е что-то можем приобрести. Я решаю бороться.
Расправив плечи, я смотрю на Дона, сидящего напротив, а затем по очереди на каждого из мужчин.
— Мне надо кое-что с вами обсудить. Я несколько месяцев старалась поправить ситуацию своими силами, лишь бы не говорить вам. — Улыбки исчезают, а я спрашиваю: — Помните статью, которую я написала для Nature?
— Которую? Вы написали полдюжины с тех пор, как я тут работаю, — говорит Дон.
— Ту, где показано, что все стержни ВТМ одинаковой длины?
— Ту, которую возненавидел Пири?
— Конечно помним, — говорит Аарон. — Из-за нее мы превратились в фабрику по выращиванию вирусов.
— Так вот он обозлился настолько, что не просто хочет лишить нас вирусов. Он хочет лишить нас гранта от Совета по сельскохозяйственным исследованиям. Финансирование заканчивается в следующем году, и Пири настраивает против нас Слейтера. На самом деле против меня, а не вас всех, — я глубоко вздыхаю. — Бернал пытался помочь, но Слейтер его не особо ценит. Джим Уотсон вступился за нас через общего друга Пири и Слейтера, и другие ученые. Но я не уверена, что этого хватит, хотя мы публикуем больше статей, чем любая другая группа, и на конференции нас приглашают чаще, чем мы можем на них ездить. Сэр Лоуренс Брэгг попросил наши модели для выставки в Международном научном зале Брюссельской всемирной выставки. Каких еще результатов может желать Совет по сельскохозяйственным исследованиям за свой грант?
— Боже мой, — говорит Кен, откидываясь на стуле. Джон делает то же самое и смотрит в пол. Мы все знаем, что они могут перейти в докторантуру, а Дон вообще пробудет здесь всего год. Сильнее всего рискуем мы с Аароном.
— То, что я женщина, делу тоже не помогает. И даже то, что я имею право на звание ведущего научного исследователя за четырнадцать лет научной работы тоже не помогает, тем более что Совет по сельскохозяйственным исследованиям не хочет мне это звание присуждать, — я не произношу очевидного. Я так долго работала вне обычной системы, когда ученые занимают определенные, строго разграниченные, должности в университетах или лабораториях, что теперь, когда я наконец стремлюсь к этому, никто не хочет давать мне звание и зарплату, соответствующие моему опыту.
— Узколобые ублюдки, — бормочет Дон себе под нос, и я одновременно шокирована его речью и взволнована его порывом защитника. Я постоянно втайне надеюсь, что он обратит на меня свое приветливое обаяние, но знаю, что должна желать другого. Я не могу допустить, чтобы достигнутое в группе равновесие было нарушено кем-то или чем-то. В labo я на собственном горьком опыте узнала, к какому хаосу может привести романтическая связь.
— Должны быть другие варианты, — говорит Аарон, хмуря кустистые брови. Ему есть что терять, даже больше, чем мне. Он, его жена и их маленький сын живут на его зарплату, меньшую, чем моя, на пятом этаже покосившегося викторианского дома в не самом фешенебельном районе. Хотя, я уверена, он с легкостью найдет другую должность, но от него зависит семья и перерыв в зарплате станет серьезной проблемой. — Мы все на пороге серьезного открытия. Перебой в финансировании нарушит ход исследования и не позволит нам сохранить коллектив.
«Именно это меня и беспокоит», — думаю я и бросаю на Аарона извиняющийся взгляд.
Дон внезапно выпрямляется в кресле, и тревога на его лице сменяется возбуждением:
— А как насчет Америки? Держу пари, вы могли бы получить деньги от Национального института здравоохранения США. Они финансируют важные проекты за пределами страны. А что может быть важнее вашей работы, отвечающей на фундаментальные вопросы о механизме жизненных процессов? Разве смогут они отказать прекрасной британской исследовательнице, которая собирается раскрыть секреты РНК вместе со скрытыми механизмами вирусов?
Глава сорок седьмая
— Как приятно, дорогая, что ты смогла прийти послушать симфонию, хотя выглядишь немного опухшей. Это, наверное, из-за путешествия? Как бы мне хотелось, чтобы ты поменьше работала и разъезжала, — говорит мама, когда я устраиваюсь на алом бархатном стуле рядом с ней, расправляя юбку своего малинового вечернего платья и думая о том, как мне повезло, что два оттенка красного не конфликтуют. Лучше бы она не упоминала об отеках, это болезненная тема. Я боролась с ними, особенно в области живота, месяцами еще задолго до поездки в Америку, и никакие ограничения в еде не помогают их уменьшить. Хорошо мама не заметила, что я по-новому уложила волосы, чтобы скрыть небольшое облысение на макушке.
Она гладит мою руку, словно я крошка-пудель.
— В любом случае мы очень рады, что ты смогла прийти. Это так важно для Дженифер.
