Волосы спадают на лоб Уилкинса, он взволнованно выкрикивает:
— Они раскрыли ее! Уотсон и Крик обнаружили последние фрагменты структуры ДНК. Мы уже знали, что фосфаты образуют двойной внешний спиральный каркас, а основаниями эти спирали обращены друг к другу подобно ступеням винтовой лестницы, но Крик и Уотсон узнали, что две пары оснований аденин и тимин, а также гуанин и цитозин образуют ступени, соединяющие поручни. И они обнаружили еще кое-что — когда спирали расходятся, каждое из оснований ищет свое комплементарное основание, образуя новые ступени, идентичные старым, — он поворачивается и многозначительно смотрит на меня, с неприкрытой издевкой. — Все, что нужно было сделать, это построить модель, на чем я все это время настаивал.
Я молчу, переваривая сказанное Уилкинсом о структуре ДНК, и лишь отмечаю про себя, что он и не подумал отдать мне должное за открытие того, что фосфаты находятся снаружи. Предложение Крика и Уотсона имеет смысл, и на долю секунды — прежде чем я осознаю несправедливость этой ситуации и тут же напомню себе, что неважно, кто сделал открытие первым, — простая красота внутренней структуры ДНК обрушивается волной на меня. Как прекрасна и грациозна природа. Это решение мелькало у меня на периферии сознания. Я уже давно вычислила структуру и размеры спирали и сформулировала теорию о взаимозаменяемости оснований, от этого оставался крошечный шажок к конкретным сочетаниям аденина, тимина, гуанина и цитозина. Если бы у меня было чуть больше времени, несомненно, я бы выполнила работу до конца и смогла бы заявить, что это полностью мое открытие. Но время — одна из многих вещей, украденных у меня Уилкинсом.
Но как они смеют объявлять это открытие своим собственным? Это я после двух лет исследований со всей определенностью доказала, что ДНК — это двойная спираль, каждая представляет собой фосфатную цепочку снаружи, и это я произвела все необходимые расчеты для построения модели. На самом деле я почти разгадала загадку внутреннего устройства ДНК, и я почти построила модель, опирающуюся на мои собственные исследования. Когда я думаю об обмане, на котором строится модель Крика и Уотсона, — о том, как им удалось совершить этот прорыв без каких-либо собственных исследований — Уилкинс, Рэй и все остальные вдруг словно отдаляются от меня. Я слышу их голоса, вижу лица, но кажется, будто я оказалась под водой и волны качают меня.
— Боже, как же им это удалось? — с притворной наивностью спрашивает Рэй. Наши мысли, если не сказать наши подозрения, совпадают. — Брэгг снял запрет на исследования ДНК меньше шести недель назад.
— Быстрые исследования, — отвечает Уилкинс с самодовольной ухмылкой.
— Но как им удалось собрать достаточно данных о структуре ДНК за шесть недель? Нельзя же построить модель, опираясь только на идеи и гипотезы, — поддразнивает Рэй Уилкинса, но в голосе его слышится растерянность. Только я догадываюсь, к чему он клонит.
Я выныриваю в реальность. Серьезность и ужас заявления Уилкинса становятся очевидными. Я не могу играть в долгую игру Рэя, держать паузу и молчать. Уилкинс этого не заслуживает. Этот человек не смог бы построить модель, он не смог бы сделать и толкового рентгеновского изображения, даже если бы попытался, и сомневаюсь, что он хотя бы пытался.
— Я вижу лишь один способ, как они могли получить достаточно исследований для построения модели, — произношу я, четко выговаривая каждое слово, чтобы смысл был абсолютно ясен. И многозначительно смотрю на Уилкинса. — Уотсон уже несколько недель вынюхивал что-то в Королевском колледже.
Лицо Уилкинса заливается краской — уверена, я попала в точку.
— Ну, м-м-м-м…
Как раз в этот момент Рэндалл выбегает из своего кабинета.
— О, я вижу, Морис поделился с вами своими хорошими новостями. Почему он так рад этим достижениям, выше моего понимания. Я, например, в ярости.
Мы, все как один, отводим глаза. Никто не хочет подвернуться Рэндаллу под горячую руку. Хотя я рада видеть, что Рэндалл зол на Уилкинса.
— Ну и бардак. Два года работы, Розалинд так близка к завершению. В следующем месяце у нее выходят статьи, описывающие ее революционные открытия. Но из-за того, что Брэгг нарушил свое обещание, а Розалинд вынуждена уйти… — Рэндалл смотрит на Уилкинса, и, клянусь, я вижу обвинение в его глазах.
— Но, сэр, — вмешивается Уилкинс. — Как я уже говорил вам, я заключил сделку с Кавендишем.
Я отмечаю, что Уилкинс не говорит, что заключил сделку с Криком или Уотсоном. Он тщательно избегает упоминания их имен теперь, когда Рэндалл здесь. Я уверена, что Уилкинс не хочет напоминать Рэндаллу ни о частых визитах Уотсона в Королевский колледж в последнее время и о своей дружбе с Криком, Уотсоном и младшим Полингом. Логические выводы из этой информации компрометирующие.
— Кавендиш напишет для Nature о своей модели и гипотезе, а мы — я имею в виду Королевский колледж — опубликуем свои исследования в том же номере Nature. Таким образом, вклад Королевского колледжа будет признан, — говорит Уилкинс.
