— Мне Стейнбек тоже прислал письмо, — храбро сказал я.
— Да? — встрепенулся Хеллер. — Когда?
— Десять лет назад. Но мне пришлось ответить ему на страницах наших «Известий». — И я рассказал Хеллеру историю этой переписки. А сейчас, раз уж зашла о том речь, объясню читателю существо дела и приведу полностью свой ответ Стейнбеку, опубликованный тогда в газете. Вот он:
«Я принадлежу к числу стойких поклонников литературного таланта американского писателя Джона Стейнбека. Его роман «Гроздья гнева» я читал еще юношей. Его произведения последних лет, в том числе «Зима тревоги нашей», доставили мне истинное наслаждение. Я был приятно удивлен, когда почтальон принес мне объемистый пакет с грифом в углу: «Джон Стейнбек. Нью-Йорк». Вот, думаю, значит, прочел все-таки там, за океаном, чтимый мною прозаик что-нибудь из моих военных записок — книжку или журнальную публикацию — и захотелось ему сказать мне несколько слов.
В пакете действительно оказалось письмо Стейнбека, да не отстуканное на машинке, а написанное собственноручно. Из него я узнал, что мы со Стейнбеком знакомы, что он шлет мне привет от жены и Эдварда, что «в Москве мы много вместе смеялись».
Нет, что-то тут не так, ошибся, наверно, маститый писатель, перепутал адрес. Не встречался я со Стейнбеком ни в Москве, ни в Нью-Йорке, не знаю я никакого Эдварда, — впрочем, чтобы не прослыть наивным, скажу: это, наверное, Эдвард Олби, приезжавший в СССР вместе со Стейнбеком, но смеялись мы все-таки порознь.
Приглядевшись к тексту письма, я без особого труда убедился: «написанное от руки», оно склишировано и размножено типографским способом. Мой интерес к письму сразу погас. Он, правда, вспыхивал опять по мере того, как, заходя в Центральный Дом литераторов и встречая знакомых, я узнавал, что многие из них получили точно такие же письма. Кто-то заметил (возможно, это был я сам):
— Если адресатом служит весь справочник Союза писателей, не проще ли обратиться к ним с открытым письмом в печати?
Что все это означает? Повертев в руках объемистое содержание пакета, я задал себе вопрос: а имеет ли сам Стейнбек прямое отношение к этой глобальной почтовой операции?
Итак, как говорит Сомерсет Моэм, подведем итоги. В Нью-Йорке, возможно, кто-то доволен и потирает руки. В Москве пожимают плечами. Я — в том числе».
— Мы здесь ничего не знали об этой истории! — вскричал Хеллер, когда я пересказал ему содержание своего письма в редакцию. — Чем же все кончилось?
— Стейнбек был огорчен. Его секретарь мисс Отис сказала корреспонденту «Известий» в Нью-Йорке: «Это государственный департамент все перепутал и по списку Союза писателей разослал письмо Джона Стейнбека».
Сам писатель имел лишь косвенное отношение к «глобальной почтовой операции». Он прислал в «Известия» письмо: «Одна из самых правильных поговорок гласит: «Дорога в ад вымощена добрыми намерениями». Пишу Вам потому, что недавно я, имея самые лучшие намерения, совершил ужасную ошибку… Она доказывает также, что добрые намерения могут быть очень опасными… Дело кончилось, по-видимому, тем, что мое послание и мои добрые намерения разбились, как яичная скорлупа. Я очень дорожу дружбой многих русских людей, с которыми я познакомился в вашей стране. Было бы очень печально, если бы некоторая бестактность с моей стороны изменила или в какой-то степени поколебала это чувство».
Одним словом, мы дружески извинили Стейнбеку его неловкость, усугубленную проворством чиновников Госдепартамента тех времен. Но вот вызывающий полет писателя на боевом самолете над истерзанным Вьетнамом вызвал осуждение во всем мире.
Может быть, прав Хеллер, а еще больше Хемингуэй, который в «Зеленых холмах Африки» сказал собеседнику: «Когда наши хорошие писатели достигают определенного возраста, с ними что-то происходит… А, черт! Чего только не случается у нас с писателями!»
Между тем мы продолжали с Хеллером нашу игру:
— Стейнбек или Джон Апдайк?
— Стейнбек.
— Стейнбек или Сэлинджер?
— Стейнбек.
Тогда мне почему-то не пришло на ум имя Синклера Льюиса. Полагаю, он одержал бы победу в этом блиц-турнире имен. Перечитывая «Уловку-22», понимаешь, насколько ее автору близка изобличительная суть «Гроздьев гнева», да и вообще стремление к художественному освоению общественных проблем.
В генеалогии романа Хеллера мы, несомненно, найдем и творчество Синклера Льюиса с его яростным протестом против духа стяжательства, мещанского эгоизма, зоологической жадности, с его эстетикой критического реализма. Легко вспоминается роман Льюиса «У нас это невозможно» — самое сильное, на мой взгляд, что создано в мировой литературе об американском фашизме, произведение, где причудливо смешались политическая фантастика и реальные события.
И хотя «У нас это невозможно» и «Уловка-22» рассказывают о минувших временах — у Льюиса о годах борьбы реакционного сенатора Хьюи Лонга с Франклином Рузвельтом, а у Хеллера о периоде второй мировой войны, — оба эти романа изобличают те самые силы Соединенных Штатов, что вчера прокладывали реакции дорогу к власти или спекулятивно обогащались на войне, а сегодня выступают против мирной разрядки.
