Ну, вот я и получил доступ к ключевому месту социализации данного населенного пункта, настоящему центру деревни, — кафе «У Томаса», или «Рыбалка». Здесь действительно продают сигареты, разные товары для рыбалки, консервы, молоко и прочие жидкости, несколько газет и журналов. Хозяин — Томас, возраст — лет шестьдесят, вес — явно избыточный.
Блекло-красные пластиковые столы, старая стойка из того же материала, стулья на металлических ножках. Телик. Сильно пахнет вином, анисовой водкой и остывшим табаком, что наводит на мысль о возможном несоблюдении запрета на курение в общественных местах. (Глубинка строптива — первое подтверждение.) Четверо мужчин играют в карты, еще двое у стойки, женщин нет. Пьют белое вино с кассисом, пиво, пастис «Рикар» (Ricard™). Меня стали угощать, с превеликим трудом отказался, в итоге взял апельсиновый сок марки «Оранжина» (Orangina®): мякоть слиплась на дне бугылки, крышка по краям проржавела, что-то мне подсказывает, газировка здесь не в ходу — разве что пиво. Может, надо было согласиться на кир или что-нибудь в этом роде, но хочется сохранить трезвую голову и немного поработать.
Мне даже нравится вести этот дневник. Забавно — будто с кем-то разговариваешь. Я вдруг понимаю, насколько я не похож на себя, когда общаюсь с местными жителями. Словно играю какую-то роль. Словно я — наблюдатель и хочу приручить враждебное окружение. Рассчитываю каждый шаг. Может, зря осторожничаю. (Раздел «Вопросы»?) Мэр, судя по виду, большой жизнелюб, хотя работа у него не сахар. Хозяин, Томас, сказал мне: «Да вы просто засядьте тут на неделю, и перевидаете всю деревню».
Неделю пить просроченную «Оранжину», и язва желудка обеспечена, подумал я. В тот же миг, точно подтверждая слова патрона, в бар вошла молодая женщина. Чуть постарше меня, лет тридцати пяти, по стилю — хиппи-кантри (мне это понятно), хмурая, на меня даже не взглянула, встала против стойки и стала орать что-то про овощи и про долг, я не вполне разобрался. Патрон Томас отвечал ей в том же духе — мол, ничего я тебе не должен, потом они стали друг друга оскорблять, вмешался мэр: спокойствие, только спокойствие; потом фурия выскочила, хлопнув дверью, что вызвало вздох облегчения у мэра и у кабатчика, и далее последовала серия уничижительных, но явно заслуженных комментариев.
— Совсем сдурела.
Я с невинным видом спросил, о ком речь.
— Психичка, — произнес патрон.
— Огородница, — сказал мэр. — Выращивает овощи.
— Местная? (Вопрос показался мне вполне логичным.)
— Типа того, — было отвечено мне, и далее я в своих познаниях не продвинулся.
Определенно можно сказать одно: один абориген женского рода в категории от тридцати до сорока здесь имеется.
Все, хватит болтать. Вечерами тут будет скучновато, разве что мне заделаться пьянчугой в кафе «Рыбалка». К счастью, есть тетрис, интернет и Малиновский — источники знаний и удовольствия. Покончив с ужином (то же, что и сейчас: омлет, засунутый между двух ломтей булки), сидя перед экраном, я слегка заскучал. Браться за Виктора Гюго не хочется. «Дебри науки» сами по себе — место не то чтобы унылое, но необжитое. Надо привезти чего-нибудь из Парижа: пару картинок на стены, книжки, хоть как-то приукрасить. Мне же тут год торчать, в конце концов. Как подумаю — настроение портится: я всего-то третью ночь в деревне, а уже дохну от скуки. Хорошо еще, через десять минут скайп с Ларой.
