На этот раз злодеяния зачитывает Мегера: «Зависть к отношениям своей подруги, попытка их разрушить, ложь, воровство». Звуки, которые издает тень, пока они истязают ее, пронзают меня насквозь, и я не могу этого вынести. Так сильно сжимаю руки в кулаки, что ногти впиваются в ладони. Она выглядит как Бри, ее поступки соответствуют поступкам Бри. И они видели Бри, она стояла прямо там…
Я больше не открываю глаза. Слышать это уже достаточно неприятно, и мне не хочется за этим еще и наблюдать. Вместо этого я пытаюсь отключить фоновой шум: имена, прегрешения, крики. Это продолжается и продолжается, фурии сменяют друг друга, нанося удары и обвиняя, пока все не превращается в один неистовый, нескончаемый вой в моей голове, выворачивающий меня наизнанку.
– Кори? – Мужской голос звучит в моей голове. – Ты меня слышишь?
Я моргаю, и мир обретает четкие формы.
Я снова в Эребе, сижу на своих одеялах. Мужчина – нет, Гермес – смотрит на меня затуманенными ореховыми глазами. Мы не виделись с тех пор, как фурии унесли меня с пляжа, сколько бы недель или месяцев не прошло с того времени. Его кожа сияла в отблесках свечи. Кто-то зажег ее в алькове.
– Привет, – говорит он. – С возвращением.
Я, нахмурившись, пытаюсь вспомнить, как оказалась тут, но ничего не приходит на ум, кроме того, что я увидела, от чего пыталась отрешиться. У меня сводит желудок, и я вздрагиваю.
Позади него ко мне движутся фурии, тянут руки, желая, как всегда, прикоснуться. Они снова похожи на себя, прекрасные и величественные, но я отшатываюсь от них, чувствуя прилив желчи в горло.
Гермес бросает на меня оценивающий взгляд, затем поворачивается к фуриям.
– Не оставите нас наедине, чтобы я все объяснил?
Я не вижу выражения его лица, но каким бы оно ни было, это заставляет сестер тихо переговариваться между собой, бросая взгляды то на меня, то друг на друга.
Мегера смотрит на Гермеса.
– Только без фокусов, Посланник.
– Даю слово.
– Мы вернемся.
Я вздрагиваю под тяжестью ее слов, и Алекто посылает мне небольшую грустную улыбку, но я просто безучастно смотрю на нее, пока Мегера не хватает сестру за руку и не уводит прочь. Я наблюдаю, как они втроем вылетают из Эреба, оставляя меня наедине с Гермесом.
– Я бы поинтересовался, в порядке ли ты, но будь это так, меня бы тут не было, – произносит бог голосом спокойным и мягким. – Ты напугала их.
Я смотрю на него, кривя от отвращения губы. Я напугала их?
– Я бы сказал им, что ты еще не готова, – продолжает Гермес так непринужденно, как будто мы сидим на автобусной остановке и он комментирует погоду или прошедший футбольный матч. – Но для этого кто-то должен был мне, собственно, рассказать, что происходит. – Бог косится на меня.
– Что со мной произошло? – спрашиваю я, и слова царапают горло. Голос звучит хрипло, как у курильщицы со стажем.
– Ты упала в обморок.
– Как долго я была в отключке?
Гермес бросает на меня взгляд.
– Какое-то время.
– Сколько?
– Поверь мне, тебе лучше не знать. У тебя и без того полно хлопот.
Мне не нравится, как это звучит.
– Почему ты здесь?
– Варианты весьма ограничены, и моя кандидатура, судя по всему, показалась предпочтительнее, – слегка ухмыляется бог.
– Чтобы забрать меня домой? – спрашиваю я.
– Чтобы забрать тебя к тому, в чьих владениях ты находишься.
К Аиду.
– Почему… – Я замолкаю. У меня в голове крутится столько вопросов, которые я хочу задать, но в то же время мне не хочется знать ответ ни на один из них.
Гермес грустно улыбается.
– Мне жаль, что все так происходит.
– Если бы ты помог мне тогда, на пляже, ничего бы этого не случилось. Я была бы в безопасности, дома, в своем мире. На самом деле, если бы вы оставили меня в покое…
– Тогда я не знал, кто ты. Думал, что ты обычная смертная, которой довелось увидеть то, чего не следовало. Я делал лишь то, что мне велели. Это не мое царство. Я не могу вмешиваться в происходящее. Не вызвав при этом кучу неприятностей. Ты же ведь знаешь, кто я, не так ли?
– Бог? – пренебрежительно говорю я.
– Да, – смеется Гермес. – А еще психопомп. – Он смотрит мне в глаза. – Я один из немногих существ, кто по желанию способен перемещаться между миром живых и мертвых. Это очень привилегированное положение, и я не хочу им пренебрегать. Однажды ты поймешь почему.
Я сильно сомневаюсь в этом.
– Почему они это делают? Я имею в виду стегают плетью, – спрашиваю я после неловкого молчания.
Гермес медленно выдыхает.
– Фурии обязаны хлестать тени, которые не являются в Пританей, чтобы принять наказание. Это справедливая партия, раз уж они пытаются избежать своей участи.
Меня передергивает. Справедливая партия.
– Никто не заслуживает пыток. Это бесчеловечно.
– Мы бесчеловечны, – отзывается Гермес. – По определению. Это не вредит им. Не физически. У теней нет тел, Кори. Они не ощущают реальной боли.