«Уловка-22» у нас выпущена в свет Военным издательством и не прошла незамеченной, но, по-моему, если есть возможность напомнить о ней, это следует сделать. Книга стала уже библиографической редкостью. Во многих библиотеках она «зачитана», то есть не возвращена на полки, и мне для точных цитат пришлось доставать ее в Ленинской библиотеке.
«Пора отдать должное таланту Хеллера», — провозгласил другой американский писатель, Норман Мейлер, автор известного у нас романа «Нагие и мертвые».
В «Уловке-22» рассказано о жизни американской бомбардировочной эскадрильи на вымышленном острове неподалеку от Италии. Ироническая гипербола, взрывающаяся на страницах «У нас это невозможно», превратилась под пером Хеллера в шрапнельный огонь, бьющий, как говорят военные, «по площадям» социальных пороков.
Одна из гипербол Хеллера: разумный человек, руководствующийся рассудком, неминуемо приходит к заключению, что мир сошел с ума. Знакомясь с персонажами романа, невольно принимаешь это утверждение. Эскадрилья на острове — осколок общества, где все добрые чувства людей деформируются эгоистическим расчетом. Хеллер не оставляет ни единого просвета во мраке этой вечной ночи, где человеческие связи, подчиненные власти чистогана, разлетаются вдребезги, а затем, складываясь в немыслимые, чудовищные ситуации, ужасают своей алогичностью.
— Что вам понравилось в романе? — спросил Хеллер.
— Многое. Но особенно два эпизода. — И я напомнил автору их содержание.
Он слушал с удовольствием, и кто упрекнул бы его за это?
А эпизоды такие.
Первый: офицер эскадрильи Милоу Миндербиндер создает коммерческий синдикат. Его пайщики — офицеры, охочие до наживы. Продувная бестия Милоу вступает в торговые сделки с противником и даже берет у него подряд на бомбежку… собственного аэродрома, наводит вражеские самолеты на расположение американской эскадрильи. Каково?!
Сатирическое преувеличение? Гротеск? Да, конечно! Но ведь в основе развернутой до упора гиперболы лежат реальные факты сотрудничества некоторых американских монополий с мощными картелями в неприятельской стране.
Отчитываясь командиру эскадрильи в «делах» синдиката, Милоу зарифмовывает географию торговых операций: «Лимонные корки для Нью-Йорка, эклеры для Танжера, свинину для Мессины, маслины в Афины, бисквит на остров Крит, — и, переходя на прозу, добавляет: — Да, чуть было не забыл о пилтдаунском человеке. Смитсоновский институт хотел бы получить второго пилтдаунского человека». Здесь сатира Хеллера достигает, я бы сказал, классических вершин.
Что же это за «пилтдаунский человек»?
Еще до первой мировой войны палеонтологу-любителю Чарлзу Даусону принесли найденную в Пилтдауне, в приречном карьере, где добывали гравий, часть окаменевшего черепа. Позже он и сам обнаружил там же нижнюю челюсть и несколько зубов ископаемого существа. Чарлз Даусон стал первооткрывателем первобытного человека периода плиоцена. Его вклад в палеонтологию прославила мировая пресса. Находка уже называлась по имени адвоката «первобытным человеком Даусона» и вошла во все научные труды по антропологии и палеонтологии.
Одно обстоятельство, связанное с находками Даусона, старательно подчеркивалось некоторыми научными изданиями США и Англии. Объем мозга «пилтдаунского человека» превосходил на триста пятьдесят — четыреста кубических сантиметров объем мозга «синантропа».
Отсюда ученые-расисты делали тот ликующий вывод, что «пилтдаунский человек» и был представителем высшей западной расы, превосходившей по своему развитию восточную расу еще сотни тысяч лет назад.
Через четыре десятилетия после такого «триумфа» эта величайшая мистификация в истории мировой науки была раскрыта. Разразился огромный скандал, о котором пишут еще и в наши дни. Установлено, что челюсть и зубы принадлежат современному крупному шимпанзе, а куски черепа — современному человеку и что все «найденное» было подвергнуто сложной химической обработке. Благодаря этому «находки» и приобрели вид ископаемых.
Обман раскрыли ученые-доброхоты с помощью той же химии, ее самоновейших препаратов, реактивов и методов. И гротескный ажиотаж персонажа из романа Хеллера, уверяющего в существовании спроса на второго «пилтдаунского человека», совсем не абсурден на фоне бесчисленных мифов, создаваемых западной пропагандой.
В дни разоблачения легенды о «пилтдаунском человеке» кто-то остроумно предложил использовать мощные средства современной науки для разоблачения фальшивок, отравляющих международную атмосферу.
На этой мысли мы пришли с Хеллером к полному единогласию, и я сказал ему еще об одном хорошо мне запомнившемся эпизоде романа. Это диалог между кадетом Клевинджером и председателем дисциплинарной комиссии, неким полковником с пышными усами.
Однажды, идя в класс, Клевинджер споткнулся, и на следующий день его уже поджидали такие обвинения: самовольный выход из строя, попытки нападения с преступными целями, безобразное поведение, отсутствие бодрости и боевого духа, измена родине, провокация, жульничество, увлечение классической музыкой.