Эти веб-камеры — одно расстройство, при всем их эротическом потенциале (а может, как раз из-за него). Лара была в пижаме, из чего-то атласного кажется. Гм, не вполне уместное замечание. Леви-Стросс наверняка не стал бы писать про белье своей жены. (Тема для статьи: «Сексуальная жизнь антропологов в условиях экспедиции». Ср. скабрезные мысли Малиновского, навеянные москитной сеткой.) Как бы то ни было, но я смущен, возбужден, расстроен. Готов послать все к черту и без проволочки вернуться в Париж, только сначала пришлось бы двадцать километров пилить до вок зала сквозь снег и дождь верхом на мопеде, потом два с половиной часа на поезде, да к тому же есть ли еще поезда в такой час, — вряд ли. Так что ничего. Я столь же далеко, как Малиновский на ост рове среди Тихого океана, потому что удаленность — это именно невозможность добиться желаемого, когда его хочешь больше всего: и неважно, о какой дистанции речь — два часа пути, два дня или два месяца. Мне хочется быть с Ларой — вот прямо сейчас, а я один в «Дебрях науки», один, как Наполеон Шаньон среди индейцев яномами. Где вы, боги антропологии и божки дикарей, придите на помощь! Унесите меня отсюда — к Идеальной Диссертации.
Лучше переключиться на что-то другое: продолжим рассказ о дневных встречах. Значит, после вторжения так называемой Люси, которая ругалась из-за бабок, мэр решил представить меня картежникам, — те уставились на меня так, будто я марсианин. То есть, в категориях Леви-Стросса, различили на мне маску инаковости. Протяни я им стеклянные бусины и мачете в качестве ритуальных даров знакомства, — думаю, реакция была бы та же. Со временем меня здесь примут, но не сразу. Я улыбнулся и даже спросил, во что они играют, — типа, дал понять, что я тоже ими интересуюсь; зря старался, от вопроса они только сильнее вытаращились, во что, во что, да в свару же! — ну, сам напросился. Сейчас справился в «Робере», свара — региональный, распространенный на западе Франции термин (до этого места вроде все ясно), обозначает вариант азартной карточной игры «Три листика» с прикупом (искомого озарения не случилось). Я аккуратно расспросил мэра: картежники местные, профессии у них разные, но все заядлые рыболовы или охотники. Я их непременно еще увижу, так что имена решил не записывать.
Во всех отношениях интереснее оказалось другое знакомство — Макс. Полтинник, кожаная косуха, черная эспаньолка, крупная голова, широкие плечи, пузо, шлем, сразу за дверью — мотоцикл, говорит все, что думает, — я будто снова очутился в Париже, вернее, на какой-нибудь рабочей окраине — в Монтрее. Он заглянул за сигаретами, но мэр его окликнул и предложил выпить с нами. Макс — художник; поселился тут лет десять назад (он действительно раньше жил в Монтрее, забавное совпадение). По его словам, живет чуть в стороне от деревни, на большой ферме. Радушно приглашал в гости, как будет время. Из Парижа уехал, потому что нужен простор для работы, а еще — достала бывшая. Не терпится узнать, что он думает о местных жителях. Макс явно за словом в карман не лезет.
Итак, пропустив очередные два пастиса, мэр, который к тому времени, если не ошибаюсь, их принял четыре, стал потихоньку хмелеть. Щеки у него покраснели, глаза тоже, и, главное, речь окрасилась выраженным местным акцентом. Понять можно, но очень уж специфично. Он стал говорить с патроном и Максом о политике; поносил префектуру, отменившую один из его муниципальных указов (запрет сбора грибов в лесах муниципального подчинения для неустановленных лиц без местной регистрации) и тем нанесшую удар по самолюбию. «А кроме самолюбия, что пострадало?» — заржал Макс. В Ажасской роще приличных грибов отродясь не встречали. Беседа прервалась на телевизионный выпуск местных новостей, то есть было 19:00, пора возвращаться в «Дебри науки»; я поблагодарил мэра за радушие и поддержку, пообещал Максу (который, похоже, теперь никуда не спешил), что позвоню и заеду, кивнул хозяину и пошел домой. Вокруг стояла ночь — сырая, беззвездная, но освещенная бесчисленными рождественскими гирляндами, которые местные жители навешивают на фасады домов, словно стараясь переплюнуть друг друга по числу горящих лампочек и дед-морозов, ползущих по лестницам (при анкетировании узнать истоки этого странного обычая). Пешком мне нужно четыре минуты нормальным шагом, чтобы вернуться в «Дебри науки» (и во дворе вызвать яростный лай собаки Гари, хоть бы он скорее ко мне привык, а то как-то боязно).
