– Значит, метим на другой район, – говорил Никола.
– Да, но я люблю этот…
– Тогда на другую часть района?
– Район-то не такой уж большой…
– Тогда другой район.
– Но я так люблю этот…
– Короче, ищем в этом районе.
– Да, а вдруг я его где-нибудь встречу?
Это было невыносимо и весьма непродуктивно. Эмилио предложил мне переехать с ним на Кубу, что после трех дней бесконечного пережевывания «да, но я люблю этот район, но я не смогу жить в этом районе» начало представляться мне самым разумным выбором. В конце концов Катрин, в кои-то веки проявив здравый смысл, напомнила, что они-то тоже живут в этом районе, но за шесть лет мы с Флорианом случайно встретились с ними всего два раза. Я уверяла, что сработает закон подлости: я буду натыкаться на Флориана и «Билли» как минимум трижды в неделю. После бурных дебатов мы договорились, что разумное решение о съеме недвижимости не принимают исходя из закона подлости.
И я начала поиски в своем районе. Я думала, что знаю его как свои пять пальцев, но быстро убедилась, что он таит множество сюрпризов. Особенно поражали домовладельцы. За три недели мы навидались всяких – например, еврея-хасида, сдававшего огромную, но чудовищно грязную квартиру, который, стоило Никола отвернуться, сделал мне недвусмысленное предложение – это было настолько невероятно, что привело меня в восторг. Я буду рассказывать внукам, как старый хасид хлопал меня по заду, спрашивая на ломаном английском: «You know… spanish fly?»[57]
Португалец весом килограммов двести убеждал нас, что квартира на первом этаже за 1400 долларов в месяц, все окна которой, кроме окна кухни, выходили на гараж, построенный им самим из подручных материалов, – просто находка.
Дама лет шестидесяти, квинтэссенция буржуазии Утремона, показала мне кокетливую четырехкомнатную квартирку, которую готова была сдать по относительно разумной цене. «Лишь бы не сдавать какому-нибудь… – она понизила голос и прошипела по-змеиному: – Жжжжиду…»
Отчего мне сразу захотелось вернуться к похотливому хасиду и сказать ему, что в трех кварталах от него есть дама, мечтающая познать все многочисленные прелести spanish fly.
Моя мать, как ни странно, вознамерилась мне помочь, ходила со мной смотреть квартиры и чересчур активно высказывала свое мнение – во всех, по ее словам, было недостаточно света и непременно «паразиты». Я не видела никаких паразитов, даже следов паразитов не наблюдалось, но у матери, похоже, был глаз-алмаз одержимой истребительницы, и она тащила меня отовсюду прочь, как от чумы. Квартиры же, в ее глазах приемлемые, все казались ей слишком дорогими – вообще, любая цена, превышающая 550 долларов в месяц (столько она платила за квартиру, где жила, надо сказать, уже пятнадцать лет), была для нее грабежом. Сколько я ни объясняла ей, что цены растут, все без толку.
Она позвонила отцу, чтобы он урезонил меня, – тот предложил решить проблему, купив для меня кондоминиум в Старом Монреале, о чем не могло быть и речи (этот отказ дорого мне стоил – меня сочли сумасшедшей все знакомые, включая Одреанну, которая кричала отцу, что пусть лучше купит квартиру для нее, когда ей исполнится восемнадцать).
Максим тоже посмотрел со мной несколько квартир и оказался судьей не менее беспощадным, чем моя мать, что со стороны человека, жившего на блошином рынке с красивым видом, меня очень насмешило. Я виделась с ним дважды за эти недели поисков – он звонил мне, я колебалась, мямлила: «Да, но не знаю, будет ли время, может быть, да, но мне бы не хотелось…», и он наконец сказал: «Слушай: я хочу тебя видеть. Ничего сложного. Но ты не должна считать себя обязанной видеться со мной».
Я пыталась объяснить ему, что для меня все «намного сложнее», но в конце концов уступала, потому что какая-то часть меня хотела видеть этого человека, такого спокойного, твердо стоящего обеими ногами на земле, с которой я давно уже не соприкасалась. Оба раза я убеждала себя, что буду льдом и чисто платонически проведу с ним день, осматривая квартиры, но оба дня перешли в приятные вечера, а потом в жаркие ночи. Было ли дело в нем или в моей неутолимой жажде? Одно только прикосновение его кожи к моей электризовало меня…
Но я все еще мечтала об объятиях Флориана, просыпаясь по ночам на раскладном диване, который, казалось, я никогда не покину. «Когда же это кончится?» – спросила я Жюли Вейе, которая, разумеется, ответила мне, что на такие вопросы ответов нет. Она, однако, гордилась мной, гордилась этим новым волевым человечком, которым я пыталась быть и которым, верилось мне временами, уже стала. Я рассказала ей и о Максиме, о том, что мне нравится видеться с ним и еще больше нравится с ним «спать» – глагол «любить», как это делал он, я употреблять отказывалась, – о страхе и неловкости, которые вызывали у меня эти новые «отношения», ведь речь шла именно о человеческих отношениях, не правда ли? Жюли улыбнулась моим тревогам и ответила: «Если он ничего не требует от тебя взамен, почему бы тебе просто не брать то, что нравится?», и я вышла из ее кабинета, в очередной раз ошеломленная очевидностью: можно доставлять друг другу удовольствие, не ожидая, что за это придется платить.
