Нереиды оставляют нас, когда океан превращается в Стикс, и Харон оглядывается на меня.
Я киваю, давая ему понять, что все в порядке, и он улыбается.
Мы подплываем к устью Ахерона, а затем лодка набирает скорость, двигаясь быстро – намного быстрее, чем мне бы хотелось, – пронося нас через Луг Асфодель, где из мрака восстают ворота Загробного мира. Они распахиваются перед нами, и на этот раз пес не рычит, словно знает, что я должна быть здесь. И снова это очень лестно.
Не то чтобы у меня был план, что делать дальше. Часть меня хочет отправиться к фуриям, потому что я знаю их лучше всего, но сестры, кажется, оказывают на меня дурное влияние. По крайней мере до тех пор, пока я не научусь контролировать то существо внутри меня, мне стоит держаться от них подальше.
Первым делом я хочу проведать свой сад. Это кажется правильным решением. Я могу построить дом из цветов и ждать, что случится дальше.
На причале я прощаюсь с Лодочником и иду вдоль него. Мои шаги отдаются эхом. Никто не ждет меня, и, когда дохожу до конца причала, я вглядываюсь в пустоту, которую представляет из себя Загробный мир. Я могла бы добраться до сада пешком. Я знаю, что он расположен недалеко от Элизиума, вот только не знаю, где именно.
Об этом я не подумала.
– Могу я помочь вам, госпожа?
Я слышу глубокий бархатистый голос и, обернувшись, замечаю женщину – богиню, – тихо направляющуюся ко мне. Она высокая и стройная, как серебристая березка, один ее глаз жемчужно-розовый, а другой – черный. Ее волосы серебряные с черными переливами, а она сама одета в черную тунику, похожую на мою, которая подчеркивает ее стройные ноги и длинные ступни. На руках сверкают золотые браслеты.
– Эрида, к вашим услугам. – Она кланяется, и я делаю смешной маленький поклон.
Теперь я вспоминаю: она подруга фурий, они жили вместе когда-то, пока Аид не взошел на трон. Это она махала нам из окна, когда мы впервые пролетали мимо башен. Алекто назвала ее «Госпожа Распря». Раздор.
Игнорируя тревожный звоночек внутри себя, я отвечаю:
– Я пытаюсь найти свой сад. Он где-то недалеко от Элизиума, но я не знаю, где это. Не могли бы вы указать мне путь?
– Я могу отвести вас, если позволите.
Я колеблюсь, затем киваю.
– Спасибо.
Богиня протягивает мне руку, согнув ее, как когда-то делал Аид, и я вцепляюсь в ее руку. Интересно, смогу ли я когда-нибудь сама ориентироваться здесь или мне всегда придется полагаться на помощь других, перемещаясь по Загробному миру?
Эрида оставляет меня у стен сада с благостной отрепетированной улыбкой, а затем исчезает, и сигнал тревоги, который я слышала после того, как она взяла меня под руку, превращается в оглушительный колокольный звон. Каждой клеточкой тела чувствую, что не должна открывать дверь и заходить внутрь.
Когда я осторожно касаюсь ручки, дверь распахивается.
Удар мгновенный, как удар в живот.
Мой сад, мой прекрасный, чудесный, невероятный сад лежит в руинах.
Все до единого растения были вырваны из земли, а затем искромсаны, раздавлены и изорваны так, что спасти уже невозможно. Те, что не были уничтожены, истоптаны ногами и вдавлены в грязь. Лепестки разбросаны повсюду как конфетти, а пыльца, словно кровью, залила все вокруг. Кора моих великолепных деревьев была изрезана когтями, способными резать камень, стволы едва ли держатся прямо, а все плоды разбиты о землю. Осквернение происходило методично и преднамеренно – ни одно растение не осталось нетронутым, никакой надежды не осталось вообще.
Я не могу это исправить. Здесь не осталось жизни, которую можно было бы пробудить. Здесь нечего спасать. Я вернулась ради этого сада, а его больше нет. Все погибло. Мой прекрасный сад.
И посреди разрушения стоит Бри. Ее руки, ступни, наряд – все покрыто зелеными пятнами.
Ее глаза распахиваются, когда она видит меня.
– Я не…
Я поднимаю руку, и она замолкает, хотя ее губы продолжают бессмысленно шевелиться. Все, что я слышу сейчас, – это низкое жужжание в моих ушах, словно я оказалась посреди осиного гнезда. Словно оно внутри меня, и, если я открою рот, осы вырвутся из моих легких, и я не смогу вернуть их назад.
Я вытягиваю руку, пытаясь найти хоть что-то, что можно спасти, но ощущаю лишь раскаленную ярость, разъедающую меня изнутри, когти, рвущиеся из моих пальцев, и темнеющие глаза, как у хищника. Я создала сад: он был моим – моя тайна и моя отрада, мое чудо, – и теперь он мертв. Мне не хочется быть злодейкой, не хочется быть монстром, но что еще мне прикажете делать, столкнувшись с этим? Я стою посреди пустоши, что была моим садом, а человек, которого я ненавидела больше всего на свете – и сколько бы я ни притворялась, что виню их обоих одинаково, я никогда не ненавидела Али сильнее, – покрыт соком растений и измазан в зелени, словно кровью.
«Она была моей лучшей подругой. Я бы умерла ради нее».
Я почти не чувствую, как мои крылья прорываются сквозь кожу и раскрываются.
Это не драконьи крылья, которые я себе представляла. Я вижу их краем глаза – две темные тени, похожие на слуг Аида.
