– Я брошу трубку.
– Ха! Ты мне звонишь, чтобы бросить трубку.
– Да что ты хочешь от меня услышать?!
Я хочу, чтобы ты умылся кровавыми слезами, подумала я. Но даже в моем теперешнем состоянии я чувствовала – еще чуть-чуть, и все превратится в фарс.
– Я ничего не хочу от тебя слышать.
«Я ничего не хочу от тебя слышать». Это была, разумеется, ложь, ложь и архиложь. Я хотела услышать, что ему очень жаль, или что он задушил ночью свою хипстершу и выбросил ее тело в реку, потому что не мог больше выносить ее глупость, и что он возвращается, что он купил самые прочные наручники, чтобы приковать ими себя ко мне до скончания времен.
– Ладно, – произнес спокойный и степенный голос Флориана. – Я… я думаю о тебе, поняла?
– Иди на фиг.
– Ну что ж… я… до ско… пока.
– Иди на фиг.
И я повесила трубку.
– Хорошо было, а? – сказала я уставившимся на меня котам и рухнула на диван. Я не плакала, меня трясло. Хотелось кусаться. Мой телефон пискнул: пришло сообщение. Я перевернула аппаратик, готовая возненавидеть каждое слово Флориана, но это был Максим. «Встречаюсь с Нико в баре сегодня вечером в 18. Присоединишься? М.» Я отшвырнула телефон, который, к счастью, приземлился на кресло.
Еще сорок пять минут до встречи с психотерапевтом. Если я сейчас же не выйду, сказала я себе, то прогрызу диван. Я схватила первое попавшееся пальто, сунула ноги в сапоги и вылетела из квартиры. По лестнице поднимался Эмилио с огромным мешком картошки.
– Querida, разве это не пальто Никола?
– Некогда!
Если бы я остановилась, то врезала бы ему, просто ради удовольствия кому-то врезать. Так что я на бегу помахала ему рукой, кубарем скатилась по лестнице и помчалась в кафе, где работала Катрин.
– Привет, – сказал мне невыносимо игривым тоном Стивен, управляющий кафе, толстяк, который, как я подозревала, еще играл в компьютерные стрелялки и давно неровно дышал ко мне. Катрин наверняка рассказала ему о моем разрыве, и бедняга, похоже, питал надежду, которую я со злобным удовольствием изничтожила убийственным взглядом. Катрин за стойкой возилась с гигантской кофе-машиной.
– Флориан мне звонил, – сообщила я, оттолкнув молодого человека со связанными в пучок волосами.
– Иди ты! – вскрикнула Катрин. Она никогда не церемонилась, выражая удивление. Бросив свое занятие, она выскочила из-за стойки ко мне.
– Э-э… мой кофе? – робко спросил молодой человек с пучком.
– Видишь, ботаник, у меня срочное дело! – бросила ему Катрин, увлекая меня к столику. – Стив! Сделай кофе! Парень, который очень хочет выглядеть студентом-историком искусств, заказал маленький латте.
Она говорила очень, очень громко. Катрин была, наверно, единственной в мире официанткой, которая могла оскорблять клиентуру, командовать начальством и не потерять работу.
– Я, вообще-то, антрополог… – жалобно проблеял бедняга клиент, что в другое время меня бы насмешило.
– Так, – сказала Катрин, садясь напротив меня. – Подробности.
Она замолчала, словно вдруг что-то заметив.
– Это не пальто Нико на тебе?
– Да? Очуметь… прикинь, в каком состоянии я уходила? Но хоть сапоги надела, ты бы на моем месте…
– Ладно, ладно… подробности.
Я пересказала ей наш разговор. Она слушала, слишком часто, на мой взгляд, кивая головой, как интервьюерши на телевидении.
– О боже… – сказала она, когда я закончила. – Блин, весь план «ice queen»[49] накрылся медным тазом.
– Какой план «ice queen»?
– Ну, план оставаться холодной, невозмутимой и равнодушной.
– У меня никогда не было плана оставаться холодной, невозмутимой и равнодушной, Кэт.
– Не было?
– Нет.
– А мне кажется, что это всегда лучший план.
– Извини меня, но… ты могла бы сказать, что сама была холодной, невозмутимой и равнодушной? Хоть когда-нибудь?
Катрин была полной противоположностью всему этому.
– Ну… может быть, не равнодушной, но… я хочу сказать, эта теория ведь не вчера родилась? Мужчины любят женщин с тайной…
Я смотрела на нее и молчала.
– Тебе не кажется, что во мне, например, есть тайна?
– Нет…
– Нет? – Она была искренне разочарована.
– Тайны в тебе ни на грош, Кэт, ты как экран, на котором постоянно демонстрируются все твои чувства. – У нее был такой несчастный вид, что мне захотелось подсластить пилюлю. – Знаешь, я всегда думала, что эти так называемые «женщины с тайной» – просто дуры, им до того нечего сказать, что только и остается молчать с таинственным видом. Многие мужчины путают тайну и пустоту.
Катрин задумчиво кивнула:
– Но тебе не кажется, что, если бы ты говорила с ним холоднее…
– Кэт! Чудо еще, что мне не понадобился долбаный дефибриллятор! Блин, НИКАКИХ признаков жизни целый месяц – и нате вам: мсье звонит узнать, как у меня дела. Как у меня могут быть дела, кретин чертов? – Я схватилась за голову. – О боже. Надо было оставаться «ice queen».
