Бри даже не нужно было говорить мне, что они поссорились – это и так было очевидно.
– Ешь. – Усмешка Мегеры напоминает волчий оскал.
И я ем.
После иду в ванную и умываюсь на скорую руку, а затем жду Алекто, которая все еще в своем алькове перешептывается с Мегерой и Тисифоной. И снова странное чувство надвигающейся беды кольнуло сердце. Они замолкают, осознав, что я рядом, и Алекто слетает вниз, подхватывает меня на крыло и покидает Эреб.
– Все в порядке? – спрашиваю я, когда горы остаются позади.
– Конечно, – отвечает она тем же тоном, что использую обычно я, когда Астрид или Мерри интересуются, в порядке ли я.
Я оглядываюсь, чтобы убедиться, что других фурий нет поблизости, и снова спрашиваю, почему Мегера так рассердилась из-за семян. На ум приходит лишь одна причина, та, по которой австралийская таможня звереет, если вы пытаетесь захватить из самолета яблоко, – они боятся, что инвазивные виды разрушат местную экосистему. Но в Загробном мире нет экосистемы, там нечего уничтожать и захватывать. Здесь вообще ничего нет.
Алекто долго колеблется, прежде чем заговаривает:
– Ты должна понимать, что прежде, чем это место стало принадлежать ему, оно было нашим. Мы жили здесь задолго до Титанов, которых он и его братья с сестрами свергли. Когда мы появились на свет, существовал только Тартар – пустота и сущность как одно целое. Не было нигде места, куда можно было податься, до того как олимпийцы поделили мир на три части. Победитель получает все. Наш дом. Наш мир.
– Мне жаль, – говорю я, чувствуя себя глупо, потому что этого недостаточно.
Алекто наклоняет голову и низко проносится над Ахероном, и я смотрю вниз, замечая наше отражение в мутной воде.
– В Тартаре мы перемещались вместе с Геей, Понтом, Нюктой и с Ураном и через них. Потом родились Титаны, они обрели телесную форму, и их потомство поступило так же. После этого, благодаря этому, все, что мы знали и чем могли быть, становилось все меньше и меньше, пока не превратилось в то, что ты видишь сейчас. Пока мы не стали нами, привязанными к одной форме и предназначению, запертыми в землях мертвых, построенных на наших костях.
– Значит, вы не всегда были фуриями?
Я пытаюсь представить их такими, как описала Алекто, – бесформенными и меняющимися, но облик сестер настолько отпечатался в моем сознании со своими змеями, чешуйчатой кожей и перьями, что мне это не удается.
Алекто качает головой.
– Мы существовали задолго до того, как появились люди, заслуживающие кары. Мы такие, какие есть сейчас, потому что олимпийцы создали людей. Нас заперли в теле с двумя руками и ногами, наши дома переделали в пристанище для мертвецов, а нам выдали предназначение искупать их грехи. Когда-то мы были господами, а теперь лишь слуги. Так что, как видишь, лучше не упоминать о семенах. Или о чем-то другом из твоего мира. Это напоминает Мегере о том, что с нами случилось. Как мы потеряли то, что потеряли. Моя сестра не уймется, пока справедливость не восторжествует.
Снова справедливость.
– Почему тогда я нравлюсь ей, если Мегера ненавидит мой мир?
– Ты другая.
– Что это значит?
Алекто лишь улыбается и несется столь быстро, что я не успеваю набрать в легкие воздуха, чтобы продолжить разговор.
Мы прибываем в Пританей первыми, и я встаю слева от Алекто, когда она занимает свое место. Несколько секунд спустя появляются Тисифона и Мегера, и без всякой помпезности начинается судейство.
Я слежу за Мегерой краем глаза. Я ни за что бы не догадалась, что она ненавидит людей или мир смертных. Наказания, кажется, не приносят ей удовольствия, а фурия всегда была добра ко мне, за исключением вчерашнего дня, но даже тогда она злилась скорее на Алекто, чем на меня. Мегера помогла сестрам сделать для меня ванную, приносила мне еду. Она приложила столько усилий, чтобы я почувствовала себя одной из них. Возможно, она добра ко мне лишь назло Аиду, враг моего врага и так далее. Впрочем, меня и это устраивает.
– Кори?
Я выныриваю из своих мыслей, понимая, что Мегера обращается ко мне.
– Да?
– Иди сюда, – просит она.
Что-то сжимается внутри меня, когда я подхожу к ней и останавливаюсь перед возвышенностью.
– Подойди, – говорит фурия, и я колеблюсь, гадая, должна ли подняться на ее возвышение, но она, оказывается, обращается не ко мне.
Я оборачиваюсь и вижу тень молодого мужчины, подошедшую к нам. Он выглядит не намного старше меня, может, лет девятнадцать или двадцать. Он отличается от других теней, которых я видела раньше. Более живой. Не угаснувший. Он новенький, понимаю я. Только что прибыл в Загробный мир. От всего сердца я сочувствую этому бедному пареньку.
Впрочем, моей симпатии хватает ненадолго.
– Поведай нам, почему ты здесь, – обращается к нему Алекто.
– Я обокрал своих родителей, – без колебаний отвечает он. – Забрал все их сбережения, которые они откладывали на пенсию. Теперь у них нет ни копейки, а мой отец болен. Они теперь не могут позволить себе лечение, в котором он так сильно нуждается.