— Морис, я глава этого подразделения, а не вы. Только я имею право заключать сделки. Нарушив наше джентльменское соглашение держаться подальше от ДНК, Кавендиш доказал, что ему нельзя доверять. Я не хочу, чтобы вы заключали с ними какие-либо соглашения о публикациях. У вас нет на это прав. — Лицо Рэндалла кирпичного цвета, галстук сбился набок. Он поворачивается ко мне. — Розалинд, я знаю, что это ваш последний день, но я хочу попросить об одолжении. Могли бы вы написать дополнение к одной из своих статей, добавив туда собственные выводы? Я позабочусь, чтобы они были опубликованы в том же выпуске Nature, что и статья Крика и Уотсона.
Меня захлестывает ярость, но я должна сдерживать ее, особенно сейчас.
— Конечно, сэр. Я была бы рада, если бы наши исследования, проведенные здесь, в Королевском колледже, получили хотя бы часть того признания, которого они заслуживают. Надеюсь на ваше понимание, что все лавры были бы нашими, если бы у нас было хоть немного больше времени.
Глава сорок вторая
— Разве мы не празднуем сегодня, мисс Розалинд? Мы же собирались отметить твой уход из Королевского колледжа шампанским и изысканным ужином. И поднять тост за твою новую должность в Биркбеке. — Урсула тянется губами к бокалу «Моэт и Шандон», искрящемуся даже сильнее, чем ее кобальтовое платье с пышной юбкой, украшенное бисером такого же синего оттенка. Она идеально смотрится на фоне ярко-малиновых банкеток ресторана «Рулс», работающего в Лондоне уже полтора столетия.
— Мне жаль, мисс Урсула. Я ни с кем не смогла бы сейчас встретиться, лишь с тобой. Просто вчера, когда я прощалась с Королевским колледжем, кое-что случилось и я в замешательстве. — Я разглаживаю свое менее модное фиолетовое платье с узором, купленное в Париже более пяти лет назад. Желудок беспокоит меня уже несколько недель и поэтому я не тороплюсь пригубить свое шампанское. Так же как я по возможности старалась уклоняться от неизбежных обсуждений важных событий последнего времени — недавней смерти Сталина и коронации королевы Елизаветы этим летом.
— Что случилось? Расскажи! Ты всегда так неохотно говоришь о работе, — она делает глоток из своего бокала и добавляет: — Если только не придется обсуждать научные детали, которые выше моего понимания.
Я смеюсь. Урсула всегда притворяется, будто ничего не понимает в моей работе, но, по правде говоря, она чрезвычайно умна, мы вместе учились в школе Святого Павла. Просто ее не затянул научный мир, и она уступила давлению семьи, подталкивавшей ее к замужеству. Ну или просто ее покорил ее восхитительный муж Фрэнк.
— Если ты настаиваешь, — отвечаю я и начинаю рассказ о конфликтах в Королевском колледже. Хорошо еще, что мама и папа не вникают в эту историю со сменой работы — все их внимание захватили трое новорожденных внуков, которых подарили им трое моих братьев. — Теперь Крик и Уотсон пожинают лавры — благодаря моим исследованиям и, конечно, Уилкинсу — в то время как мы с коллегами из Королевского колледжа в спешке пишем статьи, чтобы получить хоть какое-то признание.
— Разве ты не сообщила своим руководителям о их поведении? Они совершили преступление.
— Мисс Урсула, у меня нет доказательств, что Уилкинс поделился моими данными с Криком и Уотсоном или что эти трое были в сговоре. Я исследовательница и не могу поступать вопреки собственным принципам и обвинять кого-то без доказательств. Без них мне никто не поверит, к тому же я женщина. Они просто скажут, что я завидую. Они и так считают меня истеричкой.
— Я знакома с этим ужасным Криком. Если Уилкинс и Уотсон из того же теста, то я не удивлена, что они присвоили твои исследования. Как это не по-джентльменски и безнравственно.
— К сожалению, это не преступление — не быть джентльменом, — горько усмехаюсь я. — Представь, у Рэя есть забавное предположение, что Уилкинс взъелся на меня из-за якобы неразделенных чувств, которые он испытывал ко мне в начале моей работы. Мол, он так тщательно скрывал их за маской презрения, что я не могла их распознать.
— Почему тебе так трудно в это поверить? Ты красивая, блестящая женщина, и если он такой неуверенный в себе, как ты описывала, то им вполне могли двигать твой отказ от сотрудничества плюс его собственные неудачи в решении этой научной загадки, — она берет меня за руку. — Как бы там ни было, дорогая кузина, тебе надо было уйти из этого ужасного места. Я стала свидетельницей лишь малой толики тех унижений, которым они тебя подвергли, и это было невыносимо и неприемлемо. Тебя вынудили уйти. Одного взгляда на твое лицо достаточно, чтобы увидеть, какую цену тебе пришлось заплатить.
— Пожалуй, мне следует почаще пользоваться косметикой, — пытаюсь я смягчить ее слова иронией.
— Не пытайся сбить меня с толку шутками. Серьезно, мисс Розалинд, ни одна работа не стоит того, что Королевский колледж с тобой сделал.