устим водород.
— Гениально. Это позволит нам регулировать уровень влажности. Откуда вы знаете, как решить эту проблему, если мы еще даже не приступали к экспериментам?
— Я использовала эти методы в Париже. В распоряжении ученых есть несколько приемов увлажнения волокон. Я удивлена, что профессор Уилкинс не попробовал некоторые из них. Думала, эти методы ему хорошо знакомы. Ну или кому-то другому здесь, в Королевском колледже.
Я произношу это и чувствую, как во мне нарастают разочарование Уилкинсом, даже раздражение. Человек с его опытом должен знать, как решить проблему с влажностью. Если ему даже это не удалось, он ни за что не справился бы с более сложными вопросами и проблемами, которые возникли бы позже. Хорошо, что Рэндалл передал этот проект мне.
Я начинаю описывать виды солевых растворов, которые мы можем использовать, и объясняю, что действовать предстоит методом проб и ошибок, пока мы не получим по-настоящему трехмерное изображение, и тут в офис заглядывает Уилкинс, как он делал уже несколько раз в последнее время. Он останавливается в дверях, но не входит. Я думаю, что он хочет взять журнал со стеллажа и машу ему рукой — мол, входите. Но он по-прежнему топчется в дверях и прислушивается.
— Похоже, вы говорите о моей знаменитой фотографии ДНК. Нужна помощь? — он скрещивает руки на груди, на узких губах играет довольная ухмылка — словно он делает нам одолжение, упоминая единственное достойное изображение ДНК, полученное за время его руководства проектом. И даже это фото сделал не он, а Рэй.
И правда, его «знаменитая» фотография. Он совершенно не продвинулся, за исключением этого не самого удачного изображения, а теперь пришел с предложением советов?
Я вспоминаю наставления няни Гриффитс и с улыбкой отвечаю:
— Признательна за ваше предложение, думаю, мы справимся.
Уилкинс отшатывается, будто я его ударила. Почему он так резко реагирует, когда коллега вежливо отклоняет предложение о помощи? Я же не стала его выпроваживать прямо с порога. Интересно, с кем я имею дело?
Часом позже мы с Рэем все еще планируем эксперимент, и я замечаю, что он то и дело посматривает на часы.
— Не пора ли пообедать?
Мы натягиваем пальто и длинными коридорами идем к кабинету Рэндалла, ожидая, что там уже собрались все его подчиненные — несколько раз в неделю он ведет нас на обед. Особенно меня расположила к себе Фреда Тайсхерст, руководительница фотолаборатории, надеюсь, что она присоединится к нам. Но коридор перед кабинетом Рэндалла необычно пуст и тих.
Его секретарша объясняет:
— Сегодня у профессора Рэндалла была встреча в Биркбеке. С ним уехали миссис Хеллер и мистер Стоукс, но они вернутся как раз к послеобеденному чаю.
Чай — еще один ежедневный ритуал Рэндалла для сотрудников.
Мы с Рэем решаем пообедать вдвоем. На выходе из здания мы минуем нескольких священников в черном, которые тут повсюду, и натыкаемся на Уилкинса в компании пяти крепких мужчин. Это команда стипендиатов, которые работают над отдельным проектом. Как объяснил мне Рэй, они бывшие военные, которые воспользовались своим преимущественным правом пройти интенсивное обучение в колледже и относятся к работе у Рэндалла как к продолжению службы.
Мужчины дружелюбно похлопывают Рэя по плечу, но меня словно не замечают — лишь походя бросают «добрый день». Их разговор крутится вокруг планов на вечер — они собираются в паб «Финчс», и я чувствую себя лишней в этой спортивной команде. Наконец, мы приближаемся к столовым — какое облегчение. Я сворачиваю направо — к общему залу, где также проходят собрания студенческого союза, и замечаю, что остальные направляются влево, к столовой для мужчин. Это разделение не способствует коллегиальности и дружеской, продуктивной рабочей атмосфере, что была в Париже.
Рэй замирает между нами. Уилкинс бросает на меня взгляд и пожимает плечами:
— Простите, мы с джентльменами планировали пообедать вместе.
Куда делось самодовольное дружелюбие, которое он навязывал утром?
Я не двигаюсь, и Уилкинс тоже. Очевидно, он не изменит своих планов, включив в них меня, а я не могу последовать за мужчинами. Он заставляет Рэя выбирать между нами. Так он наказывает меня за несговорчивость? Это его «кара» за то, что я отклонила его «предложение»?
Я киваю Рэю:
— Вперед, идите с ними. Мне все равно нужно закончить ту статью для профессора Рэндалла.
— Вы уверены? — тихо переспрашивает он, явно разрываясь на части. Представляю, что сейчас творится у него внутри — нынешняя начальница, которая курирует его диссертацию, тянет его в одну сторону, а бывший начальник и заместитель заведующего кафедрой — в другую. Незавидное положение, не хочется усложнять его еще больше.
— Конечно, — вымученно улыбаюсь я, хотя хочется кричать. — Увидимся за чаем.
Рэй неохотно следует за Уилкинсом и его товарищами. Я остаюсь в одиночестве.
Глава девятнадцатая
— Вы это видите? — спрашиваю я.