Он говорит об этом так непринужденно, словно рассказывает о том, чем занимался в отпуске или на выходных, и я смотрю на него с отвращением. Вот ведь сволочь.
– Какова его расплата? – спрашивает Мегера. Она обращается ко мне. – Какое наказание подойдет для беспечного мальчишки, обокравшего родителей и оставившего их без гроша в час величайшей нужды?
Я качаю головой: я не имею ни малейшего понятия.
– Должны ли мы обокрасть его, как он обокрал тех, кто подарил ему жизнь? – продолжает она. – Око за око?
– Хм… Сожалеет ли он? – интересуюсь я. – Была ли у него причина для преступления?
– Слишком поздно для сожалений, – прерывает свое молчание Тисифона. – Он здесь, чтобы понести наказание.
– Но если он раскаивается… – начинаю я, но Мегера прерывает меня.
– Наказание назначено. Мальчишка будет свидетелем страданий своего отца. – В ее руках появляется зеркало в богато украшенной раме.
Я не понимаю. Если бы парень находился в мире смертных, его ждала бы тюрьма, но сначала состоялся бы суд. Его поступок чудовищен, и он должен за него заплатить. Но, возможно, у него были причины для кражи. Возможно, кто-то шантажировал его или ограбил. Я смотрю на тень мальчика, пытаясь прочесть на ее лице вину или следы сожаления, но она смотрит на меня безучастным взглядом.
Мегера протягивает мне зеркало и кивает в сторону парня. Я чувствую себя некомфортно, когда принимаю его из рук фурии и передаю ему. Тень безропотно принимает зеркало.
Когда парень заглядывает в него, его рот и челюсть сжимаются. Я смотрю на Мегеру.
– Молодец, – говорит она, триумфально улыбаясь. Неловкости вчерашнего вечера как не бывало.
Я наблюдаю за парнем, глядящим в зеркало, вижу, как первая судорога искривляет его безупречное выражение лица.
«Это не правосудие», – думаю я. Справедливости ради, этому юноше нужно было предоставить возможность оправдать себя, позволить объяснить причину своего поступка. Здесь же просто выслушали состав преступления и сразу перешли к приговору.
Я вспоминаю карты сивиллы. Я, мой путь, мои возможности. Одинокая и печальная девушка, три танцующие женщины и затем Справедливость. Но это не может быть она.
Когда парень уходит – бледнее, чем прибыл сюда, – Алекто подзывает меня к себе, где я и остаюсь, пока остальные тени получают свое наказание.
– Как долго продолжается наказание? – спрашиваю я у Алекто на обратном пути.
– Пока они сполна не расплатятся за свои согрешения.
– И сколько это обычно длится? – допытываюсь я.
– Пока справедливость не восторжествует.
– Но что, если отец парня умрет раньше?
– Его наказание будет продолжаться. Мальчишка будет наблюдать за страданиями отца, даже если тот пополнит ряды мертвых. Будет смотреть, пока справедливость не восторжествует.
Я не понимаю. «Но тебе и не надо понимать», – напоминаю себе. Это не мой мир.
Когда мы возвращаемся в Эреб, Алекто усаживает меня в мой уголок, и я замираю, чувствуя, что кое-что изменилось. И только когда я приступаю к обеду, замечаю выемки в скале, где мы посадили семена, пустыми, словно специально выставленными напоказ. Что-то подсказывает мне поискать нарцисс, который привел меня сюда, но исчез и он. Как и мой дождевик. Последнее напоминание о доме. Их потеря заставляет меня рухнуть на колени.
– Она не должна была этого делать, – говорю я Алекто. Печаль, с которой она наблюдает за моими поисками, подсказывает мне, что фурия либо знала, либо как минимум догадывалась о планах Мегеры. – Ей не нужно было забирать мой дождевик.
Алекто смотрит на меня широко распахнутыми черными глазами.
– Ты слетаешь к Аиду снова? – спрашиваю я. – Узнаешь, отпустит ли он меня домой?
Долгое время она молчит, а затем кивает.
– Когда остальные вернутся, я отправлюсь к нему.
Аид отвечает отказом.
Я пожимаю плечами с улыбкой на лице и решаю выждать несколько дней, а затем попросить Алекто взять меня с собой. Я попрошу его сама. Я встану на колени и буду молить, если это то, чего хочет бог.
На следующий день, в Пританее, мои мысли продолжают блуждать. Когда мы пролетали над дворцом Аида, на один краткий миг мне показалось, что я заметила его, стоящего на балконе и смотрящего в небеса, словно он ждал нас. Но, когда я повернулась в объятиях Алекто, двери были закрыты, а дворец был так же безлюден, как и прежде. Я задавалась вопросом, чем Аид занимается целыми днями. Сидит, размышляя, в темных покоях своей крепости? Отправляется ли в Элизиум, чтобы провести время с героями и знаменитостями? Проверяет ли календари с земными праздниками, выбирая, на каком из них появиться?
Это тот бог, о котором мы никогда не говорим, не изучаем в школе и не поминаем в молитвах. Когда мы с Бри решили делать школьный проект по Артемиде, один из учеников, Эрик, выбрал Аида. Об этом прознала учительница и вызвала в школу его родителей, из-за чего Эрику пришлось все переделывать. На этот раз он взялся за Ареса. Я помню, что парень ушел из школы перед старшими классами. Его семья переехала на материк.