Чтение и общий отбой.
Проснулся: заложен нос. В комнате — ледник, не забыть бы спросить переносной радиатор. Колония червяков в ванной ширится (фу!), миниатюрные улитки в гостиной плодятся, есть ли связь у этих двух явлений? Позавтракал на скорую руку. Взял вопросник, проверил диктофон. Послал привет Ларе в чате. Только что видел Матильду, идущую по двору. Значит, она дома. Ну, пора. Теперь — за работу.
Два часа записи, одна порция кролика в горчичном соусе. (Не хватило духу сказать, что я не ем крольчатины, поэтому кролика съел — довольно вкусно, как оказалось. Как же я быстро адаптируюсь.) Матильда очень открытая, симпатичная и удивительная. Первый сюрприз: сначала она принимала меня на кухне, пока мы пили кофе, а потом повела меня в так называемый офис. Придется пересматривать изначальные установки: тут не только ультрасовременный компьютер, но и принтер и куча книг по информатике и бухгалтерии. Матильда управляет семейной фермой. Ее профессиональная карьера (а как это еще назвать?) впечатляет. Из крестьян, замуж вышла рано, менеджмент освоила самостоятельно. За компьютер засела, как она выражается, в 1990-е годы. Гари занимается непосредственно производством сельхозпродукции, а она — всеми бумагами. Счета, инвестиции, кредит — управляется со всем. И это помимо огорода, птичника и кроликов, в основном для домашнего потребления, — больше никаких животных на ферме не разводят. Матильда завела живность не так давно (после кончины матери много лет никого не держали), потому что, по ее словам, сколько можно есть поганую курятину из супермаркета. Так что сельские жители догоняют горожан в вопросах заботы о качестве продуктов питания. Дети выучились в городе, женились и теперь живут далеко (пригороды Парижа и Бордо). Взять в свои руки хозяйство они вряд ли сумеют и точно не захотят, так что вопрос о завершении деятельности остается открытым. (Матильде — пятьдесят семь, Гари — шестьдесят два.) Раньше Матильда также занималась приходом и помогала местному священнику по хозяйству — вплоть до его внезапной кончины (сказала с очень расстроеным видом) два года назад. Из чего я делаю вывод, что она практикующая католичка (изначально не собирался делать «религиозный» опросник, но теперь думаю добавить раздел «Вера»). Сообщила, что после смерти аббата (это правильно — его так назвать, «аббат»? Блин, вообще не рублю в католицизме) в деревне нет местного служителя культа, а только приходящий (вернее, разъездной) священник, который без разбору отправляет хоть крестины, хоть похороны, хоть свадьбы. (То есть периферийность деревни усиливается по крайней мере в обрядово-культовом аспекте. А как насчет религиозных меньшинств? Протестанты, евреи, мусульмане? Буддисты? А вдруг?) Матильда довольно стыдлива: например, избегает разговоров про семейную жизнь и половые практики (надо пересмотреть эту часть схемы беседы; вопрос про адюльтер вообще никуда, так и не смог его задать, нужно придумать, как выйти на этот аспект социальных отношений не впрямую), а также темы денег. На вопрос о доходах отвечает уклончиво: «Ничего идут дела, когда как, бывает и хуже, а прошлый год был отличным». (Цифры вообще-то можно вывести, исходя из стоимости зерна за тонну.) Зато про детство может говорить без конца. Вспоминает родительскую ферму, сестер, долгие вечерние посиделки, как жгли костры в Иванов день (я считал эту практику скорее городской — выяснить в процессе анкетирования, раздел «Празднества»), как пекли в камине каштаны, как ходили в лес, какие были в деревне праздники, как работала печь в булочной (до сих пор помнит вкус горячего хлеба: положишь на него масло, и оно растекается), в юности — танцы по субботам… Час с лишним записи на диктофон. Еще про разных людей времен ее молодости: опять про отца, мать, сестер; как она познакомилась со своим Гари, который сначала ухаживал за ее старшей сестрой, — ну, я тогда была совсем девч