«А кем ты сама хочешь быть?» – спрашивает голос внутри меня.
Я хочу быть тем, кем была. Хочу быть счастливой со своей лучшей подругой, со своим парнем и со своей жизнью, но это невозможно. То, что я хочу, невозможно получить из-за Бри Давмьюр. Она убила прежнюю меня задолго до того, как я пожелала ей смерти.
И я не жалела об этом. Ни тогда.
Ни сейчас.
Я целую в щеку Алекто, Мегеру, Тисифону.
– Прости меня, – говорит Бри высоким сдавленным голосом, и этот звук согревает меня. – За то, что я сделала.
– Они всегда просят прощения, когда приходит время платить, – шепчет Мегера достаточно громко, чтобы услышала Бри. – Открою тебе секрет, сестра: если бы они попросили прощения до своей смерти, у нас не было бы на них прав. Если бы она извинилась перед тобой раньше, если бы искупила вину, ты бы не увидела ее. Она была бы просто одной из легиона мертвых.
Я поворачиваюсь к Мегере, и она склоняется, целуя мои веки – одно, затем другое. Когда фурия выпрямляется, ее черные глаза сверкают. Когда я перевожу взгляд на Бри, она кричит – настоящий, протяжный вопль, – и я понимаю, что мои теперь тоже черны. Что выбор сделан.
– Мне жаль, – повторяет Бри, начиная всхлипывать, хотя ее глаза остаются сухими. – Кори, прости меня.
– Они просят прощения, когда приходит время платить, – говорю я голосом, который не похож на мой, но может им стать.
– Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, – умоляет она. – Кори, мне жаль. Мне правда жаль.
Затем Бри делает шаг назад, и я ощущаю, как ломаются стебли, словно внутри меня надрывается струна. Мои растения. Она с ужасом в глазах смотрит на меня, осознавая, что только что натворила, но увиденное на моем лице заставляет ее отпрянуть, втаптывая в землю еще больше моих цветов. Что-то внутри меня рычит, когда я чувствую, как они ломаются.
Кончики моих пальцев накаляются добела, и опустив на них взгляд, я замечаю когти, выступающие из кожи. Я прикусываю губу, чтобы не закричать, но мои новые зубы, длинные и заостренные, пронзают кожу, и я на кончике ощущаю вкус крови, горячей и соленой.
Я улыбаюсь.
Бри снова кричит и пытается убежать, но Тисифона перекрывает ей путь с одной стороны, а Алекто – с другой, не позволяя ей пройти.
В плечах разгорается боль, и по лопаткам расползается неприятное ощущение, словно что-то растягивается и разворачивается. В моей голове крутятся безумные мысли о том, будут ли это драконьи крылья, как в моей фантазии, и надеюсь, что да. Прямо сейчас мне кажется, что я могла бы выдохнуть на нее языки пламени. Прямо сейчас мне хочется этого больше всего на свете.
– Вот. – Мегера вкладывает мне что-то в руку, и я снова смотрю вниз, замечая плеть, усыпанную медными шипами.
Она идеально помещается в мою когтистую руку, и, как и сказал Гермес, они не испытывают реальной боли…
– Кори.
Голос раздается позади меня, как раскат грома, и мы все – все фурии – поворачиваемся туда, где стоит снова видимый Аид.
Его тени вьются по бокам, взмывая вверх и за спину подобно крыльям, но бог больше не одет в человеческую одежду, на нем длинное одеяние, демонстрирующее широкие мускулистые плечи и мощные руки. Глаза такие же черные, как у нас, в волосы вплетен венец из листьев кипариса, а в руках он держит двузубец. Бог возвышается над нами, а его кожа приобрела жемчужный блеск. Наконец, вот и он. Царь Загробного мира.
– Ты не можешь вмешиваться, Повелитель душ, – сообщает Мегера. – Это наша работа – вершить правосудие.
– Это не правосудие, а она не одна из вас, – кивает бог на меня.
– Неужели? Ты видишь ее глаза, ее руки? Видишь ее зубы? Посмотри на нее. Спроси ее, жаждет ли она справедливости. Откажешь ли ты ей, если она скажет «да»?
Аид переключает свое внимание на меня, и его ониксовые глаза обшаривают меня, пока я с гордостью сжимаю свою плеть, как он сжимает свой двузубец. Мы равны. Что-то блестит в его взгляде.
– Повелитель душ, если ты попытаешься отнять ее у нас, начнется война, – говорит Тисифона. – Мы заявили на нее права.
– Она не ваша, чтобы претендовать на нее.
– Хватит говорить обо мне так, словно меня здесь нет. – Мой голос громкий и звенящий, и краем глаза я замечаю, как Бри закрывает уши руками, вздрагивая всем телом. – Все вы.
Фурии поворачиваются ко мне, даже они кажутся удивленными, приоткрыв черные рты.
Аид – единственный, кто не удивлен.
– Ты не одна из них, – говорит он, обращаясь только ко мне.
Моя спина болит там, где до сих пор не прорезались крылья, и мне бы хотелось, чтобы это случилось поскорее. Чтобы с этим наконец было покончено.
– И наказание этой девушки не принесет тебе облегчения.
Я смотрю на нее, съежившуюся и трусящуюся среди поломанных стеблей цветов, которые я вырастила своей волей, и желание нанести удар вспыхивает с новой силой.
– Стоит попробовать, – говорю я, улыбаясь от стона Бри.
Аид бросает на меня долгий взгляд.