Мы с Рэем рассматриваем два набора изображений волокон ДНК: одно было увлажнено, а другое обработано сушащим агентом. На мой взгляд, волокно ДНК с большим содержанием влаги заметно длиннее и тоньше, чем сухое — оно короче и более кристаллическое. Как они могут так сильно отличаться? Я разглядываю другие снимки и вижу то же самое. Рэй переводит взгляд с одного изображения на другое:
— Вижу. Не могу поверить своим глазам.
— И я, — возбужденно отвечаю я. — Сложно вообразить такое.
— Непостижимо!
— Существуют две формы ДНК, — восхищенно хлопаю в ладоши я.
— Увлажненная и сухая, — тихо и недоверчиво произносит Рэй. — Совершенно разные.
— Это тянет на революционное открытие.
— Слабо сказано! — смеется Рэй. — Может, дадим им имена?
Мне делается смешно:
— Давай. Как на счет Розалинд и Рэймонд?
Он хохочет:
— Войдем в историю! Кажется, я второй раз слышу, как ты шутишь.
— Хотелось бы назвать формы ДНК в честь нас, — улыбаюсь я. — Но, увы, думаю, придется держаться как профессионалы. Назовем классически — «форма А» и «форма В»?
— «Форма A» и «форма В», — соглашается он, встряхивая светлой гривой. — Подумать только, до вашего прихода у нас были лишь размытые изображения…
— Рада была добавить четкости, — отвечаю я.
— Опять же, слабо сказано!
— Вы с Мэри должны прийти ко мне завтра вечером на ужин во французском духе. Давайте отпразднуем.
Я слышу шаги и голос у себя за спиной:
— Что это вы отмечаете?
Разумеется, это Уилкинс. В его голосе подозрение. Давно он тут стоит? Уилкинс так часто подкрадывается к нам с Рэем, что уже мерещится мне со своими расспросами и осуждением, даже когда его на самом деле рядом нет.
Стол сверкает фарфором, не приглянувшимся маме, и серебром, забракованным тетей Элис, хрустальной вазой, полной подснежников и крокусов. Аромат курицы, грибов, чеснока, вина и бекона разносится в воздухе, пока на кухне тушится цыпленок в вине. Стрелка часов приближается к семи, и гости должны прибыть с минуты на минуту.
Именно этот момент я больше всего обожаю при подготовке вечеринки — предвкушение вечера. Такое же предвкушение охватывает меня, когда я готовлю новое научное исследование.
В дверь звонят, я открываю и вижу Фреду, любимейшую мою коллегу из отдела биофизики, после Рэя. Она вскрикивает, увидев меня в аквамариновом платье нью-лук вместо привычных белой блузки, темной юбки и лабораторного халата. Я наливаю ей бокал бургундского. Появляются Рэй и его жена Мэри, они здесь во второй раз. Несколько минут спустя в дверь стучит Алек Стоукс, за ним следуют мои друзья Саймон и Боча Альтманн из Аргентины, аспирант по физике из Королевского колледжа и биохимик из Университетского. Я подвожу застенчивого Алека и незнакомых большинству Саймона и Бочу к кружку коллег по Королевскому колледжу, все выпивают в моей гостиной, болтают и смеются. К моменту, когда в компанию вливаются Дэвид и Энн Сэйр, приехавшие из Оксфорда на три ночи, все уже веселы и открыты. Конечно, не хватает той легкости, искренности и теплоты, что были среди chercheurs, но я смирилась с тем, что такое не повторить.
За ужин мы садимся в прекрасном настроении. Фреда и Рэй шутят об игре в крикет, устроенной Рэндаллом прошлой весной, и предупреждают, что меня ждет новый сезон. Саймон оживляется и советует, каких блюд следует избегать в студенческой столовой, в разговор вступает даже Алек, когда речь заходит о нашей временной лаборатории и планировке нового крыла здания для департамента — его сейчас строят на месте воронки от бомбы. Энн и ее муж с юмором рассказывают, каково это — быть американцами в Оксфорде. Все хвалят приготовленную мною еду.
Рэй, слегка пошатываясь, встает и произносит:
— Тост за нашу хозяйку. Мы благодарим вас за приятный вечер и самые вкусные блюда, что нам доводилось пробовать за последнее время.
Раздается припев «Слушайте, слушайте!», кто-то даже скандирует «прощайте мясо и два овоща» — намек на ставшие уже привычными безвкусные блюда, что подают сейчас в ресторанах из-за рационирования. Все смеются, и я тоже. Удивительно: как так выходит, что я могу собрать здесь такую приветливую, милую компанию и в то же время чувствовать себя такой чужой в Королевском колледже? Может быть, это из-за Уилкинса и его манер? Или я сама меняюсь, когда прихожу на работу?
Рэй все еще стоит:
— И еще один тост за наше вчерашнее открытие, — он вздымает бокал. — За Розалинд Франклин и тайну жизни!
«Слушайте, слушайте!» — выкрикивают Фреда и Мэри, а Алек вопросительно смотрит на них. Хотя слова Рэя довольно обтекаемы, я переживаю, не сказал ли он лишнего.
Фреда вызывается помочь мне убрать тарелки со стола, чтобы освободить место для тарта татен, который я приготовила на десерт. Мне нравится эта яркая женщина, хотелось бы, чтобы работа сводила нас вместе почаще. Кухонная дверь за нами захлопывается, мы складываем тарелки, и она шепчет: