— Да, — отвечает Рэй, и впервые я вижу, как за внешним спокойствием в нем закипает гнев. — Но, — продолжает он и к нему возвращается оптимизм. — Рэндалл отказал Полингу. Он вышел из себя из-за его дерзости и заявил, что ученые Королевского колледжа справятся сами.
— Ну хоть что-то, — с облегчением вздыхаю я, успокоенная поведением Рэндалла. Но мой гнев на Уилкинса никуда не делся. Честно говоря, я злюсь на него еще больше.
— Да, хоть что-то. — Рэй глядит на меня, ожидая рассказа о том, что же меня расстроило. Поскольку я молчу, он говорит: — Тогда, может быть, встретимся чуть позже?
— Да, — отвечаю я, радуясь, что Рэй — мой ассистент. Его доброта и сочувствие оказались так нужны сегодня, а его ум всегда как нельзя кстати.
Он уходит, но прежде, чем я успеваю собраться и снова сесть за стол, в дверь снова стучат. Думая, что это мой ассистент хочет что-то уточнить, я кричу:
— Входите!
Но это не Рэй. Это Уилкинс. Стоя в дверном проеме, будто я воздвигла невидимую преграду, не пускающую его внутрь, он спрашивает:
— Хорошо отдохнули в Бретани?
Как он может заявляться сюда и спрашивать об отпуске, будто не предал меня несколько раз подряд? Выдающееся лицемерие.
У меня нет слов. Видеть его не могу. Его не назовешь проницательным человеком, но он, должно быть, чувствует мое состояние — Уилкинс отступает и теперь практически стоит в коридоре.
— Вижу, вы заняты. Обычное дело после отпуска, — нервно хихикает он. — Когда дойдут руки, могли бы взглянуть на записку, которую я оставил?
Я шагаю к нему, и он отшатывается. На секунду мне даже становится весело.
— Уже взглянула.
— Гм, ясно. И что вы думаете? — Он отступает еще на шаг.
— Вы хотите сотрудничать?
— Да? — его ответ звучит скорее вопросительно.
— Что вы понимаете под сотрудничеством? Это значит говорить людям, в частности, Лайнусу Полингу, будто я не делаю свою работу — не интерпретирую собранные мной данные? Или это означает взять мои результаты, пока я в отпуске, и отправить их Стоксу для изучения, а потом переслать третьему ученому в другое учреждение? Может, «сотрудничество» означает влезать в работу, которая поручена мне и которая успешно продвигается после того, как вы не справились с нею, пока она была вашей, и вносить сумятицу?
Глаза Уилкинса делаются круглыми, как блюдца.
— Вы участвуете в каком-то необъявленном соревновании с неизвестными соперниками за структуру ДНК, — продолжаю я, — но забываете, что это наука, а не гонка. — Я захлопываю дверь.
Глава двадцать третья
Мне как-то удается сохранять самообладание в поезде, идущем на север, в Хэмпстед. Напротив меня на скамье сидит чопорная пожилая дама, вышивает и периодически поглядывает на меня. Ее строгое поведение и складки кардигана настолько напоминают мне суровую библиотекаршу из школы Святого Павла, что и помыслить невозможно проявить при ней обуревающие меня эмоции. Я чувствую, как они нарастают во мне.
Мне удается сохранять спокойствие, пока я иду от станции к дому Колина и Шарлотты недалеко от Хэмпстед-Хит. Яркий августовский день угасает, парк залит золотистым сиянием, и, несмотря на отчаяние, я замечаю эту потрясающую красоту. Я звоню в колокольчик с ощущением, что смогу сохранять самообладание на протяжении всего семейного ужина.
Но стоит Колину открыть дверь своего особняка из красного кирпича и поприветствовать меня, как мягкая забота в глазах брата смывает мою решимость. Я начинаю рыдать. По-моему, я еще никогда не плакала на глазах у родных, по крайней мере, такого давно не случалось, и сама себе удивляюсь. Колин замирает, потому что понятия не имеет, как вести себя, а я все рыдаю на пороге. После долгой заминки в дверях появляется Шарлотта и меня передают на ее попечение.
Она ведет меня через холл, мимо обеденного стола, продуманно сервированного фарфором и серебром для семейного ужина, в библиотеку брата. Мы пробираемся среди стопок книг — в основном старых, некоторые довольно ценные — они лежат повсюду, даже на полу. Хотя Колин уже несколько лет работает в семейном издательстве «Ратледж», его истинная страсть — инкунабулы, редкие старопечатные книги и рукописи, он мечтает стать антикваром. Если бы я когда-нибудь оставила науку ради мужа и семьи, я хотела бы иметь домашнее убежище вроде этой любовно захламленной комнаты.
Шарлотта усаживает меня на диван в библиотеке Колина.
— Боже мой, что случилось, Розалинд? — спрашивает она.
Моя грудь вздымается, дыхание перехватывает. Я не могу говорить из-за рыданий.
Шарлотта тянется ко мне и обнимает. Брат входит в комнату и встает у жены за спиной, словно тоже обнимает меня ее руками. Я уверена, что ему неуютно наблюдать такие бурные эмоции, учитывая наше строгое и неэмоциональное франклиновское воспитание. Но он все-таки остается здесь — знак его верности и любви ко мне.
