Как он посмел.
Я в таком бешенстве, что не слышу остаток лекции Уилкинса. Все, что я слышу и вижу, все, о чем могу думать — это мои результаты на экране. Результаты, которые только зарождаются. Результаты, которые нужно подтверждать и уточнять снова и снова, пока они не станут окончательными. Результаты, которые надо тщательно проверить, чтобы найти закономерности. Результаты, которые — только после всех исследований — можно будет оформить в статью и представить коллегам.
Лекция Уилкинса завершает день. Я дожидаюсь, пока все покинут зал и останутся только Уилкинс, Крик и Кендрю. Сидя в кресле, я наблюдаю, как Уилкинса поздравляют с «его» результатами, как мужчины договариваются встретиться в местном пабе. Только когда Крик и Кендрю наконец покидают комнату, а Уилкинс собирает документы и слайды с трибуны и проектора, я наконец подхожу. В голове звучит призыв Витторио защищать свою науку.
— Вы не имели права обсуждать эти результаты. Они в лучшем случае предварительные, — хотя я пытаюсь сдерживаться, мой голос отражается от стен опустевшего зала.
Его глаза расширяются за стеклами очков, он отступает на пару шагов от меня.
— Э-это просто обычный отчет о проектах Королевского колледжа — научный обмен между академическими учреждениями, — он заикается. — Здесь у нас так принято, — добавляет он, словно за время работы во Франции я превратилась во француженку и только начинаю постигать загадочные обычаи англичан.
— Дело не в том, что я охраняю свою территорию, а в том, что данные еще не готовы для доклада даже на этом уровне, — я едва сдерживаю волну гнева.
— Ваша работа — один из проектов Королевского колледжа
Ярость прорывается наружу.
— Рентгеноструктурный анализ — моя работа, и я сообщу вам, когда она будет готова. До тех пор, пожалуйста, вернитесь к своим микроскопам.
Глава двадцать вторая
Я иду вдоль Стрэнд и внутреннее напряжение нарастает с каждым шагом, приближающим меня к Королевскому колледжу. За несколько недель отпуска мне удалось достичь ясности ума и спокойствия, и я надеялась, что сохраню их по возвращении. Они, безусловно, были со мной в выходные, проведенные в Оксфорде в компании Сэйров. Но когда я прохожу под остроконечной аркой к биофизическому отделу, меня охватывает волнение при мысли о первой, после Кавендиша, встрече с Уилкинсом. Я борюсь с этим чувством: хочется, чтобы повседневная жизнь была наполнена тем же умиротворением, что я ощущала в Бретани.
Ах, Бретань. Когда я узнала, что моя давняя парижская подруга Маргарет Нанс собирается поехать на Иль-де-Бат, остров у побережья Бретани, я спросила, можно ли к ней присоединиться. Мы с еще одной спутницей, Нормой Сазерленд, прибыли позже Маргарет — задержались на конференции в Кавендише. Найти жилье оказалось непросто, но благодаря моему хорошему французскому, мы все-таки смогли договориться и снять комнаты. Разместившись, наша женская компания наслаждалась белоснежными песчаными пляжами, купанием в чистых голубых водах океана, потрясающими прогулками по тропинкам вдоль побережья. Столь активный отдых не всем пришелся по нраву, так что я в одиночестве занималась альпинизмом на сравнительно легком маршруте ле-тру-дю-серпент, или «Змеиной норе», где земля была усыпана огромными гранитными валунами, и где, по легенде, святой Поль де Леон победил дракона, мучившего остров. Тщательно всматриваться в узоры камней, находить уступы для рук и ног — это одновременно и самое напряженное, и самое расслабляющее из известных мне занятий. Как мне сейчас не хватает его успокаивающего воздействия на мой беспокойный ум.
Подходя к своему отделу, я ненадолго замираю, вспоминая слова Нормы, сказанные ею в последний день отпуска. Понаблюдав, как я торгуюсь с местным торговцем фруктами, она заметила, мол, оказывается я могу быть удивительно резкой. Я долго прожила в Париже и там на рынке принято отчаянно, но добродушно торговаться, оправдывалась я, но она ответила, что имеет в виду другое. Мол, не ожидала, что такой добрый человек, как я, может вести себя так прямолинейно и конфликтно. Ее слова огорчили и поразили меня, я представляю себя совсем иначе. Может, в глазах англичан я именно так и выгляжу, ведь французские друзья никогда не обижались на мое поведение? Но теперь я спрашиваю себя, может, и с Уилкинсом я держусь так же конфликтно, сама того не осознавая? Может, я слишком жестко отвечаю на его высокомерное поведение? Особенно с учетом английских традиций? Я готова признать, что в наших натянутых отношениях есть и моя доля вины, возможно, если я сделаю первый шаг к примирению, он ответит тем же? Хотя я не до конца уверена, что он этого заслуживает. И точно знаю, что здесь у меня никогда не будет такого чувства товарищества и доверия, как в labo, но, может, в Королевском колледже сложится хоть какое-то подобие коллегиальности в дополнение к обедам и мероприятиям, устроенным Рэндаллом, и дружбы-наставничества с Рэем? Возможно, даже с Уилкинсом удастся растопить лед, и тогда вся жизнерадостная мужская компания примет меня? Обязательно ли, защищая чистоту науки, как посоветовал Витторио, ограждать себя стеной с колючей проволокой?