– Ну тогда, полагаю, все в порядке, – язвлю я.
И потом начинаю плакать.
Я опускаю голову к коленям и обхватываю их ладонями. Крепкая рука приобнимает меня, и я прижимаюсь к груди, которая могла бы принадлежать статуе, если бы не тепло, исходящее от кожи.
Он не гладит меня по спине, не просит успокоиться, не говорит, что все будет хорошо, и я очень ценю это, потому что хорошо явно не будет. Он просто держит меня в своих объятиях, пока я плачу, а соленая вода стекает с меня, словно я – Коцит. Я представляю, как мои слезы, струясь по щекам, образуют собственную реку скорби и заполняют весь Эреб, пока во мне не останется ничего, кроме сухих всхлипов и вздохов.
– Кори? – напряженно зовет меня Гермес.
Я качаю головой, не готовая еще успокоиться и посмотреть в лицо проблемам, которые меня ожидают.
– Кори? – настойчиво повторяет он, слегка толкая меня. – Что это?
Я смущенно поднимаю на него глаза, но он смотрит в сторону, в угол моего алькова. И, когда я следую за его взглядом, у меня отвисает челюсть.
Из каменного пола растет маленький зеленый побег с двумя крошечными листьями.
Семенодоля
Я подползаю к побегу, все мои слезы и печали забыты.
Первое семечко, которое я когда-либо вырастила, было томатом. Я не очень хорошо помню, мне только исполнилось шесть, но папа любит рассказывать эту историю каждый год, когда я собираю первый урожай помидоров. Это своего рода традиция: мы едим мои помидоры, хлеб, который испекла Мерри, моцареллу, которую раздобыл папа, и он повествует о том, как семена оказались среди кучки тех, что оставила моя мать. Они были старыми, слишком старыми, чтобы действительно взойти, но мне об этом не сказали. Я посадила их, и вопреки всему из них выросли самые вкусные томаты, что отец когда-либо ел.
Семена хотят расти. Они не прорастут, если не создать подходящих условий, но, как и все живые существа, стремятся жить и будут бороться за малейший шанс, если таковой появится.
– Кори, что это? – снова спрашивает Гермес.
Это одно из тех семян, которые мы посадили с Алекто, из-за которых я чувствовала себя паршиво, пока устраивала весь этот цирк с посевом, зная, что они не взойдут. Что они будут вечно сидеть под грудой каменной крошки, которую мы навалили на них, потому что здесь нет света. Нет почвы. И Мегера выкопала их. Этот росток никак не мог оказаться тут.
И все же он здесь.
Я смотрю на Гермеса, пытаясь понять, его ли это рук дело – эдакий странный способ приободрить меня, но бог лишь переводит изумленный взгляд с меня на побег.
– Ты сделала это, – выдыхает он, но я лишь качаю головой, потому что это невозможно. Этого просто не может быть. Волоски на моем теле встают дыбом.
Гермес опускается рядом со мной на колени, не отрывая глаз от зеленого ростка. Такого яркого, такого живого. Даже смотреть больно. Я отвыкла от зеленого цвета. Забыла, как он прекрасен.
У меня не было любимого цвета с тех пор, как мне исполнилось десять. Но зеленый, определенно, мог им стать.
Я протягиваю руку и глажу его. Он такой нежный. Хрупкий. Мои пальцы покалывает, когда я касаюсь крохотных листьев. Семядольные листья. Семенодоли. Вот как это правильно называется. Они появляются первыми, перед настоящими листьями – первый признак того, что процесс проращивания произошел, что он начался.
Это чудо. Настоящее, истинное чудо.
И тогда я вспоминаю лицо Мегеры, когда мы сообщили ей, что сажали семена. Как ярость исказила черты ее лица, как скрючились руки, а глаза запылали. Как Алекто молча переносила страдания, пока Мегера ухаживала за ней той ночью, наказывая ее. Все из-за моих семян. Она точно не посчитает это чудом. Ей это совсем не понравится.
Но, прежде чем успеваю передумать, я раздавливаю крошечное существо своим большим пальцем.
– Кори, нет! – кричит Гермес, но уже слишком поздно.
Мне тошно от того, что пришлось убить его, но я проглатываю чувство вины. Это к лучшему. Уже и так слишком многое идет наперекосяк. Этого больше не повторится. К тому же у меня больше нет семян. Я раскапываю притаившиеся в ямке корни и уничтожаю их тоже, раздавливая камнем. Вот так. Никто никогда не узнает.
– Здесь ничего не растет, – сообщаю я Гермесу, который смотрит на меня, приоткрыв рот.
– Очевидно, теперь растет, – отвечает он. – Во всяком случае для тебя.
Я качаю головой, пристально глядя на него.
– Я ничего не делала, – настаиваю я.
– Кори…
– Ничего не было.
– Это не…
– Ничего, – надавливаю я. – В кармане моего дождевика, в котором я попала сюда, была небольшая горстка семян. Должно быть, одно из них проросло там и выпало.
«Тогда оно еще не было ростком. Это было крошечная коричневая спящая сущность не больше булавочной головки. Меньше, чем та каменная пыль, которой мы его завалили».
– Оно проросло.
И кровь приливает к моим щекам, а жар обжигает.
– Это не так. Как оно могло? Здесь нет солнечного света, нет дождей, нет почвы. Говорю тебе, оно, вероятно, зародилось в моем кармане.