– Тогда вперед. – Он отклоняется назад, и тени превращаются в трон позади него. Бог растягивается на нем, лениво поднимает левую руку и машет ею. – Сделай это. Удобри свой сад ее болью, если это порадует тебя.
Я поворачиваюсь к Бри и крепче сжимаю хлыст, чувствуя, как мои ладони покрываются испариной. На самом деле ей не будет больно, напоминаю я себе снова. У нее нет ни плоти, ни нервов. Все дело в ее страхе. Это и есть наказание. Ужас.
Она уже напугана.
Бри зажмуривает глаза, и я вспоминаю день, когда мы прокололи уши. Как она, несмотря на всю напускную браваду, до боли сжимала мою руку и закрывала глаза, чтобы мастер не увидел ее слез. И я знала, что если бы предложила ей вернуться домой и обо всем забыть, то она бы согласилась, но я не предложила. Вместо этого я притворилась, сделала вид, что мне страшно, на самом деле по-настоящему страшно. Потому что иногда можно быть храбрым, зная, что кто-то другой напуган гораздо сильнее, чем ты. Такова была цена, которую я заплатила, потому что мы были Бри-и-Кори, Кори-и-Бри до самого последнего конца.
И каким же ужасным был этот конец.
Плеть выскальзывает из моей руки и исчезает, прежде чем успевает коснуться земли.
– Кори? – отзывается Алекто.
– Что ты делаешь? – Мегера берет мое лицо в свои ладони. – Ты должна наказать ее, Кори. Ты должна закончить это.
Кончики ее когтей впиваются в кожу у висков. Длинные ногти не подходят для садовницы. Я осторожно убираю ее пальцы, глядя при этом на свои собственные когти. Мои руки больше не похожи на мои. Никаких мозолей. Никаких признаков того, кем я была.
Она права. Я должна это закончить.
Я поворачиваюсь к Аиду.
– Я хочу уйти, – говорю я.
– Я обещал, – отвечает он, протягивая мне руку.
И мы исчезаем.
Однолетник
Мы появляемся на длинном пустынном причале, рядом с башнями у ворот Загробного мира. Аид снова выглядит как прежде – без помпезного одеяния, венца и двузубца, а я…
А я не знаю, что теперь из себя представляю. Не знаю, что я. Кто я. Чего хочу. Где стою.
Аид грубо проводит большим пальцем по моим губам, и когда я провожу языком по ним, понимаю, что зубы стали прежними. Я смотрю вниз и вижу, что руки тоже пришли в норму.
– Итак, ты наконец уходишь, – начинает бог.
– Что станет с моим садом? – спрашиваю, хотя не это имею в виду. Не совсем это.
– Я присмотрю за ним. – Аид улыбается, но улыбка не обнажает зубы.
– И что мне теперь делать?
– То же, что и раньше, я полагаю.
Я издаю невеселый смешок.
– Раньше я была несчастна.
– Я знаю.
Я смотрю на него.
– Откуда ты знаешь?
Аид стоит вполоборота, глядя мимо меня.
– Я же сказал, что пришел на Тесмофории ради тебя.
Я киваю, и мой пульс учащается.
– Фурии были не единственными, кто почувствовал тебя, – продолжает бог. А затем, к моему изумлению, он краснеет: два алых пятна появляются на скулах. – Это случилось летом. В один момент ничего, а потом… ты. – Он снова останавливается и прочищает горло. Его кожа бледнеет. – И я решил прийти на праздник и найти тебя. Но ты не была готова к тому, чтобы тебя находили, поэтому я оставил тебя. Но позволил себе один танец. И поцелуй, который я не должен был красть.
– Ты его не украл, – поправляю я. – Он был отдан добровольно. Я тогда даже не успела выпить вина.
Бог снова улыбается, и на этот раз улыбка достигает его глаз.
– Я рад узнать это.
– А сейчас? – спрашиваю я. – Я готова к тому, чтобы меня нашли?
– Я думаю, это не мне решать. – Он поднимает руку, чтобы прикоснуться к моей щеке.
Я слышу шаги, и Аид отпускает меня, поворачиваясь, чтобы кивнуть кому-то. Я замечаю Лодочника, направляющегося к нам в сопровождении тени юноши.
Тень смотрит сначала на меня широко открытыми глазами, затем замечает Аида и сжимается.
– Иди, – велит ей бог, и тень проскакивает мимо нас. – Харон отвезет тебя на остров.
– Все будет в порядке? – спрашиваю я. Мне не хочется беспокоиться, но мы оставили Бри в саду в компании трех весьма разъяренных фурий, за которых я тоже переживаю. За всех них. И хотя ни одна из них этого не заслуживает, нельзя просто взять и отключить любовь. Я хотела бы, но не могу.
– Никто из них по-настоящему не пострадает, – отвечает Аид, но мы оба знаем, что это не тот ответ, который мне нужен. – Прощай, Кори. – Бог наклоняется и оставляет поцелуй на моей щеке. Я ощущаю его прохладу, и на секунду мне хочется прильнуть к нему и остаться там навсегда.
Затем Аид разворачивается и уходит прочь, а его тени спешат за ним, словно толпа придворных.
Лодочник молчит, пока мы идем вдоль пустынного причала, и я благодарна ему за это: у меня нет сил даже на элементарную светскую беседу. Когда мы достигаем одинокой лодки, пришвартованной в самом конце, он протягивает мне руку и помогает взойти на борт. И только пристроившись на корме, понимаю, что прежняя «я» отпрянула бы от его костлявых пальцев или заставила бы себя принять их из вежливости, дрожа от осязания его холодной кожи.