Его глаза расширяются.
— Каких знаменитых специалистов вам повезло встретить! Хотя и здесь, в Биркбеке, нас окружают известные ученые. На чем вы специализируетесь, Розалинд? Я слышал, что вы физический химик, но это все, что я знаю.
— Хотите посмотреть, над чем я работаю? — спрашиваю я.
Мне уже давно не с кем было обсудить текущую работу; хотя люди в Биркбеке добрее, чем в Королевском колледже, они не особо настроены пообщаться — видимо, потому что я, в отличие от них, не поддерживаю Коммунистическую партию. К тому же я привыкла к ежедневному общению с Рэем, а до этого с коллегами из лаборатории и Жаком. Я думала, что успешно избавилась от мыслей о Жаке — но вот, опять вспомнила его и ощутила, как скучаю по его интеллекту и юмору.
— Конечно! Куда идти?
Я приглашаю Аарона в свой офис, где на световом столе как раз разложены несколько снимков. Они еще не того качества, как хотелось бы, но я приближаюсь к цели.
— Вы знакомы с вирусом табачной мозаики?
— К сожалению, нет.
Я протягиваю ему обычную фотографию, на которой сравниваются два табачных листа.
— Как видно на этой фотографии, вирус вызывает скручивание и появление пятнистого, мозаичного узора различных оттенков зеленого на листе табака. Я уверена, вы знаете, что вирусы — это инертные молекулы, состоящие из РНК, ДНК и белков, безжизненные до тех пор, пока они не проникнут в клетку. Проникнув же в нее, они захватывают клетку и начинают размножаться. Вирус табачной мозаики, или ВТМ, как мы его называем, внедряется в живую клетку как игла или шприц. Этот конкретный вирус уникально организован и поможет нам определить, где в клетке находится РНК — в центре или прячется у края? Недавно биофизик и кристаллограф из Йельского университета Дон Каспар обнаружил, что центр ВТМ полый. Если мы подтвердим это, то получим часть ответов, и сможем приступить к поискам РНК по краям. Как только мы определим местоположение РНК, мы начнем изучать ее структуру и, конечно, способ функционирования.
Мы рассматриваем несколько моих кристаллографических изображений на световом столе, и Аарон задает проницательные вопросы. Его реплики заставляют меня по-новому взглянуть на собранный материал, но его любопытство такое неподдельное, что совершенно не оскорбительно. У него быстрый, теоретический ум.
Когда он изучает очередной снимок, его кустистые брови взлетают над тяжелой оправой очков. Он поворачивается ко мне спрашивает:
— Я знаю, мы только что познакомились, и, хотя я, как и вы, физический химик и кристаллограф, но у меня нет опыта работы с вирусами… И все-таки… — он умолкает.
— Да? — подталкиваю я его продолжить.
— Не нужен ли вам напарник?
Глава сорок пятая
Мы выстроились кружком в моем офисе. Мы — это я, Аарон и наши новые помощники Джон Финч и Кеннет Холмс, и мы ожесточенно спорим. И пусть я за старшую в этой маленькой семье, мы разговариваем друг с другом прямо, честно и с уважением, и я от этого в восторге.
На полу разложены рентгеновские снимки — стороннему человеку показалось бы, что они разбросаны в беспорядке. Больше года мы работали над тем, чтобы получить эти максимально четкие изображения вируса и на полу — плоды наших трудов. И только когда мы все согласились, что у нас достаточно материала, мы решили перейти к сути исследования — построению модели. Как отрадно работать в команде ученых, которые не оспаривают этот базовый принцип, в отличие от Уилкинса.
Сегодня мы приступаем к созданию модели этого вируса странной конструкции, который состоит из белковых молекул, опоясывающих ядро, с вплетенной между ними РНК. По крайней мере, такова наша гипотеза. Перед нами корзина с мелочами, которые будут изображать разные биологические материалы. У каждого из нас свое мнение о том, с чего начать.
— Что, если мы просто начнем выкладывать круги из белковых молекул? — говорит Кен.
— Такой подход возможен. Но когда я обсуждала это с Криком — конечно, в самых общих чертах, потому что, пока мы держим наши исследования в секрете, — он предложил сначала создать внутреннее ядро, вокруг которого выстроить архитектуру вируса, — высказываюсь я после Кена.
Еще одно неожиданное, хотя в какой-то мере и предсказуемое событие, учитывая, насколько тесно научное сообщество — моя встреча с Криком на конференции. Он был столь же дружелюбен и внимателен, как и Уотсон в Америке. Мы с ним не затрагивали ни тему ДНК, ни Королевского колледжа и Кавендиша, ни наших взаимоотношений, но, когда другой коллега упомянул Уотсона, он ответил холодно, и я была этому рада — мне Уотсон всегда был наиболее несимпатичен и мне всегда казалось, что на нем большая часть вины за все несправедливости в отношении меня, хотя, возможно, это и неправда. Думаю, из-за чувства вины они оба теперь стараются быть добрее ко мне, особенно на фоне того, что научный мир и даже широкая общественность постепенно признает важность их модели ДНК. Я без колебаний приму любую помощь от Крика и его советы, если они окажутся полезными — это минимум того, что он может сделать для меня. Он и Уотсон использовали меня, и теперь я намерена поступить так же, Уотсон всегда казался мне более скользким типом, чем Крик. И сделаю я это, разумеется, ради науки, а не ради личной славы и наград, как они.
