– Лучшее, что есть на Земле, – это мой сад, – сообщаю ей однажды днем, или утром, или в полночь, когда мы возвращаемся из Пританея, пока две другие сестры занимаются своими делами.
– Как сад может быть лучшим?
Я не могу сдержать улыбки, так сильно она сейчас напоминает мне Бри.
– Потому что…
Я закрываю глаза и представляю его: восемь грядок, четыре слева и четыре справа. Сарай, контейнер для компоста. Мой маленький мир, который я создаю заново каждый год. Как объяснить, насколько правильным это ощущается? Я вспоминаю слова Али о том, что это скучно, и хмурюсь.
– Что такое? – спрашивает Алекто.
– Ничего, просто вспомнила одну глупость. Итак… Как он может быть лучшим? Ну, все начинается с крошечного семечка. Большинство из них совершенно ничего из себя не представляют. – Вспомнив про свой дождевик, я делаю паузу и ползу к нему. Роюсь в карманах, пока не вытаскиваю несколько семян, что избежали попадания на стол сивиллы. – Как эти, например. – Я показываю Алекто крошки, покоящиеся в моей ладони. – Совсем ничего особенного… Что случилось?
Алекто отпрянула и смотрит на мою ладонь так, будто я держу в руках скорпиона.
Не отрывая глаз, она спрашивает:
– Это семена из твоего мира?
– Да. Они не могут тебе навредить, – отвечаю я. – Это не яд и не отрава.
– Ты пронесла их сюда? – Фурия обращает на меня суровый взор, от которого у меня по телу мурашки бегут.
– Не специально. Они были в кармане, когда я попала сюда. Это проблема?
Алекто качает головой, снова вглядываясь в них, но хмурится лишь сильнее. Но, к моему удивлению, просит меня продолжать.
– Ты уверена?
– Расскажи мне, – произносит она так быстро, словно боится передумать и остановить меня.
Я сглатываю.
– Ладно. Они неприглядны на вид, но это целая вселенная. Любое растение вырастает из чего-то подобного. Пища, которую мы едим, материалы, которые используем для строительства домов и кораблей, чтобы согреться в холод; для получения тканей, что пойдут на изготовление одежды; для медицины, для развлечений, для производства красителей и бумаги – все это начинается с семечки. В каждой из них есть жизнь и возможности. И в этом заключается настоящая магия. Ты берешь эту крошечную вещь и создаешь нечто новое. С помощью семени можно изменить мир. Можно изменить все.
Бри называла меня «Бабуля Кори», когда я заводила разговоры о садоводстве, а теперь я знаю, что думал об этом Али. Возможно, как и любое хобби, оно действительно может казаться скучным, если ты не увлечен этим делом. Но я всегда радовалась за Али, когда его дурацкая команда по шинти выигрывала. Я была счастлива, потому что счастлив был он. И поддерживала все начинания Бри. Ничего бы с ними не случилось, если бы они выказали немного уважения к моим интересам. Как Алекто. Может, дело в новизне, но, несмотря на ту первую реакцию на семена, вскоре она увлеклась ими.
– Расскажи, как они растут, – просит фурия, держа семечко в ладони и разглядывая его. – Расскажи, как это происходит.
Я вздыхаю.
– Жаль, что я не могу показать тебе. Это было бы куда проще.
Алекто оглядывается на вход в Эреб, а затем ее черные глаза заговорщически сужаются. Я, нахмурившись, наблюдаю, как фурия когтем начинает выцарапывать ямку в камне, прямо тут, в моем алькове. Когда глубина отверстия достигает примерно дюйма, Алекто подбирает маленькое черное семечко и осторожно опускает его туда, глядя на меня, словно желает убедиться, что все делает правильно. Я киваю, пожевав губы, когда понимаю, чего она хочет.
– Ты тоже должна так сделать, – говорит она, выскабливая камни и делая больше отверстий.
Я присоединяюсь, и мы вместе высаживаем небольшой ряд.
Когда в каждую лунку ложится по семечку, Алекто крошит камень и присыпает их, а затем поливает моей питьевой водой.
Это разбивает мне сердце. Семена никогда не взойдут, потому что здесь не хватает солнечного света, чтобы пробудить их, а в камне нет питательных веществ, чтобы их подкормить. Зерно можно заставить прорасти, просто завернув его в бумажное полотенце и оставив на кухонном подоконнике – для этого и почва не потребуется, – но без доступа к полезным веществам оно так и останется ростком. Который тоже долго не проживет.
– Покажи мне, – просит решительно Алекто.
– Я не смогу. Они не взойдут.
– Почему?
– Им нужны вода и свет, чтобы получать энергию для роста. Питательные вещества из почвы.
– У тебя есть свет. – Фурия кивает на свечи и спички. – И вода. Ты сказала, что занимаешься этим в своем саду постоянно. Ты заставляешь их оживать. Попробуй, – настаивает она, берет мои ладони и подносит их к одной из лунок, удерживая своими. – Кори, попробуй.
Алекто постоянно так делает, тянется ко мне, прикасается, гладит волосы, когда проходит мимо, наклоняется ко мне во время разговора. В конце дня сестры ухаживают друг за другом – привычный, естественный для них ритуал. Когда я наблюдаю за этим, сердце наполняется печалью, а потом злюсь на себя, потому что не стоит скучать по тому, кто причинил тебе боль. Не стоит переживать о том, сидит ли этот человек с кем-то по ту сторону гор или блуждает один по пустынным просторам. Не стоит даже размышлять, думает ли он о тебе.
