! Вы, что, не понимаете сенсационности этой истории? Почему вы до сих пор не предоставили репортаж?
— Господин Жосье, я не считаю себя вправе вмешиваться в личную жизнь моих друзей.
— С каких это пор они ваши друзья? Если вы когда-то написали о них пару строк, это не делает вас обязанным им. Короче: мне нужен репортаж о близости певицы Катрин Кольери с наемником Чарли Боксоном. Срок — сутки.
— Господин главный редактор, я не буду делать этот репортаж. Мне слишком дороги хорошие отношения с этими людьми и я не позволю потерять их расположение ради некоторого увеличения тиража.
— Данжар, вы позволяете себе лишнее!..
— Но вы же знаете, господин Жосье, что журналистов очень много, но таких талантливых, как я — единицы. Потому я не боюсь остаться без работы…
— Ну вот, вы опять завелись! Идите и занимайтесь своими делами. Эту тему можно поручить кому-нибудь менее талантливому, и тогда пусть ваши друзья не обижаются, если что-нибудь будет написано не так…
— Я не осуждаю вас, господин Жосье…
— Тогда кого вы рекомендуете на этот репортаж?
— А вот это решать только вам, господин главный редактор.
…Вернувшись к своему столу, Рене Данжар полистал свою записную книжку, подвинул к себе поближе телефон, набрал номер импрессарио Джона Кемпбелла. Пятнадцать лет назад на одном из певческих конкурсов Кемпбелл увидел юную бретонку по фамилии Кольери и безошибочно угадал в ней огромный талант.
Как импрессарио, Джон Кемпбелл был гений — через два года о Катрин Кольери знал весь мир. Из провинциальной девчонки с картонажной фабрики она стала кумиром для миллионов. И кто знает, была ли её слава всемирной, если бы однажды её не увидел Джон Кемпбелл?
— Джон, я должен тебя предупредить, — Данжар говорил в трубку почти шепотом, чтобы не слышали окружающие. — Завтра в газетах будет репортаж о Катрин и её дружбе с Чарли Боксоном. Приготовьтесь к наплыву репортеров.
— Кто предупрежден, тот вооружен. Спасибо, Рене! — ответил Кемпбелл, и, обдумывая по дороге ситуацию, направился в студию, где Катрин отрабатывала номера для предстоящего тихоокеанского турне. Голубой «шевроле-корвет», к которому уже успели привыкнуть все работники концертной команды, стоял у входа — в последние дни Боксон приезжал за Катрин к концу репетиции. Кемпбелл пригласил их обоих в свой кабинет.
— Ребята, завтра о вас напишут в газетах. Катрин, не огорчайся на людях. Я прошу вас, господин Боксон, — отвечая на вопросы репортеров, не распространяйтесь на интимные темы. Это — во-первых. Во-вторых — если репортеры будут преследовать вас с утра до вечера, а они обязательно будут это делать, не пытайтесь умчаться от них. Ваш «корвет», конечно, мощная машина, но я не хочу, чтобы вы попали в аварию. В-третьих: не бейте репортеров, это только привлечет к вам ещё больше нездорового любопытства. Простите, что читаю вам прописные истины, но это — часть моей работы.
— Все в порядке, господин Кемпбелл, я благодарен вам за напоминание.
Кемпбелл улыбнулся:
— Катрин, где ты нашла этого скромнягу?
— На вечеринке, конечно! Где же ещё может познакомиться с приличным парнем порядочная девушка?!
Все трое рассмеялись, и Кемпбелл подумал: «А ведь мне на самом деле нравится этот легионер. Жаль, что он, как и другие — ненадолго! Или все-таки надолго? Похоже, девочка увлечена им всерьёз. Да, женщинам такие мужики нравятся. Видимо, полковник, вы победили и в этом бою. Ничего, у Эдит Пиаф муж был вообще боксер». Само собой, вслух эти мысли Джон Кемпбелл не высказал.
Вечером голубой «шевроле-корвет» отъехал от студии и вскоре Боксон заметил группу мотоциклистов, державшихся за «корветом» уже несколько кварталов.
— Катрин, журналисты часто преследуют вас?
— Если бы только журналисты! Пять лет назад за мной полгода ходил какой-то тип в грязной одежде. Хорошо, что охрана всегда рядом. Потом он куда-то исчез.
— Наверное, это тоже — издержки всеобщей любви…
— Говорят, что маньяки убивают предмет своего обожания, перешагнув грань, разделяющую любовь и ненависть.
— Вероятно… Давайте поужинаем сегодня в китайском ресторане. Вы умеете пользоваться палочками для еды?
— Нет, не умею, но однажды пыталась научиться!
— Я тоже не умею. Пора повторить урок.
Репортеры, не слезая с мотоциклов, сфотографировали их на крыльце ресторана «Два веселых дракона», что на бульваре Распай, в VII-м округе. За ужином Катрин и Боксон безуспешно пытались овладеть умением есть с помощью палочек, но если большие куски утки по пекински ещё как-то удавалось ухватить, то рис был абсолютно неуловим.
— Интересная страна — Китай! — рассуждал Боксон. — Более миллиарда население, более пятидесяти веков непрерывной цивилизации… В этой стране заложен необыкновенный потенциал. Когда-нибудь китайцы захватят весь мир, причем сделают это без единого выстрела.
Когда к чаю подали малюсенькие пирожные, Катрин спросила:
— Чарли, расскажите о себе что-нибудь интересное…