– Кори, прошу… – умоляет Бри. – Я не делала этого. Это сделали твои подруги фурии. Они увидели, что ты возвращаешься. Хотели, чтобы ты навредила мне. Я знаю, что заслуживаю наказания из-за Али, но этого я не делала. Я никогда, никогда не совершила бы подобного.
Я закрываю уши, потому что не хочу слышать ее голос, не хочу слушать ее оправданий. Я хочу обвинить ее в случившемся, пусть и понимаю, что Бри не смогла бы проделать подобное: у нее нет когтей, чтобы кромсать деревья и превращать лепестки в клочья. Я знаю об этом, но мне плевать. Ярость клокочет во мне, и как было бы просто выпустить ее, отпустить наружу. Отомстить. Осуществить то, что Мегера назвала бы правосудием.
Стать Несущей Смерть.
Я представляю себя летящей на своих крыльях-тенях над Загробным миром, по-прежнему бесплодным и мрачным, как и раньше, но теперь все стало хуже из-за меня, из-за ненависти в моем сердце и того, во что она меня превратила. Во что-то похуже, чем Тартар, чем Флегетон, – безжалостную и бесчеловечную. В существо без любви и надежды, жаждущее лишь ранить все на своем пути. Уничтожать. Око за око, око за око, и так до бесконечности.
Затем я чувствую что-то, слабую, тусклую искру в том углу, где Аид посеял наши семена. Что-то живое.
Я иду к нему, последней своей частичкой души цепляясь за него, как за спасательный плот. Я падаю на колени и копаюсь в жутком месиве, оставшемся после бойни, и вид каждого сломанного стебля разбивает сердце, словно дротиком пронзая его, пока я не нахожу слабый импульс жизни. Каким-то образом один крохотный цветок уцелел. Один из сотни, пусть и растоптан, но все еще жив. Жизнь едва теплится, но, возможно, я смогу ему помочь. Я спасла цветы на могиле Бри, спасу и его. Потому что если не смогу… Если не справлюсь…
Я держу обе руки над цветком и прошу, чтобы он жил. Я вкладываю в желание всю свою душу, пока мои зубы больше не перестают протыкать губы, пока мои когти не становятся ногтями, пока мои крылья не складываются за спиной. Я чувствую, как лепестки касаются моей ладони, и открываю глаза. Гиацинт, черный, как глаза Аида.
«Я сделала это».
Я встаю и поворачиваюсь к Бри.
Мы смотрим друг на друга через руины моего сада.
– Почему ты сделала это? – спрашиваю я. – Не это. Почему Али?
Бри бросает на меня хмурый взгляд.
– Вот в чем дело, Кор. Я должна была рассказать тебе, что любила его. Что никогда не хотела, чтобы так все обернулось. И что пыталась бороться со своими чувствами. Но я не сделала этого. Я не любила его и не пыталась оставить это.
– По-твоему, от этого мне станет лучше? – скептически уточняю я.
– Нет. Просто не вижу смысла лгать.
– Тогда ради чего все это?
Она издает короткий, лишенный радости смешок.
– Потому что нам было по семнадцать, а со мной ничего не происходило. Я всегда думала, что это будет лучшее лето в моей жизни, но пока мы не прыгнули в море – помнишь? – это было старое дерьмовое лето на старом дерьмовом Острове. А когда мы прыгнули, я поняла, что если хочу провести лучшее лето жизни, то должна взять все в свои руки. Поэтому когда Али поцеловал меня…
– Он поцеловал тебя? – перебиваю я.
Она согласно кивает.
– Я бы никогда не поцеловала его первой.
Я вздергиваю бровь.
– Я бы не стала. Это случилось после того, как тюлень…
«Я знала».
– Мы были так впечатлены, что схватили друг друга за руки, и он поцеловал меня. Я оттолкнула его. А потом спустилась ты, и я попыталась все забыть, но не смогла. Я правда пыталась. Но в конце концов написала ему. Я убеждала себя, что просто хочу сказать ему, что этого больше не повторится, но… Все завертелось.
Я смотрю на нее, не в силах поверить в услышанное.
– То есть ты выкинула нашу дружбу на помойку и разрушила мои отношения только потому, что тебе стало скучно?
– Нет. Потому что у меня не было ничего, а у тебя было все. И мне тоже захотелось иметь хоть что-то.
У меня нет слов, рот широко раскрыт от изумления.
– У тебя был отец, – продолжает Бри, – который позволял тебе делать в саду что угодно: перекапывать его, что-то строить. Мерри, крутая мачеха, которая относилась к тебе, как к личности. И у тебя был Али. Тебе нравилось жить на Острове. Для тебя все было так просто. Захотела стать вегетарианкой? Пожалуйста, твой папа без лишних вопросов закажет тебе еду с материка. Не хочешь пить воду? Ладно, специально для тебя раздобудут бутилированную.
Черты ее лица искажаются, голос становится жестоким.
– Хочешь, чтобы друзья остались на ночевку? Да никаких проблем, родители уйдут в паб и предоставят дом в твое полное распоряжение, оставив денег на доставку еды, если тебе лень готовить. Ты прокалываешь уши, и тебя сажают под домашний арест на неделю потому, что ты никому не сказала. Я делаю то же самое, и меня наказывают до конца каникул за надругательство над собственным телом. Мать вырезала мой пирсинг из ушей плоскогубцами, потому что не смогла понять, как открутить шарики.