Когда Алекто накрывает моими руками зерно, я не сопротивляюсь, позволяю ей сделать это, гадая, что это за семя – трава, думаю я, а может быть, лаванда или базилик. Интересно, появится ли у него когда-нибудь шанс взойти или оно так и останется в Загробном мире в состоянии покоя? А если вдруг снова окажется в мире живых, сможет ли семечко прорасти после пребывания здесь? Смогу ли я?
Я качаю головой.
– Это не сработает.
– Что не сработает? – Мы с Алекто вздрагиваем от неожиданности, когда Мегера приземляется рядом с нами, а через секунду к ней присоединяется Тисифона, держа в своих руках сверток с моим ужином. Никто из нас не услышал, как они вернулись.
Мегера замирает, увидев нас, заметив ладони Алекто, все еще удерживающие мои.
– Чем вы тут занимаетесь?
– Я просто показываю Алекто мои семена.
Мегера бросает на Алекто злобный взгляд, и та вздрагивает, отпуская меня.
– Что за семена? – Беспросветные глаза Мегеры останавливаются на мне, и я вздрагиваю. – Где ты взяла их? – спрашивает она, и, хоть тон фурии полон ледяного спокойствия, змеи на ее голове начинают извиваться, словно готовясь к броску.
– Они были в моем дождевике, когда я попала сюда, – отвечаю я. Я не понимаю, что тут такого странного.
– Ты посадила их?
Я киваю. Как будто я снова допустила ошибку и не поняла этого. Это всего лишь семена.
– Ты должна понимать, что они не вырастут здесь, – говорит Мегера, и я снова киваю.
– Я знаю. Я просто показывала.
Она снова смотрит на Алекто, и что-то зловещее проскакивает между ними.
– Ешь. – Мегера протягивает мне сверток с едой, и я ем, несмотря на ее пристальный взгляд и желудок, что скрутило в узел.
Той ночью, когда они чистят перышки друг друга, я вижу, как Алекто морщится под руками Мегеры, но не кричит и не протестует, принимая свое наказание так же стоически, как и любая из теней.
В кои-то веки я не засыпаю раньше всех, дрожа от напряжения; и меня не покидает ощущение, что нужно быть начеку, что что-то грядет. Когда Мегера возвращается в свой угол, а Тисифона – в свой, Алекто остается со мной, и мы ложимся лицом к лицу, завернувшись в одеяло. В таком положении она больше похожа на человека, а перья могут сойти и за волосы.
Мы с Бри обычно так спали, вдвоем на односпальной кровати. Сначала мы укладывались спина к спине, а затем одна из нас говорила что-то глупое или пошлое и разворачивалась, а вторая поворачивалась следом, и начиналась полная вакханалия.
«Слушай. Ты предпочла бы поцеловать Тома Крофтера с языком или подсмотреть, как твой отец принимает душ?»
«Боги, Бри, что с тобой не так?»
«А я бы подсмотрела за твоим отцом».
«Заткнись, мать твою, сейчас же».
«А что? Твой папа горячий. «Аллауэй-всех-милей» – вот как я называю его».
«Клянусь Зевсом, я тебя стукну».
«Неужели ты не хочешь, чтобы я стала твоей мачехой?»
«Ты ненормальная, я даже смотреть на тебя не могу».
«Тут темно, ты и так меня не видишь».
«Твоя отвратительность сияет в темноте».
Это точно.
Я скучаю по своей кровати. Скучаю по папе, Мерри и дому. Скучаю по своему саду.
– Ты сходишь снова к Аиду? – шепчу я. – Скажи ему, что мне жаль, что я ошибалась. Что я прошу прощения за все.
– Не волнуйся, – мягко говорит Алекто. – К утру все наладится. Все забудется.
Я не уверена, но мне хочется в это верить. Я кладу руку между нами ладонью вверх. Алекто с любопытством смотрит на нее, а затем накрывает своей.
– Почему она так разозлилась? – спрашиваю я одними губами, не забывая о том, что другие фурии поблизости, а в Эребе нет посторонних звуков.
Алекто смотрит на меня и слегка качает головой. Я не понимаю, значит ли это «Я не знаю» или «Не здесь и не сейчас».
Прежде чем я успеваю заговорить, она шепчет мне прямо в ухо: «Что это будет? Если вырастет?»
Чудо. Потому что здесь ничего не растет. Ничто не сможет здесь расти и процветать.
Эрозия
На следующее утро обстановка накаляется, воздух потрескивает, словно сахарное стекло, тонкое и хрупкое, и я понимаю, что Алекто ошиблась: ничего не наладилось.
Мегера приносит мне завтрак и протягивает его, сияя улыбкой, а змеи на ее голове дружелюбно извиваются, смотрят томными глазами и лениво шевелят языками. Каждое блюдо подает так, словно я впервые вижу его, хотя это самые обычные фрукты и лепешка. Ее поведение напоминает мне маму Бри после очередной ссоры с дочерью, когда она начинает вести себя так, будто ничего не произошло, и использует заботу и внимание в качестве оружия. «Ох, Кори, как я рада, что ты пришла. Хочешь сока? А как насчет пирога? Я приготовила его для Бри, но она, кажется, больше не ест шоколад».