— Мне нужно вам кое-что сказать.
Я не привыкла быть чьей-либо наперсницей, за исключением Урсулы и моей сестры, да и то в юности.
— Хорошо, — отвечаю я, надеясь, что разговор будет не слишком интимный.
— Вы с Рэем сделали свое большое открытие вчера днем?
— Да, — осторожно отвечаю я, не желая раскрывать лишнего на столь ранней стадии.
— Я не собираюсь выспрашивать, что это было за открытие, — знаю, вы расскажете, когда будете готовы, — но возможно ли, что Уилкинс знает о том, что вы с Рэем обнаружили?
— Возможно. Он действительно то и дело без предупреждения появляется в нашей лаборатории. А что? — я вспоминаю, сколько раз чувствовала на себе чей-то взгляд и, обернувшись, обнаруживала, что в дверях стоит Уилкинс со своей раздражающей ухмылкой. Я изо всех сил старалась держаться вежливо, при этом четко обозначив границы, но в прошлом меня часто обвиняли в холодности. На какую реакцию — вольную или невольную — рассчитывает Уилкинс, ведя себя так?
— Вчера около четырех часов он ворвался в офис Рэндалла, я как раз была там — заносила снимки. Он разразился такой тирадой, словно меня там не было.
Мое сердце колотится быстрее, не хочется думать, что же сказал Уилкинс. Но я должна знать.
— Что он сказал?
— Уилкинс хотел знать, почему его отстранили от участия в исследованиях образцов ДНК, подготовленных доктором Сигнером. Он также потребовал объяснить, почему вы держитесь так, словно это ваш проект, в то время как он думал, что вас наняли его ассистенткой.
«И как отреагировал Рэндалл? Он объяснил, что с самого начала обещал, что исследование ДНК будет моим проектом?» — хочется мне спросить Фреду, но я не могу быть такой откровенной. Если бы Рэндалл был прямолинеен в вопросе разделения труда, между мной и Уилкинсом было бы меньше трений, это положило бы конец его вторжениям в нашу работу. Но невозможно даже представить, что Уилкинс поверил, будто меня наняли его ассистенткой, это немыслимо. Зачем ученому с моим опытом и подготовкой понадобилась бы должность ассистента? Разве ради нее я покинула бы парижскую лабораторию, где работала продуктивно, автономно и при полной поддержке близких друзей? Если не брать в расчет проблему с Жаком.
— Он сказал Уилкинсу перестать ныть и заняться своей собственной работой, что все будет хорошо.
— Спасибо, что рассказали мне, Фреда, — говорю я, беря ее за руку. А сама задумываюсь над словами Рэндалла: почему он не объяснил Уилкинсу, что анализ ДНК поручен мне, что я не ассистентка. Опасаюсь, что Уилкинс разозлился, и мне это совсем не нравится.
Глава двадцатая
Я иду по тропинке вдоль реки Фюрис, что делит живописный город Упсала надвое. Солнечный свет отражается от воды, согревая меня этим свежим июньским днем, я раскидываю руки и нежусь в теплых лучах. Как я рада, что в плотном графике Второго конгресса и Генеральной ассамблеи Международного союза кристаллографии мы выкроили время и на день рванули поездом из Стокгольма в этот университетский городок со средневековым собором и замком шестнадцатого века. Побег сюда с моими дорогими друзьями Лузатти и Сэйрами, тоже участвующими в конференции, стал настоящим глотком свободы после месяцев изнурительной работы в лаборатории Королевского колледжа, дополнительное напряжение в которую вносит все более собственническое поведение Уилкинса.
— Как вам Королевский колледж? — спрашивает Витторио, когда тропинка становится шире, и мы можем идти рядом. Но она все же недостаточно широка, чтобы вместить Энн, поэтому она уходит вперед, присоединяясь к остальной группе. Хотя я очень ценю компанию Энн — в Стокгольме мы с ней вдвоем совершили набег на кондитерские, где обнаружилось множество сладостей, в то время как в Англии дефицит сахара, и сходили на литературный прием, организованный издателем журнала, для которого пишет Энн, — но редкая возможность побыть наедине с моим драгоценным другом Витторио — настоящее счастье, ведь он так хорошо меня понимает.
— Достаточно сказать, что это не Париж? — отвечаю я со смехом.
— Более чем достаточно, — отвечает он. — Все в лаборатории очень скучают по вам.
— Все? — спрашиваю я, чувствуя, как вопросительно изгибается моя бровь. Не то чтобы я когда-нибудь ловила Витторио на лжи, но он не прочь преувеличить, чтобы сделать приятно. С трудом верится, что Жак скучает по мне.
— Да, — настаивает Витторио, — даже он. Он не говорит об этом прямо, но часто разговаривает о вас и ваших навыках с теми, кто вас знает. Нам обоим не нужно произносить имя Жака вслух, чтобы знать, о ком идет речь. Жак всегда всплывает в наших беседах. — Вы сделали абсолютно правильный выбор, Розалинд, даже если Лондон — это не Париж.
Переводя с языка Витторио: я правильно сделала, что ушла, потому что Жак и Рэйчел Глейзер по-прежнему вместе.
— Он все еще с ней? — шепчу я.