С ключом в руке я спускаюсь в подвальное помещение лаборатории. Меня утешает, что я буду первой в офисе — хочется подумать над стоящей передо мной загадкой в тишине и чистоте лаборатории, сияющей белизной. Я открываю дверь в свой кабинет, на столе гора почты — не удивительно. Я перебираю конверты и прикрепляю к одежде дозиметр — сегодня у меня запланированы эксперименты, и вдруг замечаю записку от Уилкинса, прикрепленную к серии расчетов Стокса и копию письма, которое он отправил Крику.
Что это вообще такое? Я разбираю беспорядок на столе, чтобы, не отвлекаясь, сосредоточиться на этих посланиях. Сначала читаю нацарапанную мне записку:
Попросил Стокса подумать, какие изображения может давать спираль при рентгеновской кристаллографии. Теоретически, конечно. И кажется, его предположения соответствуют вашим снимкам. Также я экспериментировал с ДНК-волокнами и придумал некоторые идеи по цепочкам. Надеюсь, отпуск прошел хорошо.
Как он мог сделать именно то, что я его просила не делать, а потом написать мне такую легкомысленную записку? Я глубоко вдыхаю, напоминая себе, что стремлюсь к гармонии, и затем рассматриваю расчеты Стокса. Он использовал элегантный математический аппарат, известный как функция Бесселя, и я вижу, что его расчеты в конечном счете могут оказаться полезными для расшифровки моих изображений — когда я закончу их снимать, не раньше, — но Уилкинс хочет полностью пропустить мой процесс и делать выводы без необходимой кристаллографической базы в качестве доказательства. Но, говорю я себе, может быть, я слишком остро реагирую; возможно, у письма Крику совсем другая подоплека. При общении с Уилкинсом я всегда должна исходить из того, что он хочет добра. Держа это в уме, я просматриваю письмо Крику.
Дочитав, я сминаю набранное на машинке письмо и бросаю на пол. Уилкинс поделился с Криком всеми нашими результатами — в том числе тем, насколько четкие мои новые изображения. Все ради того, чтобы убедить его в важности изучения ДНК, а не исследования белка, которое Крик считает самым приоритетным. И словно этого мало, чтобы обидеть меня, он еще дописал внизу страницы: «Давайте поработаем над этим вместе, Розалинд? Я, вы и Стокс?»
Поразительная дерзость — пригласить меня к сотрудничеству над моей собственной работой! Да еще раньше времени распространить мои результаты за пределами нашей лаборатории. Я нервно мечусь по кабинету, ероша пальцами аккуратно уложенную прическу. Что мне делать? Все мои утренние надежды держаться с Уилкинсом дружелюбнее и наладить с ним отношения рассыпаются. Мне хочется кричать, и я почти поддаюсь этому порыву, но вдруг слышу в коридоре за стеной лаборатории шаги и разговоры.
В дверь стучат, и, прежде, чем я успеваю ответить, внутрь заглядывает Рэй:
— Позвольте угадаю — в Бретани было замечательно? — спрашивает он с широкой улыбкой.
— Именно так, Рэй. Спасибо, что спросили, — помня наставления няни Гриффитс, я пытаюсь выдавить из себя ответную улыбку, стараюсь справиться с эмоциями, но внутри все бурлит. Боюсь представить, как сейчас выглядит мое лицо.
— Что-то случилось? — спрашивает Рэй.
— Простите. Просто, вернувшись, я обнаружила кое-что довольно… — я колеблюсь, не желая снова втягивать всегда приветливого Рэя в конфликт между мной и Уилкинсом, — …неожиданное.
Он по-прежнему мнется на пороге, словно боится приблизиться.
— Вы о Полинге?
— Полинг? — я сбита с толку. Хоть я и не хочу упоминать, что злюсь на Уилкинса, мне кажется, Рэй должен догадываться. Но при чем тут биохимик из Калифорнийского технологического института Лайнус Полинг? Я знаю, что этой весной он опубликовал революционную статью, в которой предположил, что первичной структурой белков является альфа-спираль — утверждение, которое он сделал без использования данных рентгеноструктурного анализа, опираясь на теоретическую модель. Но мы работаем над ДНК, а не белками; единственное пересечение — предположение о спиральной природе ДНК. Что общего у нас с Полингом? Как он мог меня расстроить?
— Да, вы не слышали? — Я качаю головой, и Рэй объясняет: — Полинг написал Рэндаллу и попросил его отправить копии изображений рентгеновской кристаллографии ДНК, так как узнал от Уилкинса, что тот не собирается их интерпретировать. Полинг считает, что их интерпретация важна для науки. Представьте себе, какая наглость.
— Он запросил наши изображения, потому что Уилкинс сказал ему, что он не собирается их расшифровывать? И что, если Уилкинс их не интерпретирует, то никто другой этого не сделает? — Я в шоке. Не только из-за дерзости Полинга, требующего научные результаты другой организации, но и из-за предположения Уилкинса, будто, если он не проанализирует наши изображения, то никто другой тут не справится и даже не возьмется их интерпретировать.