– Да нет…
– Вообще-то, что бы это изменило, а? Нечего строить иллюзии. Вряд ли он прибежал бы обратно, если б я делала вид, будто мне начхать.
– Да, но, может быть…
– Кэт! Мне сейчас не нужен здравый смысл, мне нужно, чтобы ты говорила «Да-нет, да-нет», это возможно?
– Да-нет, да-нет…
– Спасибо. – Я так и сидела, обхватив голову руками. – Я хочу, чтобы он вернулся, Кэт…
Удивительно, что я не заплакала. Я подняла лицо к Катрин, ожидая потока слез, но он не хлынул.
– Да-нет, да-нет, – повторила Катрин.
– Да, да, я хочу, чтобы он вернулся! Я… знаешь, бывают такие моменты, когда я как будто забываю на две-три секунды, что он ушел. А потом вспоминаю, и… Клянусь тебе, это как вспышка, и я думаю: «Боже мой, я самая несчастная на свете». – Я подняла руку, прежде чем Катрин успела заговорить:
– Я знаю, что я не самая несчастная на свете. Но ты меня понимаешь?
– Да понимаю я тебя, понимаю. Но знаешь, что хуже всего? Иногда по вечерам я думаю о твоей истории – и завидую тебе. Потому что у тебя в жизни хоть что-то есть.
Она сказала это с совершенно обезоруживающей искренностью. Мне захотелось прыгнуть через стол и обнять ее. Моя подруга. Совсем, ну совсем без тайны. И такая настоящая, что это, по-моему, волнует сильнее любой тайны.
– Славная мы команда, а? – сказала я ей.
У Катрин глаза были на мокром месте. Но мои оставались решительно, безнадежно сухими. Я посмотрела на большие часы над стойкой, за которой лихорадочно суетился толстый Стив, готовя кофе для небольшой толпы.
– Мне пора, – встрепенулась я.
Катрин кивнула, утирая глаза:
– Извини. Я худшая подруга на свете. Ты приходишь ко мне поделиться, а я реву тебе в жилетку.
– Перестань. Это я говорю только о себе вот уже месяц… Просто тебя достало.
– Да?
– Да. А сейчас я пойду поговорить о себе с кем-то, кому за это плачу.
– Ты спроси ее, что она думает о теории «ice queen»! – крикнула мне вслед Катрин, когда я рысила к выходу, игнорируя безутешные взгляды Стива.
Удобно сидя в кожаном кресле, Жюли Вейе безмятежно смотрела на меня. На ней была супероблегающая белая блузка, длинные пряди черных волос симметрично ниспадали на груди.
– Ну, вот… как-то так, – сказала я.
Я только что закончила рассказ о телефонном разговоре с Флорианом. Мой список, разумеется, был забыт. Ничто больше не имело для меня значения, только этот разговор и то, что из него следовало. Я говорила, как выяснилось при взгляде на маленький будильник, стоявший на столе между нами, больше получаса. И теперь я ожидала, что Жюли Вейе, с высоты своего образования и своей роскошной силиконовой груди, скажет мне, что об этом думать. Я хотела, чтобы она препарировала разговор с моим бывшим, которого я, в конце концов, знала лучше, чем кто бы то ни было (и этим фактом все еще как дура гордилась: чертова хипстерша могла делить с ним постель – ужасная, ужаснейшая мысль! – зато я знала его как облупленного).
Но Жюли, конечно же, ничего не говорила.
– Моя лучшая подруга считает, что я должна была вести себя, как «ice queen»… а ты как думаешь?
– «Ice queen»?
– Холодная, невозмутимая и равнодушная.
Жюли кивнула в знак понимания.
– Это смешно, – заговорила я после паузы. – Вряд ли это бы что-нибудь изменило, правда?
Жюли по-прежнему молчала.
– О’кей, это, типа… ты молчишь, потому что я сама должна найти ответы на мои вопросы?
Она тихонько засмеялась:
– Я могу помочь тебе ответить на твои вопросы, Женевьева. Но я не могу тебе сказать, правильно ты сделала или нет, что накричала на своего бывшего.
– Но это же нормально, разве нет?
– Что?
– Кричать, бесноваться… Перед тем как прийти сюда, я зашла к подруге в кафе, где она работает, и… ничего, ни слезинки. Я только очень сильно злилась.
– Такое бывает. Как ты себя ощущаешь по отношению к этому?
– По отношению к бесноватости? – Мне казалось, что наш разговор принимает все более бредовый оборот. – Не знаю… я думаю, это закономерный этап, гнев, разве нет?
– Кто сказал, что закономерный?
– Ну, этапы после утраты… печаль, гнев, обида, смирение…
Вообще-то я имела очень смутное представление о списке и порядке следования этих этапов, о которых не раз слышала, но не придавала значения. Я отталкивалась в основном от эпизода из «Студии 30»[50], где Алек Болдуин проигрывает каждый этап в замедленном темпе. Можно было перейти к обсуждению заслуживающего доверия источника.
Жюли Вейе напротив меня улыбалась.
– Мне не очень нравится этот подход, – сказала она.
– Так, по-твоему, этапов нет?
– Этапы есть, да, но они твои.
Я почувствовала, что глаза у меня стали круглыми, как в тот раз, когда она сказала мне неделю назад, что я решаю все. Я представила, как буду приходить в кабинетик Жюли Вейе неделю за неделей – и всякий раз поражаться очевидной истине. Ладно, если уж я выгляжу полной дурой, сказала я себе, можно задать глупый вопрос.