— Очень даже. Плюс загадочная жена, которую никто никогда не видел, но она определенно существует, — тихо отвечает он и вздыхает. Затем, более громко и жизнерадостно добавляет: — Надеюсь, по крайней мере, исследования в Лондоне продвигаются успешно?
— Невероятно хорошо, — отвечаю я таким же бодрым тоном, отгоняя ранящие мысли об отношениях Жака и Рэйчел. Я не позволю Жаку Мерингу испортить эту прекрасную прогулку с дорогими друзьями. — Я же говорила, что теперь работаю с ДНК, а не с углеродами?
— Конечно, — отвечает Витторио, стараясь идти поближе, чтобы слышать каждое мое слово. — Дивный новый мир для вас.
— Верно, но наука остается наукой, к какому миру ее ни примени. Я усовершенствовала технику высокой влажности, которую освоила в labo, применила ее к этому новому материалу, и сделала поразительное открытие.
— Что? — глаза Витторио широко распахиваются.
Мне не терпелось рассказать кому-нибудь о своем потрясающем открытии, но я попросила Рэя держать все в секрете, пока не будет абсолютной уверенности. Однако я знаю, что Витторио можно доверять.
— Я выяснила, что на самом деле существует две формы ДНК.
— Не может быть!
— Да!
— Это революционно!
— Знаю. Но это еще не все.
— Не все? Будто мало одного открытия, которое перевернет научный мир?
Слова вылетают сами, я так счастлива поделиться:
— Полученные мною изображения настолько четкие и детальные, что я буквально могу видеть структуру. Даже не приступая к математическому анализу.
— Что вы видите?
— Она кристаллическая…
От восторга Витторио не может удержаться и перебивает меня:
— Ваша тема!
— Да, — улыбаюсь я. — Думаю, это спираль.
— Боже мой, — он вздрагивает от изумления. — Вы уже поделились этим с кем-то? В своей лаборатории или где-то еще?
Я качаю головой:
— Только со своим помощником. Как только завершу работу над снимками, я проведу все подтверждающие расчеты. И пока я этого не сделаю, я не хочу делиться своими догадками ни с кем.
— Могу понять, почему вы хотите держать свое открытие в секрете от научного сообщества, пока не будете абсолютно уверены — посмотрите, как пресса взялась за Лайнуса Полинга из-за его заявления о спиральной природе белков. А он даже не подтвердил свои выводы рентгеновскими снимками, как язвительно заметил профессор Бернал из Биркбека на конференции. Представьте, что они сказали бы о вашей работе! Это было бы на первых полосах новостей, ведь у вас есть доказательства — изображения, это не просто догадки.
Витторио замолкает, нахмурив густые брови. Мы вместе слушали лекцию Полинга на этой конференции. Презентация химика из Калифорнийского технологического института была насыщенной, в ней было много интересных для моей работы данных.
— Но почему вы не поделитесь этим со своими коллегами? Мы всегда обсуждали ранние находки в labo…
— Королевский колледж — это не labo, — бросаю я. Понимая, что прозвучало очень резко, добавляю: — Простите, Витторио. Не хотела срывать свое раздражение на вас.
Он останавливается:
— Что происходит, Розалинд? Расскажите мне.
Кроме Энн, с которой я обсудила эту тему в самых общих чертах и которая очень за меня разволновалась, хотя и не поняла всей глубины научного предательства, я еще ни с кем не говорила об этом подробно. Я стараюсь сдержаться, но в глазах стоят слезы.
— Глава моего отдела, профессор Рэндалл, вполне неплох, — начинаю я с глубоким вздохом. — Он даже нанял на работу несколько женщин-ученых. Но я не могу найти общий язык с заместителем директора, Морисом Уилкинсом. Он именно такой старомодный, как ожидаешь от типичного английского ученого — устраивает обеды с коллегами в мужской столовой, чтобы я не могла принять в них участия, и так далее. Хуже всего, что он вмешивается в мою работу, в рентгеновский анализ ДНК, хотя Рэндалл обещал, что это будет мой проект. Я переживаю не столько из-за научного признания…
— В отличие от многих, вас это никогда не беспокоило, — перебивает Витторио.
Я согласно киваю и продолжаю:
— Сколько из-за того, в какую мешанину он может превратить мою работу, если прикоснется к ней. Он не использовал даже базовые методы анализа, когда образцы ДНК были у него.
— Боже мой, мне так жаль, Розалинд, — Витторио крепко пожимает мне руку. Вероятно, эмоциональному Витторио хочется стиснуть меня в объятиях, но, зная меня, он сдерживается.
— И это еще не все, — я ненадолго умолкаю. — Подруга рассказала мне, что между Рэндаллом и Уилкинсом случилась перепалка из-за того, кто же ведет исследование ДНК. Я ожидала, что Рэндалл обозначит границы и ясно даст Уилкинсу понять, что это мой проект, таково его решение. Думаю, после этого Уилкинс перестал бы вмешиваться в нашу работу — он постоянно выведывает у моего ассистента, Рэя Гослинга, как мы продвигаемся, и, клянусь, он пробирается в мой кабинет, когда меня там нет. Но Рэндалл замялся и, по-видимому, сменил тему, когда Уилкинс затеял скандал.
— Не удивительно, что этот Уилкинс хочет влезть в вашу область. Такие открытия — большое событие в науке и…