Моя сестра руководит сбором средств в оркестре Голдсбро, основанном в 1948 году Лоуренсом Леонардом и Арнольдом Голдсбро, известными дирижером и клавесинистом. Даже если бы мне хотелось участвовать в благотворительности родителей, это последнее, чем занялась бы я. Оркестр специализируется на «ранней музыке», особенно периода барокко, и, честно говоря, все это очень далеко от меня: я наслаждаюсь живой симфонией не больше, чем радиопередачей. Сегодняшним выступлением в Уигмор-холле оркестр открывает сезон, дальше всех ждет праздничный благотворительный ужин. Идеальная, достойная филантропическая роль для младшей дочери Эллиса Франклина, родители ею чрезвычайно гордятся. «Хоть бы она нашла подходящего жениха», — я слышу эти слова так часто, что догадываюсь: сетования по поводу Дженифер — последние, родители уже отказались от идеи выдать замуж меня. И конечно, им не близки взгляды Адриенн.
— Когда ты прилетела? Мы сомневались, что ты успеешь на представление, учитывая задержки рейсов, — говорит папа, он сидит по другую руку от мамы. Прекрасный эдвардианский зал Уигмор служит ему отличной рамой, лицо с тяжелыми веками и фигура в черном костюме выделяются на фоне светлых мраморных и алебастровых стен. В проходе я замечаю Колина и Шарлотту с Роландом, и машу им.
— Примерно в три часа ночи.
— Ты, наверное, устала Розалинд? Выглядишь изможденной, — беспокоится мама.
Я чувствую себя совершенно истощенной, но не могу сказать об этом маме.
— Все нормально, просто я пришла сюда прямо с работы.
Я специально спланировала свое возвращение из Америки так, чтобы провести там как можно больше времени, но при этом успеть сегодня на работу и посетить это мероприятие. Эта вторая поездка в Америку, спонсированная фондом Рокфеллера, оказалась еще лучше первой. Когда я выступала с лекциями и осматривала лаборатории Новой Англии, когда встречалась с семьей Сэйров, путешествовала по Среднему Западу и Калифорнии, меня не покидало ощущение просветления и возвращения домой, особенно благодаря научным связям, которые я установила. Но была еще одна, неотложная цель — поездка дала мне шанс запросить финансирование от Национального института здравоохранения США. Меня согревает мысль, что, возможно, удастся сохранить нашу группу, я собираюсь немедленно начать процесс подачи заявки.
— Ты хочешь сказать, что пошла в Биркбек после трех перелетов, один из которых трансатлантический, да еще и прилетев среди ночи? А потом после полного рабочего дня пришла сюда? — папины брови ползут на лоб.
Я рассматриваю роскошную картину в куполе над сценой — центральная фигура изображает душу музыки, ее взгляд направлен вверх на огненные лучи, пронизывающие ярко-голубое небо и символизирующие гармонию.
— Я всегда выполняю свои обязательства, папа. Неважно, как я себя чувствую и что происходит в мире вокруг. Разве вы меня не этому учили? — шепчу я так, чтобы не потревожить других зрителей.
Джетлаг сказался на мне только на следующее утро. Ожидая в приемной доктора Линкена регулярного медицинского осмотра, который проходят все английские ученые, работающие с радиацией, в том числе из Биркбека, я засыпаю. Медсестра вызывает меня, и я пробуждаюсь от неприятного сна, в котором мой рейс домой постоянно отменяется, и я никак не могу добраться до места назначения.
Все еще сонная, я вхожу в кабинет доктора и раздеваюсь для осмотра. Ложусь на кушетку, и мы обмениваемся обычными любезностями, будто не происходит ничего интимного и неприятного. Старый врачебный трюк.
— Я только что вернулась из Америки, — отвечаю я на его расспросы.
Он прерывается и уточняет:
— Где вы побывали? — а затем возобновляет некомфортное обследование.
Я перечисляю места, которые посетила, а затем говорю:
— Конечно, Скалистые горы великолепны, но мое сердце осталось в южной Калифорнии.
Я с улыбкой вспоминаю спонтанное приключение, в которое мы отправились с коллегой из Калифорнийского технологического института Ренато Дульбекко в сопровождении гида. Мы стартовали в шесть утра и к одиннадцати достигли подножия горы Уитни, самой высокой точки Соединенных Штатов на высоте восьмидесяти с половиной сотен футов. Двадцать четыре часа мы поднимались на гору, неся спальные мешки и еду, любовались деревьями и другой растительностью, озером и даже снегом, который на высоте оказался еще более впечатляющим. Проснувшись, созерцали захватывающий вид с вершины горы, а потом спустились вниз, переоделись и к полудню были в лаборатории. Это было настолько потрясающе, что я даже отвлеклась от усиливающейся боли в животе.
— Правда? Что именно вам там особенно понравилось?
— Климат, ландшафт, наука. Если бы моя семья не была так привязана к Англии, я бы, возможно, подумала о переезде.
— Были ли какие-то проблемы во время поездки? — спрашивает он.
— Никаких. Прекрасные, гостеприимные люди.
— Я имею в виду, были ли у вас какие-то проблемы со здоровьем? Медицинские?
Я улыбаюсь:
— Простите, я подумала, мы все еще говорим о путешествии. У меня были острые боли в животе примерно десять дней назад, вскоре после поездки в Скалистые горы, но я обратилась к американскому врачу, который дал мне обезболивающие и посоветовал обратиться к доктору по возвращении. К счастью, у меня уже был запланирован этот прием, так что я решила обсудить это с вами.