Мои рыдания начинают стихать, дыхание выравнивается. Только тогда Шарлотта слегка отстраняется, чтобы рассмотреть меня:
— Что с тобой? Вызвать врача или скорую? Тебе нужен лед?
Мне смешно. Будучи молодой матерью сыновей, Шарлотта не знает других причин для слез кроме порезов и синяков и думает, что пластырь меня подлечит. Высвободившись из ее объятий, я достаю из кармана носовой платок и промокаю глаза.
— Нет, думаю, я уже выплакалась.
— Что случилось, Розалинд? — спрашивает она.
— Сколько ты готова слушать? — спрашиваю я с полусмешком.
— Все из-за того парня Уилкинса? — спрашивает Колин. Голос моего хладнокровного брата звучит спокойно, но я вижу, что кулаки его сжимаются. Я кое-что ему рассказывала о своем раздражении на Уилкинса, но намеренно не погружала семью во все подробности его чудовищного поведения. Ни к чему давать отцу в руки дополнительные аргументы против моих занятий наукой, которую «давно пора оставить ради семейного бизнеса и благотворительности».
— Да, из-за него. Но также из-за научного сообщества в целом, ведь оно позволяет выдвинуться такому человеку, как он — а таких, как он, много.
Глубокая морщина ложится между светлыми бровями Колина.
— Он злоупотребляет своей властью над тобой?
— Пытается. Однако не так, как ты себе представляешь, — говорю я, но кулаки Колина не разжимаются. Я знаю, что брат насмотрелся на войне ужасов, о которых никогда не упоминает, и догадываюсь, что моя истерика напомнила ему что-то из прошлого. — Не физически. Он пытается подорвать мою работу, но так, что официально и пожаловаться вроде не на что.
Кулаки Колина немного расслабляются, но Шарлотта склоняется ко мне.
— Что он делает? — спрашивает она, несомненно, лучше осведомленная о ежедневных обидах, которые терпят женщины, и понимая, что ошиблась, предположив, будто мою рану можно залечить пластырем.
— Он воспользовался моим отсутствием, чтобы влезть в мою работу, хотя перед отъездом я настоятельно просила его этого не делать.
— Зачем он это делает? — спрашивает Колин.
— Он называет это сотрудничеством, но на самом деле все портит. Он хочет вернуть себе исследование, которое отдали мне, когда я пришла в департамент, и которое я чувствую своим долгом довести до конца, потому что, пока оно было в его руках, он творил бред собачий. Он захвачен научной гонкой, кто первым откроет структуру ДНК, но я даже не знаю, с кем он соревнуется, — я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. — И, как бы там ни было, я не подписывалась ни на какую гонку.
— Ублюдок, — шепчет Шарлотта.
— Шарлотта! — восклицает Колин. Должно быть, он еще не слышал таких крепких словечек от своей очаровательной жены. Но она настаивает:
— Этот Уилкинс заслужил такие слова, Колин.
— Пожалуй, да, — соглашается брат.
Шарлотта снова обращается ко мне:
— Мы можем как-то помочь?
Я улыбаюсь удивительно отважной невестке:
— Жаль, что я не могу позволить тебе наброситься на него, Шарлотта. Ты бы поставила его на место, — мы все смеемся, и я продолжаю: — Но мне нужен план. Может, я уйду из Королевского колледжа. Не могу иметь дело с Уилкинсом.
— Куда ты пойдешь? — спрашивает Колин. Похоже, брат внимательно слушал, когда я рассказывала о работе.
— Пока не знаю, — я встаю с глубокого кожаного дивана. — Я, наверное, ужасно выгляжу. Надо взять себя в руки, пока не пришли родители. — Я ощупываю область вокруг глаз, чтобы понять, сильно ли они опухли. Один взгляд на меня, и мама с папой снова пойдут в атаку, сегодня вечером этого никак нельзя допустить. Я не вынесу еще одной лекции о том, что нужно забыть про долгие часы в лаборатории и посвятить себя благотворительности и семье. И это после того, как я уже многим пожертвовала, переехав в Лондон. Но сегодня я слишком слаба. Я могу поддаться.
— В холле есть зеркало на стене, — говорит Шарлотта.
— Розалинд, — окликает Колин, когда я иду из комнаты. — Ты заслуживаешь того, чтобы завершить свою научную работу. Не дай этому Уилкинсу вынудить тебя бросить проект или выжить тебя из Королевского колледжа.
Я поражена. Мой дружелюбный, хладнокровный младший брат решителен и готов защищать меня. Это так не похоже на него, что я теряю дар речи.
— Я чувствую, ты подобралась к чему-то значительному. Слышу это в твоем голосе, когда ты говоришь о своих исследованиях ДНК. Пусть тебя не сбивает с толку желание Уилкинса присвоить часть твоей славы. Держись твердо. И борись за свою науку, если потребуется.
Глава двадцать четвертая
— Я надеялся, что такая встреча не понадобится, — говорит Рэндалл, снимая очки и энергично протирая их носовым платком. Интересно, он решил протереть очки именно сейчас, чтобы хуже видеть нас? Учитывая, как ему отвратительны конфликты, я уверена, что эта встреча для него болезненно неприятна, и избежать наших взглядов — один из способов справиться с дискомфортом.