Я посмотрела на него, потом повернулась к Катрин, которая так и стояла, уставившись в пол с убитым видом.
– Да, честно говоря, он прав. Это не худший вариант. Черт! Эмилио!
И мы все трое расхохотались.
Остаток утра и добрую часть ланча мы рассказывали друг другу, как провели вчерашний вечер, прибегая по возможности к эфемизмам и мимике, чтобы пощадить уши Ноя. Нам всем было более или менее стыдно, но только для проформы, – нам не надо было говорить этого друг другу, мы и так знали, все трое, что еще долго будем вспоминать о вчерашнем вечере (кроме разве что Никола, который глушил «кровавые Цезари» в тщетной надежде, что наконец пройдет его похмелье).
– А ты будешь… как бы… продолжать с Эмилио? – спросила я Катрин за ланчем.
– НЕТ!
– Почему «нет», тебе не понравилось?
Она покраснела до корней волос, чего не случалось с ней никогда.
– Это была промашка, – сказала Катрин. – Ну а ты, – добавила она, – как у тебя с Максимом?
– Я не стану относиться к этому всерьез, Кэт, меня ведь только что бросили. Это был бы самый крутой рикошет в моей истории.
– Он слишком хорош для рикошета, этот парень, – сказал Никола, добавляя табаско в свой «кровавый Цезарь».
– Не могу не согласиться.
Это была правда. Но я тем более не хотела поощрять интерес, чем менее была уверена, что он существует.
Шли дни, и я начала думать, что Максим попросту проделал со мной тот же номер, что он проделывал со всеми другими. Может быть, он патологический сердцеед, таких много среди мужчин – да и среди женщин тоже. А может быть – это была наименее приятная гипотеза, – я все выдумала. Увидела искру там, где был всего лишь сексуальный интерес, какой наверняка возникает не единожды в день, когда ты молодой мужчина тридцати пяти лет от роду.
Но через несколько дней я перестала задаваться этими пустыми вопросами. Флориан снова занял все место в моих мыслях и в моем сердце, хоть в моей жизни его и не было. Он не звонил, не подавал знаков, но он все время был рядом, как неотступно следующая за мной тень, отчего я жила в перманентном полумраке. Это не было больше то назойливое и до ужаса тягостное присутствие первых недель, но я ощущала его повсюду, постоянно, каждую минуту. Я говорила себе иногда, что со временем привыкну, что стану и останусь странной женщиной, которая несет бремя своей несчастной любви, как старые бродяжки свои котомки.
Мне все-таки удавалось поработать – долгими часами на диване в гостиной с ноутбуком на коленях и котами под боком, пока Никола слушал альбомы и делал записи за своим столом. Время от времени из комнаты выходила Катрин и тестировала на нас или на Ное, если он был не в школе, какие-то реплики. Роль шестнадцатилетней девочки она так и не получила, что хоть и было, несомненно, к лучшему, глубоко ее обидело и заставило еще активнее, если такое возможно, искать роль. Она выходила из дома только рано утром, а возвращаясь после полудня, кралась по коридору, в ужасе от мысли, что может столкнуться с Эмилио, который, однако, оставался квинтэссенцией крутизны и неутомимым пропагандистом, когда его встречали мы с Никола.
История моей «звездочки» из реалити-шоу была почти закончена. Я дошла до последней главы, в которой она поведала миру, как ей удалось «начать новую жизнь», став лицом сети по накладке акриловых ногтей. Такого не сочинишь, думала я, вспоминая наш разговор с Максимом. Максим, кстати, дня через три или четыре после нашей ночи прислал мне сообщение: «Драма у Гаспара сегодня утром: клиентка потребовала горячего молока. Я по тебе скучаю. Дай знать, если захочешь осчастливить старого цыгана. М.». Это послание, само собой, настолько же порадовало меня (я не сошла с ума, интерес был), насколько и разозлило (чего он хочет, зачем настаивает?).
– Не отвечай ему, – посоветовал Никола, когда я спросила мнение моих друзей за бутылкой вина. – Если у тебя нет никакого интереса к этому парню, не морочь ему голову. Просто не отвечай.
– Да уж, – вздохнула Катрин, – бедный парень.
– Будет знать! Он пытается получить свое еще разок, это нормально. Он же не говорит, что хочет построить жизнь с…
– Но…
Я не закончила фразу. Катрин и Никола ждали, а Ной, воспользовавшись случаем, ввернул, что, как говорит его учительница, очень жаль, что сегодня мы общаемся по большей части посредством текстовых сообщений и социальных сетей.
– Спасибо, мой волчонок, но…
– Что – но?
Я, собственно, спрашивала себя, не позвонить ли действительно Максиму – просто ради повторения приятной ночи. В конце концов не исключено, что именно этого он и хотел. И… и я тоже хотела, по-настоящему хотела… ощутить тяжесть его тела. Из лучших соображений? В этом я сильно сомневалась.
– Я точно знаю, о чем ты думаешь, Женевьева Крейган.
Никола смотрел на меня, скрестив на груди руки, с широкой улыбкой на лице.
– Нет, ты не знаешь!
– Женевьева! – прикрикнула Катрин делано возмущенным тоном.
– Я тоже знаю, о чем ты думаешь! – сказал Ной.
– Ну, и о чем я думаю?
– Ты думаешь, что хочешь еще вина!
Я посмотрела на мой пустой стакан.
