– Что ты здесь делаешь?
Несмотря на его вопрос, я не думаю, что Гермес удивился моему появлению. Он смотрит на меня с довольным видом, словно знает все наверняка. «Не доверяй ему». Я напоминаю себе о том, что случилось в нашу прошлую встречу. Гермес – бог хитрости и воровства.
– Понятия не имею. – Мне удается встать на ноги, и вода ручьем стекает с моей одежды.
Его улыбка становится еще шире.
– Поплавать решила?
– Я сорвала цветок. – Демонстрирую ему несчастный нарцисс. – И земля подо мной разверзлась, а я оказалась в море.
– Не в море, дорогая Кори. В Стиксе.
Я вздрогнула. Хвала богам, что не наглоталась воды.
– Это очередной сон? – с надеждой спрашиваю я.
Гермес качает головой, и меня охватывает паника. Я щупаю запястье, надеясь отыскать пульс, и с облегчением выдыхаю, когда чувствую пульсацию под пальцами.
Гермес смеется.
– Ты все еще не умерла, Кори. Я… – Он замолкает, и улыбка тает, когда он оглядывается через плечо в сторону леса.
Я тоже смотрю туда, но ничего там не вижу.
– Слушай, ты можешь мне помочь? Я знаю…
Гермес поднимает свою серебряную руку, заставляя меня замолчать.
Долгое мгновение не слышно никаких звуков, кроме моего дыхания.
Затем что-то глубоко в лесу пронзительно вскрикивает.
Следом тут же раздается звук трескающихся веток, словно что-то огромное несется сюда с невероятной скоростью, врезаясь в деревья. Мурашки ползут по всему телу, а страх, словно тисками, сдавливает грудь.
Я разворачиваюсь и мчусь по берегу, спотыкаясь о камни, назад в воды Стикса. Размахивая руками, я пытаюсь плыть против течения и слышу, как Гермес зовет кого-то, но не оборачиваюсь, не останавливаюсь, чтобы узнать, кого именно.
Волны хлещут меня по лицу, и я запрокидываю голову назад, чтобы вода не попадала в нос, а затем глубоко вдыхаю и ныряю. Не знаю, куда я плыву, у меня нет никакого плана – только желание убраться подальше от пляжа и того, что летело сквозь деревья.
Что-то цепляется за мою спину, а затем дождевик натягивается, сковывая меня, пока меня вытягивают из Стикса.
Мокрые волосы налипают на лицо, застилая глаза, но я не могу смахнуть их, не могу пошевелить руками. Затем давление на спине ослабевает, и я лечу вниз. Успеваю лишь прикрыть лицо руками, прежде чем врезаюсь животом в гальку.
Я перекатываюсь на спину, и тело ноет от удара, но я забываю обо всем на свете, когда вижу трех существ, окружающих меня.
– Вот и она, – говорит то, что стоит ближе, и я дергаюсь, не способная оторвать взгляд. Ее голос низкий и музыкальный, когда она смотрит на меня, склонив голову.
У нее прекрасное, безмятежное лицо Моны Лизы – у каждой из них, – но ни у одной человеческой женщины не бывает змей вместо волос и кожи цвета сушеной полыни. На ее голове, однако, извиваются, шипят, дерутся и милуются друг с другом изумрудно-зеленые змеи, наблюдая за мной угольно-черными глазами.
– Наконец-то, – тихо, неторопливо произносит вторая, словно у каждого слога есть свой особый вкус и каждый из них – ее любимый. У нее чешуйчатая бронзовая кожа, каждый дюйм которой покрыт черными переплетающимися друг с другом бриллиантами. Капюшон кобры как священный нимб обрамляет ее прекрасное лицо.
– Можно потрогать, – возбужденно шепчет третья. Ее кожа темная, вместо волос на ее голове перья; на груди заметен мягкий пушок, а по спине спускается густой шлейф из перьев насыщенного цвета индиго с вкраплениями изумрудного и голубого.
После ее слов создания придвигаются ближе ко мне, и три пары черных глаз, лишенных радужки, устремляются на меня. Когда они моргают, второе веко, белое и прозрачное, задерживается, прежде чем втягивается назад. На кончиках пальцев у существ загибаются когти, кричащие о насилии и боли, а ступни – грубые и покрыты чешуей, с тремя длинными когтями вместо пальцев.
А за их спиной сложены крылья. Мысли в моей голове разбегаются от ужаса.
– Она наша, – решительно говорит первое существо, и ее сестры кивают.
– Ну-ну, дамы. – Гермес наконец выходит вперед, и все трое одновременно поворачиваются к нему, хором что-то бормоча. Воспользовавшись тем, что они отвлеклись, я отползаю в отчаянной попытке сбежать, безуспешно пытаясь не издавать лишних звуков на неровных камнях. – Вы ответственны за то, что Кори оказалась здесь? Вы ведь знаете, что вам запрещено соприкасаться с миром живых.
– Ты не можешь повелевать нами, – говорит существо с бронзовой кожей. – Или обмануть нас.
– Тисифона, у меня и в мыслях не было, – флиртует Гермес.
Мой желудок сжимается, и я замираю, узнав имя. Нет. Нет…
Тисифона – мстящая за убийство.
– Как бы не так, лгунишка, – отзывается обладательница змей. – Ты слишком полагаешься на свое красивое личико.
– У меня больше ничего нет, Мегера. Только красивое лицо. Пусть оно и не так красиво, как твое, – замечает Гермес.
Мегера, о зеленая и смертоносная зависть.
У меня пересыхает во рту, а по телу проносятся мурашки.
– Сладкоречивый мальчишка, – произносит женщина-птица, словно перед ней не бессмертный бог, а взбалмошный подросток. – Твои попытки обольстить нас бесплодны.