Я также исключительно гордилась тем, что смогла спокойно и, казалось мне, умно ответить на несколько осторожных мейлов, которые прислал мне Флориан. Он, видно, понял во время нашей встречи, столь бесславно закончившейся для меня, что электронная почта является более безопасным способом общения, и писал мне короткие послания, в которых, надо полагать, по десять раз взвешивал каждое слово. Мои ответы, требовавшие бесконечных сеансов мозгового штурма с Никола и Катрин, были столь же продуманны и укрепляли меня в мысли, что возобновление диалога в принципе возможно.
Я спрашивала себя всякий раз, собираясь нажать на «отправить», не жду ли бессознательно, затягивая с поиском квартиры, что Флориан позовет меня снова к себе, но мне удавалось отодвинуть эту мысль далеко, очень далеко, в чулан подсознания, загроможденный моими многочисленными неприятиями.
А потом однажды утром, отправившись в одиночестве смотреть, кажется, сто пятидесятую по счету квартиру, я нашла редкую жемчужину. Меня приняла молодая пара, до того идеальная, что я тотчас впала в депрессию: они были красивы, очаровательны, имели чудесного ребенка и жили на втором и третьем этажах изумительного трехквартирного дома, полностью отремонтированного их собственными руками и наверняка очень экологичного. Короче говоря, они были – по крайней мере с виду – воплощением моих грез об идеальном браке. Я бы, наверно, прокляла их и ретировалась, не будь они также владельцами четвертого этажа дома, светлой пятикомнатной квартиры без «паразитов», удачно расположенной и с выходящим в переулок широким балконом, на котором Ти-Гусу и Ти-Муссу хорошо будет играть (за этот критерий я держалась крепко, чем приводила в отчаяние Никола).
Я вернулась пешком к Катрин и Никола, обрадовав идеальную пару тем, что готова снять квартиру. Была чудесная погода, и отдельные смельчаки уже пили пиво и сангрию на террасах, выросших повсюду, казалось, за одну ночь. Задрав голову, я дышала полной грудью и наслаждалась хрупким и мимолетным ощущением, что все хорошо и дальше будет только лучше.
Дойдя до угла улицы, где жили Катрин и Никола, я увидела на ступеньках подъезда Максима. Он сидел с книгой в руках и как будто кого-то ждал. И потому, что он был красив на солнце, потому, что так потеплело, и все было, наконец, прекрасно, я спряталась за почтовым ящиком.
Глава 11
– Ты просто балда, – повторил Никола, кажется, в тысячный раз, с тех пор как мы вышли из квартиры. Мы стояли в очереди, чтобы войти в маленький зал, где Катрин и ее труппа показывали сегодня свою экспериментальную пьесу, в окружении людей, которые в большинстве своем были, как и мы, друзьями и родными актеров.
Ноя оставили с Эмилио – это было разумно, учитывая, что в последней пьесе Катрин, на которую его взяли, чудовище-минотавр бодро предавалось содомскому греху с женщиной и двумя юношами. Ной, к счастью, уснул до этой сцены, но Никола в дальнейшем предпочел держать его подальше от экспериментов Катрин, которая назвала его мракобесом и тупицей, – впрочем, Никола в данных обстоятельствах и не возражал.
– Правда, – сказал Никола, качая головой и смеясь. Он собирался в тысячу первый раз повторить мне, что я балда, но я оборвала его резким «ХВАТИТ!», от которого вздрогнули две молоденькие студентки перед нами. – Мало того что Макс приходил ко мне, – продолжал Никола, – но даже если бы он пришел к тебе… кто же прячется за почтовым ящиком, Жен? А? Кто прячется за почтовым ящиком? – Одна из двух студенток, видимо, развеселившись от этой картинки, повернулась к нам. Я глупо улыбнулась ей, словно говоря: «Ну да, это я такая сумасшедшая», и она опустила глаза, немного смутившись, но все еще посмеиваясь.
– Я же не знала, что он приходил к тебе, – процедила я сквозь зубы.
Этот разговор начался еще в квартире и уже сильно меня раздражал. Никола же было очень смешно.
– Ты бы узнала, если бы подошла и спросила его. Но ты предпочла спрятаться за…
– ХВАТИТ!
Между тем за почтовым ящиком я простояла недолго. Я развернулась и пошла обратно, пригнувшись, как жуликоватый персонаж в старой французской комедии. Я шла на цыпочках и даже успела подумать, что, будь рядом камера, я повернулась бы к ней, чтобы прошипеть «тс-с-сс» и подмигнуть детям. Направилась я к ближайшему кафе, где села и принялась «плести кружева», по удачному выражению Никола, издавна называвшего меня «кружевницей». «Плести кружева» означало разбирать ситуацию за пределами разумного и анализировать ее до полного абсурда. Я и вправду была кружевницей. Когда я принималась за дело, мало кто мог со мной сравниться в упорстве и умении делать самые немыслимые выводы из самой заурядной ситуации. Ничего оригинального в этом не было. Я подозревала, что почти все женщины и изрядный процент мужчин более или менее регулярно «плетут кружева» в вопросах любви, работы или просто морали. Разве что буддистским монахам да одной-двум культиваторшам лаванды, думаю, удавалось не увлечься этим вредным занятиям. Но я могла только позавидовать их прекрасной мудрости.