– Ты недалек от истины, Ной.
Мы с Катрин и Никола расхохотались.
Жизнь шла своим чередом. Она текла рядом со мной, и, хоть мне было еще слишком тяжело, чтобы отдаться течению, я чувствовала его силу и неодолимую тягу этих вод. Все наладится, сказала я себе, и очень удивилась, что вправду в это верю.
Когда Никола наливал мне вина, в дверь трижды тихонько постучали. Катрин вскочила:
– Если это Эмилио, меня нет дома! – но Ной уже открывал дверь.
Это была моя сестра.
– Мой любимый меня бросил! – сообщила она с порога и, даже не сняв розовые сапожки, кинулась мне на шею.
Глава 7
Я оторопела секунд на тридцать, которые, видно, показались Одреанне слишком долгими, потому что она, оторвавшись от меня, крикнула:
– Ну, скажи же что-нибудь?
«С удовольствием, – хотелось мне ответить, – но что?» «Ничего, ничего»? «Все будет хорошо»? «Надо было чаще делать красивое и неземное лицо»? А лучше всего: «И ты сюда пришла плакать?» Я была не очень близка с сестренкой почти на двадцать лет младше меня, и ее выбор прийти со своим горем за много километров от дома в объятия почти, в сущности, постороннего человека, меня озадачил.
Еще я успела подумать, что она присвоила мою монополию на несчастную любовь, отчего тут же прониклась отвращением к себе. Меня огорчил не столько собственный эгоцентризм, сколько тот факт, что, оказывается, какая-то темная часть меня дорожила этой несчастной любовью, как будто она представляла собой хоть что-то мало-мальски завидное. Если я буду продолжать в том же духе, подумалось мне, то стану одной из тех женщин, что сотворяют из несчастной любви себе кумира. Жалкая и постыдная участь.
Одреанна смотрела на меня своими огромными синими глазами и, несмотря ни на что, еще и ухитрялась выглядеть обиженной.
– Ну ладно, ладно, – сказала я, снова обнимая ее, чем наверняка заслужила медаль за самый неконструктивный комментарий в истории. Через плечо Одреанны мне было видно, как Никола закатил глаза. Я бросила на него отчаянный взгляд, он в ответ развел руками, словно говоря: «Сама разбирайся со своими проблемами».
– Хочешь выпить, Одреанна? – предложила Катрин.
– Кэт! – одернула я ее, а Никола на диване закатил глаза еще выше.
– Извини, – спохватилась Катрин. – Машинально. Мороженого? Шоколаду? Мороженого с шоколадом?
Она, пожалуй, возбудилась. Мою подругу всегда тянуло на чужую беду, как ночную бабочку на свет. Что-то происходило, она могла помочь, быть полезной! Во мне вдруг шевельнулось предчувствие обувной коробки, набитой плохо отпечатанными буклетами о цигуне и втором рождении…
– Садись же, – пригласила я Одреанну, и та мешком плюхнулась рядом с Никола.
– Ты не поверишь? – сказала она, пытаясь дотянуться до моего стакана, так и стоявшего на столе, который я поспешно прибрала. Как я могла поверить или не поверить?! Неужели Одреанна была до такой степени озабочена своей скромной персоной, что думала, будто все только и думают о ее романе?! Я попыталась вспомнить собственное отрочество и тогдашнее ощущение себя центром Вселенной – с этим, пожалуй, следовало считаться.
– Одре, я… как ты сюда добралась?
За неимением четкого мнения о ее проблеме, я переключилась на практические вопросы.
– На поезде, потом на метро? – ответила моя сестра тоном, ясно дававшим понять, что никогда, никогда за всю историю человечества никто не задавал столь дурацкого вопроса.
– А… папа и Жозиана знают, что ты здесь?
– Мне четырнадцать лет?
Все тот же тон. Какой человек пришел бы просить помощи и поддержки, подчеркивая жирными штрихами дебильность (относительную, казалось мне) своей собеседницы? Одреанна.
– Что произошло, деточка? – спросила Катрин, садясь рядом с ней. Она вдруг стала само сочувствие. Я и Никола с улыбкой переглянулись.
– Ее парень бросил! – пропел Ной, направляясь в свою комнату.
– Эй! – взвилась Одреанна. – Он совсем того?
Я кусала губы, чтобы не расхохотаться.
– Не слушай его, – продолжала Катрин. В комнате разыгрывалась человеческая мини-драма, этого она упустить не могла. – Расскажи нам.
Я почти с облегчением услышала, как Одреанна в том же тоне «нет-ну-ты-типа-тупая?» ответила:
– Ну вот, мой любимый меня бросил, и я не знала, куда податься, вот и приехала сюда?
– А можно спросить, почему ты приехала сюда? – вмешался Никола. – Именно сюда?
– Да! – подхватила Катрин. – Вы ведь даже не очень ладите!
Ее отсутствие фильтров поистине поражало.
Одреанна посмотрела на Катрин, явно готовая облить ее царственным презрением, но тут ее нижняя губа задрожала, и в одну секунду она вдруг стала совсем маленькой девочкой.
– Да ну! – всхлипнула она. Она по-прежнему была обижена, но трогательный фасад, старательно выстроенный при помощи туши «Мейбеллин», черного лака для ногтей и манер, полностью осыпался, и ее обида сразу перестала быть смешной. Я легонько шлепнула Никола, чтобы он подвинулся, села и обняла ее за плечи.