– Алекто… – говорит Гермес, одаривая ее обаятельной улыбкой. – Брось это. Давай поговорим.
И Алекто. Непримиримая, непрощающая, безжалостная.
Я перестаю дышать. Фурии.
Они поворачиваются ко мне в едином, синхронном порыве, и мое сердце уходит в пятки.
– Больше никаких разговоров, – заявляет Мегера. – Мы пришли за ней, и мы ее получим.
Божественное возмездие. Я убила Бри, а теперь мне предстоит поплатиться за это. Я смотрю на Гермеса, беззвучно умоляя его о помощи. И на этот раз бог не улыбается. Он лишь качает головой, и слезы брызжут у меня из глаз.
– Пожалуйста, – шепчу я, вытирая лицо. – Пожалуйста. Пожалуйста, отпустите меня. Мне очень жаль. Пожалуйста. Я просто хочу вернуться домой.
Алекто поворачивается ко мне, и ее глаза не мигая сверлят мои. Она знает, что я не сожалею, знает, что я говорю это только для того, чтобы спасти свою шкуру.
Она расправляет крылья, и стремительный порыв воздуха нарушает тишину, когда остальные делают то же самое. Ее крылья покрыты перьями, но у Тисифоны они кожистые и с прожилками, как у летучей мыши, а у Мегеры – тонкие и перепончатые, насекомоподобные и хрупкие на вид. Сквозь них я замечаю Гермеса, и жалость искажает его прекрасное лицо.
– Помоги мне! – молю его.
– Мне жаль, – качает он головой. – Мне правда жаль. Но я не могу вмешаться.
– Хороший мальчик, – шепчет Мегера.
Я закрываю глаза и сворачиваюсь клубком, словно это может меня защитить от них. Вскрикиваю, когда тонкие и костлявые, как у птицы, руки подхватывают меня и прижимают к холодной пернатой груди, в которой не слышно биения сердца. Мое же, напротив, яростно мечется, намереваясь вырваться из моего тела. Оцепенелого, парализованного страхом тела. Я не могу двигаться. Не могу бороться.
– Пожалуйста, – повторяю я, не решаясь открыть глаза. – Я не знала, что это случится. Я никогда не желала этого вслух! Мое сердце разрывалось от боли, мне было грустно, и я зашла слишком далеко. Я сожалею. Пожалуйста. Послушайте! Я все исправлю, только скажите как!
Мои мольбы бессмысленны, фурия как будто и не слышала их вовсе.
Когда мы взмываем в небо, оторвавшись от земли, я прижимаюсь к Алекто, вцепившись руками в тонкое черное одеяние. Я не хочу падать. Не хочу умирать. Не хочу ничего этого.
Мы движемся с головокружительной скоростью, воздух свистит вокруг нас, и я заставляю себя открыть глаза, чтобы посмотреть, куда мы направляемся, если вдруг мне придется искать дорогу назад. Вскоре мы миновали лес и оказались над большой безликой равниной, простирающейся на многие мили вокруг.
Я смотрю на Загробный мир. И он мне не нравится.
Он плоский и блеклый, как выцветший на солнце бетон, как подземная парковка, как три часа ночи, как вторник, как январь.
Здесь нет ничего. Ни зданий, ни построек, ни рельефа, ни каких-либо деталей – ничего, кроме горного хребта на горизонте. Небо чистое, бледное, безоблачное, бессолнечное; почва светло-серая, и в итоге они сливаются в одну безграничную серость. Мили и мили совершенно пустынной земли. Для кого-то вроде меня это место могло бы стать пределом мечтаний – бескрайняя почва под посадку. Но тут ничего не растет. Ни единого дерева или кустарника. Ни травинки, ни даже одинокого сорняка. Земля подо мной напоминает поверхность Марса или любой другой планеты, на которой не существует жизни. Пустота повергает в ужас, словно это место не достроено, а может, даже и не начиналось.
Единственное, что цепляет глаз, – это широкая река, разбивающая ландшафт пополам. Ахерон. А заметив багровую полосу, я понимаю, что смотрю на Флегетон, огненную реку, ведущую в Тартар, куда упрятаны худшие из худших. Не туда ли меня хотят отправить? От этой мысли я содрогаюсь. Алекто издает странный воркующий звук, крепче прижимая меня к себе, и от тишины в ее груди меня снова бросает в дрожь.
Я чувствую некоторое облегчение, когда мы минуем Флегетон и, немного снижаясь, пролетаем вдоль Ахерона. Поверхность кажется уже не такой плоской, как мне казалось сверху: небольшие холмы и долины усеивают территорию.
Я продолжаю смотреть на них, когда Тисифона пикирует, и один из холмов оседает. Что-то щелкает на задворках сознания, и я с ужасом понимаю, что это вовсе не земля. Это люди. Мертвые, упавшие и распластавшиеся по земле, как я, когда пыталась укрыться от взора Аида на холме.
«Они не хотят, чтобы их увидели». Как не хотела и я. Они пытаются спрятаться единственным возможным способом посреди бескрайней пустоты, где нет ни дерева, ни укрытия. Ни спасения.
Все они одеты в одинаковые длинные плащи с капюшонами того же светло-бежевого оттенка, что и почва, и поэтому, лежа на животе и подложив под себя руки, сливаются с ней. Как те головоломки из интернета, когда ты сначала ничего не видишь на картинке, только лес или степь, а потом вдруг замечаешь льва, или змею, или кого-то еще, кто умеет искусно прятаться. Твое сердце екает, хотя это всего лишь фотография, потому что тебе казалось, что там ничего нет. Но, находись ты там по-настоящему, спастись бы не успел.