– Ты сделала это, – говорит Аид, и когда я смотрю на него, вижу его яркий, пылающий взгляд, устремленный на меня.
«Я сделала это».
Всхожесть
Я медленно приближаюсь к побегам, боясь, что если буду шагать слишком громко или слишком тяжело, то они снова спрячутся под землю. Я осторожно опускаюсь на колени.
Выращивать растения – мой конек. Кому-то с легкостью дается изучение новых языков, кто-то умеет рисовать, а некоторые имеют идеальный слух. Я не умею ничего из этого, но зато у меня получается давать жизнь растениям. Еще ни разу не случилось такого, чтобы посаженное мною не взошло и не дало плоды. Ни разу. Раньше я думала, что все дело в том, что я верно рассчитываю время, изучаю необходимую информацию и внимательно слежу за процессом.
Но теперь я сомневаюсь.
Аид в своих модных брюках опускается на колени рядом со мной, прямиком в грязь.
– Раньше здесь подобного не случалось? – шепчу я, глядя на ростки.
– Никогда. Даже у… – Он замолкает и сглатывает. – Я не способен на такое. Не могу давать жизнь. Здесь никогда не существовала жизнь, до тебя.
Бог выглядит смущенным, его плечи напряжены и подняты почти до ушей.
– С тобой уже случалось такое раньше? На Острове? – спрашивает он.
Я уже собираюсь покачать головой, но вспоминаю день накануне похорон Бри. Капуста для Мерри показалась мне мелковатой, а потом я села рядом с грядкой и запустила руки в землю, пока разговаривала с отцом. Я злилась, старалась не сорваться и не накричать на него, и, когда снова посмотрела на капусту, я решила, что ошиблась, потому что кочаны оказались крупнее, чем мне казалось. Когда я случайно заснула в саду через несколько ночей после предательства Али и Бри, то, проснувшись наутро, обнаружила, что вся моя так называемая зимняя тыква созрела за ночь. Вообще все созрело. Но тогда я не думала, что причина во мне. С чего бы?
– Но как я могу делать это? – спрашиваю я. – Как это вообще возможно? Это дар одного из ваших?
Аид ничего не говорит, внимательно наблюдая за мной.
Я смотрю на цветы, стараясь разобраться в происходящем. Вдруг кое-что приходит мне на ум, и смех вырывается изо рта.
– Что смешного? – интересуется Аид.
– Фурии, – объясняю я. – Они сказали, что у меня есть сила, они чувствуют ее. Вот почему сестры так хотят, чтобы я осталась, почему они лгали. Из-за моей великой силы. Каково им будет узнать, что моя великая сила заключается всего лишь в этом?
– Всего лишь это?
– Выращивать. – Я продолжаю смеяться, но мне совсем не до смеха. – Моя суперсила – садоводство. – Я обеими руками откидываю волосы с лица. – Мегера превратится в разъяренную фурию. Ха. Фурия. В разъяренную фурию.
– Кори…
– А мой бывший считал это занятие глупым. Скукотенью. Вот почему он изменил мне с Бри. Потому что я была скучной. – Я поворачиваюсь к Аиду. – Ей тоже было наплевать. Если я заказывала новые семена или рассказывала ей о своем саде, Бри не прекращала притворно зевать, пока я…
К моему изумлению, Аид протягивает руку и заправляет прядь волос мне за ухо.
– Лично мне кажется, что выращивать цветы в мире мертвых – это нечто особенное. – Его черные глаза встречаются с моими, и пальцы слегка задерживаются за ухом.
Я отвожу взгляд, прочищая горло, и присматриваюсь к растениям, когда бог все-таки отстраняется.
– У них шипы, – говорю я.
– Это розы? – спрашивает Аид и тянется своими длинными пальцами к одному из шипов. Я завороженно смотрю, как он прижимает к шипу подушечку пальца, надавливает достаточно сильно, чтобы пронзить кожу, но ни капли крови не проливается. Ихор, вспоминаю я. У богов нет крови. По их венам течет золотой ихор. Если бы шип проткнул плоть, на пальце выступило бы расплавленное золото.
– Те семена, что ты дал мне, не были розами. Что это было?
Я с ужасом осознаю, что он пристально смотрит на меня, изучая мой профиль.
– Я не знаю. Их принес Гермес.
– Ты пялишься, – наконец говорю я.
– Прости, – отвечает бог, но не отводит от меня взгляд.
Во мне вспыхивает раздражение.
– Что? – бросаю я, поворачиваясь к нему. – Серьезно? – цежу сквозь стиснутые зубы. – Что ты хочешь?
Аид не отворачивается, продолжая пялиться, поэтому я начинаю смотреть на него в ответ, решительно отказываясь сдаваться первой. Глаза горят – мне кажется, что я сейчас начну плакать огненными слезами, – но он продолжает смотреть на меня черными бездонными глазами. Если бы я утонула в них, потерялась бы навсегда.
Бог первым отводит взгляд, но я не чувствую себя победительницей.
– Теперь я понимаю, – сообщает он. – Смотри.
И я смотрю.
Пока мы играли в гляделки, растения подросли еще немного: самые верхние листья теперь находятся на уровне моих глаз. Шипы исчезли – испарились, словно их и не было никогда, – и теперь у каждого растения появился длинный бутон, вокруг которого сложены зеленые лепестки.
Я поднимаюсь на ноги, и Аид следует за мной, поворачиваясь ко мне.
