Она верно истолковала мой кивок и ответила только кокетливой улыбкой, а потом добавила:
– Все равно. Молодец, это поступок.
– Я знаю. Но тебе не кажется, что с нами что-то не так? Почему нам легче показать сиськи, чем поделиться своей внутренней жизнью?
– Не кажется. Это куда интимнее, если хочешь знать мое мнение.
Она была права. Именно поэтому я пожалела о своей просьбе ровно через три наносекунды после того, как высказала ее Максиму. Я знала, что он не будет настаивать, чтобы я прислала ему эти тексты, но знала и то, что я слишком горда, чтобы прикинуться овечкой и ничего ему не послать. И потом: я хотела услышать его мнение. Я хотела знать, не трачу ли напрасно время в тщетных надеждах и не лучше ли мне удовольствоваться биографиями псевдозвезд, которые требовали в конечном счете немного затрат, почти никаких усилий и минимального сопереживания. Если хочешь дать себе передышку, лучшей работы, чем сочинять автобиографии сериальных актрис, и пожелать нельзя!..
И я послала Максиму несколько текстов, которые выбирала полдня, сопроводив их мейлом почти такой же длины, в котором просила его быть мягким, но искренним, сказать мне правду, но облечь ее в деликатную форму. Я заранее извинялась за посредственность моих текстов и извинялась за то, что извиняюсь, – в общем, я опять проявила «отчаянную непосредственность». Максим ответил на мой мейл лаконично и очаровательно: «Я буду сама деликатность».
– Когда же ты с ним увидишься? – спросила Катрин, помогая мне закрыть чемодан. Назавтра мне предстоял переезд на новую квартиру, который грозил быть бесконечным и очень неэкологичным: я должна была сделать дюжину ездок – забрать свою старую кровать у отца, забрать заказ в Икеа, еще один – в магазине бытовой техники, не говоря уже о мебели, купленной на блошином рынке, которая еще пребывала у Максима.
– Завтра, – ответила я. – Между двумя ездками. – Максим вызвался мне помочь, равно как и Эмилио, которому все равно было нечего делать, к тому же я посулила даровое пиво и пиццу. Никола и Катрин, у которых днем были дела, обещали забегать в свободные минуты, и даже моя мать грозилась поучаствовать, что страшило меня больше всего.
– Поверить не могу, что ты съезжаешь… – сказала Катрин. Я подняла голову, ожидая куда более эмоциональной реакции. Ну конечно, глаза у Катрин были полны слез.
– Я буду жить в трех кварталах отсюда, Кэт.
– В пяти кварталах.
– И так больше не может продолжаться. Два месяца Нико работает на кухне, сколько можно?
– Да, зато нам было весело, правда?
Я прокрутила в голове недели, проведенные у друзей: вот самое начало – я в штанах с пузырями на коленях и фланелевом свитере, слившаяся с диваном. Потом одежда становилась все более «цивильной», улыбки все более частыми. Вспомнила я и наши трапезы с Катрин, Никола и Ноем, с Эмилио, с моим отцом и сестрой, с Максимом. Мне казалось, будто я прожила здесь годы. Что бы там ни говорили, с несчастной любовью скучать не приходится – сколько потрясений произошло в моем мирке за эти два месяца! «Да, – сказала я Катрин. – Нам было весело». И я была почти растрогана тем, что так хорошо устроена человеческая природа, а мои великодушные друзья дали мне возможность сказать о самом мрачном периоде моей жизни, – что да, нам было весело.
Катрин коротко всхлипнула и кинулась мне на шею. Она плакала, а я смеялась.
– Это слишком бурно. Слишком бурно.
Как раз в эту минуту вошли Ной и Никола. Никола замер перед этой сценой с насмешливой улыбкой на губах.
– Она плачет? – спросил он меня. Я кивнула, зарывшись подбородком в шевелюру Катрин.
– Почему ты плачешь, Кэт? – спросил Ной.
– Она плачет, потому что я завтра уезжаю, – объяснила я.
– И мне, и мне грустно!
Ной подбежал и обнял нас обеих, как мог, своими ручонками, отчего Катрин зарыдала еще пуще.
– Это слишком, ну просто слишком бурно, – повторил вслед за мной Никола.
– Да, но это же Кэт, – сказала я. – Иди лучше тоже к нам.
– Нет!
– Пап, иди к нам! – крикнул Ной, зарывшись головой под наши четыре груди.
– Это смешно, – проворчал Никола, подходя. – Это просто смешно.
Но он тоже обнял нас, и мы постояли так, пока плач Катрин не перешел в смех.
Назавтра около шести часов Максим и Эмилио поставили лаковый секретер в комнату, ставшую отныне моим кабинетом. Это была последняя поездка – квартира имела вид временного лагеря, но она была уже вполне жилой и благодаря вечернему солнцу, вливавшемуся в многочисленные окна, теплой.
Полдня я кружила вокруг Максима, точно встревоженный зверек, пока он не сжалился надо мной и не сказал:
– Я прочел твои тексты, Жен. И я не знаю, чего ты ждешь.
– Это плохие тексты? Почему ты так говоришь?
– Потому что ты пишешь хорошо. И если это плохие тексты, то уж не знаю, каковы хорошие.