Аарон надолго задумывается, потом произносит:
— Мне все равно, что думает Крик. Мне важно, что думаете вы.
— Хорошо, — я делаю шаг назад от изображений на полу, пытаясь представить трехмерную фигуру. — Я несколько озадачена, потому что не могу увидеть центральное ядро. Как мы знаем, Каспар предположил, что оно полое — просто пустота, и я склонна согласиться. Но даже рентгеновские снимки имеют свои ограничения: они не могут показать отсутствие чего-то.
— Розалинд, иногда вы слишком буквально и упрямо держитесь за данные и снимки. Попробуйте на секунду абстрагироваться от изображений и представить, какой может оказаться структура, опираясь на свои чувства, — глаза Аарона горят, и сам он выглядит упрямцем, хоть и обвиняет в этом меня.
— Это я-то упряма? — не спрашиваю, а взвиваюсь я. Моя первая реакция — защитить себя, как часто приходилось делать многие годы.
— Да. То, что вы — превосходный, самый систематический физико-химик и экспериментальный кристаллограф, из всех, кого я знаю, не мешает вам упрямо не любить теоретизирование, — Аарону нравится подчеркивать различия между нами — он всем и каждому готов вещать о том, что мы — живое воплощение дихотомии теории и практики.
Я смотрю на него и меня разбирает смех. Потому что он прав. Я действительно чертовски упряма и слишком держусь за факты, мне действительно нужно отвлечься от данных и дать волю воображению. Какое облегчение — быть собой среди других людей и встречать понимание, как это было в Париже. Я знаю, что Аарон желает мне добра и искренне уважает меня, я боялась, что никогда больше не встречу такого понимания. И вот, в Биркбеке, на пятом этаже, в мансарде для прислуги, я его нашла — так же, как это было с Витторио, и в какой-то степени с Рэем, и при этом без романтических ловушек, как это было с Жаком.
— Хорошо, давайте отработаем идею Кена, — я начинаю рассматривать вещи в корзине. — Что из этого может сыграть роль белковых молекул?
Мы по очереди перебираем всякую всячину — мячи для настольного и большого тенниса, ластики разных размеров и форм, но, кажется, ничто из этого не подходит. Мы возвращаемся к снимкам, надеясь, что они наведут нас на мысль, что можно использовать в роли белка.
Кен указывает на одно из фото на полу.
— Посмотрите-ка на это четкое изображение. Не наталкивает ли оно вас на идеи? — на его лице появляется полуулыбка. — Я прямо горжусь им. Оно было сделано сразу после того, как я исправил проблемы с очисткой рентгеновской камеры Боудуэна, установив вакуумный манометр на рентгеновскую трубку.
— Что вы сделали? — восклицаю я. — Как степень вакуума связана с очисткой камеры или получением четких снимков?
Кен, еще несколько минут назад светившийся от того, что мы воспользовались его предложением, теперь смотрит в пол, и я понимаю, что зашла слишком далеко.
— Вы унижаете его, Розалинд, — говорит Аарон, как будто я сама этого не знаю.
Эту критику — в отличие от предыдущего упрека — я воспринимаю всерьез. Я сама много страдала от надменного отношения начальников и не хочу так обращаться со своими ассистентами. Но я не всегда осознаю, что веду себя обидно, и Аарон согласился быть моей совестью и сторожем в этом вопросе.
— Простите, Кен. Вы знаете, что я увлекаюсь. И не всегда… — я замолкаю, не зная, как закончить фразу.
— Осознаете, как это выглядит со стороны? — подсказывает он.
— Да, именно так. Все хорошо? — участливо спрашиваю я.
— Все в порядке, Розалинд.
— Возвращаемся к работе! — командует Аарон, когда конфликт исчерпан.
— Чья очередь унижать? — шучу я, и все смеются.
— У меня есть идея! — вдруг восклицает Кен. — А что насчет рукоятки велосипедного руля? Она почти точно соответствует форме белковой молекулы.
— Думаю, это может подойти, — медленно отвечаю я. — Как вам такое в голову пришло?
— Я каждый день езжу на работу на велосипеде, поэтому он всегда в моих мыслях.
— Блестяще, — говорит Аарон, затем обращается к Кену и Джону. — Не сходите ли вы в магазин «Вулфорт» на Оксфорд-стрит посмотреть, есть ли у них такие?
— Хорошо, — отвечает Джон, но, перед тем, как они с Кеном спустятся вниз по лестнице, он спрашивает: — Сколько нам нужно?
Аарон смотрит на меня. Он понимает: я знаю точный ответ, даже не заглядывая в свои данные; в этот момент теоретик-любитель мыслить масштабно и экспериментатор, зацикленный на деталях, идеально дополняют друг друга.
— Двести восемьдесят восемь, — без колебаний отвечаю я.
Кен и Джон хохочут, представляя предстоящий разговор с сотрудниками «Вулфорта», и смех их долго слышен в офисе, даже когда дверь за ними закрывается. В это время появляется почтальон Биркбека и оставляет несколько писем на моем столе. Аарон уходит в подвал, проконтролировать эксперименты в лаборатории.