– Ты блокируешь себя. Или что-то блокирует тебя. Когда ты теряешь контроль над эмоциями, это освобождает тебя и твоя сила раскрывается.
– Стой. Значит, ты пялился, чтобы разозлить меня? Все ради этого?
Он игнорирует мой вопрос.
– Если ты преодолеешь блок и научишься его контролировать, сможешь взращивать растения по своему желанию. Где угодно. Везде.
Везде…
Внезапно я представляю, как приношу в Загробный мир цветы и показываю всем, на что способна. Как открываю дверь и приглашаю всех войти. Как дарю каждой тени цветок, украшаю ими волосы, закладываю за ухо. Я хочу подарить им цвет, эту жизнь. Никогда, сказал Аид. Такого никогда не случалось раньше; здесь никогда ничего не росло, но выросло ради меня. Я принесла жизнь в страну мертвых. Я могу изменить это место, и никто не остановит меня.
Я отхожу от него, возвращаюсь к двери и упираюсь в нее руками, не зная, смогу ли решиться. Она больше не прохладная – такой же неизменной температуры, как и все вокруг. Небо над головой по-прежнему серое.
– Почему оно такое? – бормочу я под нос.
– Что такое? – спрашивает бог, появляясь прямо за мной.
Я подпрыгиваю.
– Это место. Отсутствие всего. На небе нет солнца, но всегда светло. Нет облаков, нет ночи. Ни ветра, ни даже легкого дуновения. Ни деревьев, ни растений, кроме этих. – Киваю на растущие цветы позади нас. – Нет домов, нет укрытий. Здесь вообще идет дождь? Снег? А что насчет ураганов? Почему? Почему здесь ничего нет?
– Зачем теням погода? Дома? Деревья? – интересуется Аид.
– Потому что… они часть жизни. Я знаю, что здесь нет живых, – огрызаюсь я прежде, чем он успевает меня поправить. – Суть не в этом. Суть в том, что здесь ничего нет. Бесконечная пустота. Ты смог бы так существовать?
– Я живу здесь.
Я чувствую укол жалости.
– Значит, твой дворец такой же пустынный, как и все здесь?
– Ты бы хотела его увидеть? – спрашивает он, чем удивляет меня.
«Да».
– Нет. Я о другом. Я говорю о людях, которые проводят вечность в возвеличенной версии автостоянки, – отвечаю. – Разве ты не видишь, как это ужасно? Это пытка. – Я замолкаю, думая о фуриях, которые сейчас где-то там вершат свое правосудие. – Ты не можешь выращивать растения, ладно, но почему ты сделал это место таким?
– Я не делал.
– Тогда кто сделал?
– Изначальные Боги. Я не создавал это место, я лишь перенял его. Три соломинки, три царства.
Я знаю эту историю. Зевсу досталась Земля, Посейдону – моря, а Аиду – Загробный мир.
– Почему бы тебе не изменить его?
Он смотрит на меня так, словно я сморозила глупость.
– Вещи здесь не меняются, – отвечает бог. – До сих пор. – Он снова переводит взгляд на цветы. Я так и не поняла, что это за растение. – До тебя.
Затем Аид берет меня за руку.
– Что ты делаешь? – Отдергиваю ладонь.
– Вношу изменения, – говорит он, протягивая руку. – Доверься мне.
Меня шокирует осознание того, что мрачный бог – единственный из всех, кому я действительно могу доверять. И беру его за руку.
Он поднимает наши руки на уровень глаз и прижимает друг к другу, располагая наши ладони так, словно мы дети, соревнующиеся, у кого пальцы длиннее, а у кого шире ладонь. Бог явно побеждает: кончики его пальцев длиннее на целую фалангу. Он скользит своими пальцами между моими, чтобы обхватить мою руку, и я сжимаю в ответ, подражая ему. Его кожа прохладная и мягкая, как и на Тесмофории, когда он обнимал меня, а я чувствовала мед на кончике языка. Аид зачарованно наблюдает за нашими соединенными руками, а я смотрю на него, как будто он не имеет никакого отношения к происходящему, как будто наши конечности действуют по собственной прихоти, а мы лишь зрители.
Затем Аид подходит еще ближе, и теперь наши руки – единственное, что не позволяет нам прижаться к груди друг друга. Теперь пришла моя очередь пялиться, во рту пересыхает, а сердце трепещет под ребрами подобно птице.
– Твои ладони изменились, – говорит он.
– Что? – Я поднимаю на него взгляд.
– На Тесмофории. Твоя кожа была мозолистой. Жесткой.
Я пытаюсь отстраниться, но бог не отпускает.
– Что ж, не все из нас сидят целыми днями во дворцах, раздавая приказы. Некоторые из нас работают руками.
– В этом нет ничего плохого. Я просто говорю, что они стали мягче, – отвечает он, встречаясь со мной взглядом, его брови нахмурены. – Ты покраснела, – отмечает бог.
– Побочный эффект от жизни, – отвечаю я. – И дурацкой бледности.
– Опять же, я не говорил, что это плохо.
Я сглатываю, румянец проступает сильнее, и я смотрю ему через плечо.
И ахаю, когда один из цветов раскрывается на моих глазах, и я узнаю его.
Нарцисс, но красный.
А еще понимаю, что сделал Аид.
– Ты манипулируешь мной! – вырываю я свои руки из его хватки. – Играешь с моими эмоциями, чтобы проверить свои теории. Грусть, гнев, разочарование, а теперь ты решил попробовать… это!