Я посмотрела на него. Мне одновременно хотелось узнать больше и остаться на этой прекрасной ноте. Я, конечно, подозревала, что он кривит душой или, по крайней мере, преувеличивает, но была так довольна и чувствовала такое освобождение – ведь кто-то наконец прочел мои тексты! – что исполнила танец в еще пустой квартире, как раз когда вошел Эмилио с огромным скатанным ковром на плече.
– Мы еще поговорим об этом, если ты захочешь, – сказал мне Максим.
И я кивнула, но для меня это уже не имело значения: кто-то прочел мои тексты, они наконец-то существуют не только для меня.
– Когда ты захочешь, – ответила я Максиму, продолжая пританцовывать.
Эмилио положил ковер и присоединился ко мне, исполнив крайне неизящную хореографию, навеянную Голливудом.
Идеальная пара зашла к нам позже удостовериться, что все в моем вкусе. Что я могла сказать? Стены были заново покрашены, деревянные панели начищены, а кухня и ванная отдраены, казалось, зубной щеткой. Какие домовладельцы проявляют такое рвение, принимая нового жильца?
– Что-то тут не так, – смеясь, сказал мне Максим. – Слишком идеально… Даже подозрительно. Отличная завязка для моего нового романа, кстати.
Я пожала плечами, а Эмилио принялся развивать мысль – он тоже решил стать автором детективов и весь день проверял свои задумки на Максиме.
– Десять человек на острове, о’кей, Массимо? У каждого есть грех на совести, и вот они умирают один за другим…
Максим посмотрел на меня:
– Он издевается?
– Не думаю…
Но обескуражить Эмилио было не так просто, и он продолжал атаку на Максима, перебрав почти все романы Агаты Кристи. Максим принял игру и предлагал идеи, которые Эмилио систематически отвергал.
– Герой – молодой иностранец коммунистических убеждений, и он…
– Очень хорошо! – одобрял Эмилио.
– …найден мертвым в своей ванной.
– Нет, плохо, Массимо, очень, очень плохо.
Так они продолжали весь день, прерываясь только на споры о политике, столь же пылкие, сколь и абсурдные: Максим шел наперекор Эмилио во всем, с удовольствием играя «адвоката дьявола». Эмилио, у которого дела с логикой обстояли не лучшим образом, путался, противоречил сам себе, злился и заканчивал криком:
– Надо негодовать, ясно? Всегда надо негодовать! Я приехал сюда с одной футболкой и моим негодованием. Все остальное пусть идет к чертям, но моя футболка при мне и мое негодование при мне!
– Вот тут мы согласны, мой Эмиль. За негодование! – говорил Максим, и они, смеясь, чокались. – И за твою футболку.
И они снова чокались.
Они все еще чокались, когда мы сели на балконе, где идеальная пара поставила миниатюрный садовый гарнитур в подарок на новоселье («Что-то не так», – повторил Максим). Большой клен, дающий летом благодатную тень, уже выпустил почки.
– Здорово, правда? – сказала я.
– Классно, – подтвердил Максим.
– А как здесь много места, – заметил Эмилио.
– Даже не думай.
– Договоримся, Йенебьеба. Я не думаю, а ты подумай.
Он подмигнул мне. Он шутил, но я знала, что в каждой шутке есть доля правды. Он так достал домовладельца, что тот твердо решил выставить его за дверь, и это ему удалось после судебной мини-саги, все перипетии которой мы знали до мелочей. А Эмилио твердил, что канадское правосудие продажно и пристрастно, не в пример правосудию его страны! Послушать его, там карали правонарушителей, посылая им цветы и воздвигая памятники.
– Серьезно, – сказал ему Максим, – что ты будешь делать? Через сколько он тебя выставит?
– Dos meses…[63] – вздохнул Эмилио.
– У тебя есть план?
– Нет. Но надо верить, и жизнь покажет, вот так.
Он зажмурился и улыбнулся солнечным лучам, еще пробивавшимся сквозь ветви клена. Максим повернулся ко мне, взглядом спрашивая, всерьез ли говорит Эмилио, и я кивнула, на что он ответил, восхищенно округлив губы и крепко хлопнув Эмилио по спине:
– Горячий ты парень, мой Эмиль.
– Sí. Даже слишком caliente[64] для этого города.
– Ты уедешь? – встревожилась я.
Жизнь без Эмилио – все равно что жаркое без перца.
– Не знаю, – сказал Эмилио. – Уже скоро два года я здесь… Есть много мест на свете, куда мне хочется…
– Но Ной будет горевать!
– Ах, Ной… Я вернусь. А он, когда вырастет, приедет ко мне. Мы будем вместе делать революции повсюду.
Я обняла его за плечи и звонко поцеловала в щеку. Через полчаса он поднялся, вдруг определив по косым солнечным лучам, что опаздывает на галантное свидание.
– Студентка, будущий антрополог, – сказал он, многозначительно поглядывая на Максима.
– Тебе, наверно, подцепить будущего антрополога – раз плюнуть… так нечестно, – сказала я ему.
Эмилио от души рассмеялся и ушел, пообещав прийти на следующей неделе на новоселье, которое было на самом деле лишь поводом лишний раз выпить с друзьями.
– Чертовски славный парень, – сказал Максим. Мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся за углом. – Почему Катрин не захотела?..