– Не знаю, – сказала я. – Мы все-таки не в «Матрице», но в этом есть что-то… – Я искала слово. Само понятие меня не шокировало, просто кое-что не укладывалось в голове. – Удивительное? Но, Кэт… Это твой выбор – родить ребенка одной. Твой план сам по себе немного удивительный.
– Я знаю.
– Ты уверена, что этого хочешь? – Этот вопрос я задавала ей, наверно, раз двадцать за последние два дня, и ее терпение было на исходе.
– Да, я уверена, Жен. Как бы то ни было, это менее дебильный план, чем бросить Максима ради Флориана.
– О’кей, во-первых, заметь, что не я об этом заговорила, и во-вторых, я не встречаюсь с Максимом!
Катрин закатила глаза и поглубже уселась на стуле. Последние сорок восемь часов я доставала всех вокруг своими страхами и жалобами и измышляла тысячи уловок, чтобы избегать и Максима, и Флориана. Прошло всего два дня после чудесного и такого неожиданного возвращения последнего, но я ухитрилась всесторонне обсудить вопрос не меньше сотни раз. Я меняла идеи и мнения, что твой флюгер, и, похоже, была физиологически неспособна понять что бы то ни было, если мне не объяснят это раз двадцать. И я без конца повторяла одни и те же вопросы моим друзьям, которые отвечали мне с нарастающим раздражением, – и кто их за это осудит?
Позавчерашний день я провела, донимая их, пока они не уговорили меня вернуться домой и несколько часов поспать, на что я, скрепя сердце, согласилась. Они хотели покоя, а я наивно убедила себя, что смогу лучше разобраться в себе, когда проснусь, что было, конечно, не так. Я все-таки перезвонила Максиму, скрестив пальцы в надежде попасть на автоответчик: не то, чтобы я лучше лгала голосовой почте, но предпочитала не слышать, как собеседник в трубке мне не верит. Конечно же, Максим ответил сам, и я объяснила ему, что не прячусь, просто похмелье, усталость, в общем, хочу провести уик-энд «спокойненько». («Спокойненько?» – повторила Катрин, которая пришла ко мне после моей сиесты, и я жестом показала ей, что сама не понимаю, откуда взялось это дурацкое слово.) Я не знала, поверил ли мне Максим или просто лгал убедительнее меня, но трубку я повесила с улыбкой, и мне стало немного легче.
– Нет ничего приятнее, чем откладывать свои проблемы на потом, а? – сказала Катрин, на что я ответила прочувствованным «м-м-мм». – Что ты будешь делать, когда он позвонит в понедельник?
– М-М-ММ! – повторила я.
Она посмотрела на меня, улыбаясь:
– Думаешь, что к понедельнику ответ придет сам собой, да?
Не найдя, что сказать, я села на кровать с котами на руках. Катрин, понаблюдав за мной немного, с жалостью склонила голову и заявила:
– Ладно. Пошли обратно к нам. Жалко мне тебя…
Через два стакана вина – а может, дюжину, – изрядно под хмельком, я с пафосом объявила, что я – одна из самых счастливых женщин на свете, потому что два замечательных человека влюблены в меня.
– Ты невыносима, – сказала мне Катрин. И я была совершенно с ней согласна, но не могла не поражаться вслух своему везению и иронии судьбы, мешавшей мне им насладиться.
«It was the best of times, it was the worst of times»[74], – без конца повторяла я в свой стакан с вином, чувствуя себя глубокомысленной и проницательной.
Следующий день я провела в том же состоянии полнейшей нерешительности, дойдя до того, что хотела позвонить Жюли Вейе и потребовать у нее ясного и четкого ответа. Я, правда, перестала донимать Катрин и Никола, что-то несуразное писала и разговаривала с котами, пока около шести мне не позвонила встревоженная Катрин:
– Мы не слышали твоих стонов весь день, вот и подумали: «Или она умерла, или приняла решение». Первая версия показалась нам более правдоподобной, и мы забеспокоились.
Я натужно посмеялась, но дала себе обещание, что не пророню ни слова о моей дилемме завтра в клинике оплодотворения. Что мне, наверно, удалось бы, если бы Катрин не подняла тему сама, и теперь я снова грызла себя, а она рядом со мной упорно не поднимала глаз от буклета.
– И вообще, – сказала я наконец, – я не решила, что брошу Максима или что бы то ни было.
– Да уж, меня бы это удивило, – отозвалась Катрин, не поднимая головы.
– Мой отец думает, что мне надо бросить обоих. Но это несколько абсурдно, в той мере…
– Твой отец?
– Да… я звонила отцу сегодня утром.
– Чтобы спросить у него совета.
Катрин отложила буклет и смотрела на меня с улыбочкой.
– Ну да…
– Ты, правда, совсем запуталась, а? Уж если ты обращаешься к Биллу за советом в сердечных делах, значит, дела твои хреновые…
– Хватит!
Катрин от души смеялась. Знать бы, подумалось мне, я отвлекла бы ее своими проблемами гораздо раньше.
– И Билл посоветовал тебе бросить обоих?
– Да. Это его слова.
– В этом что-то есть, – признала Катрин. – И вообще, кому сейчас нужен мужчина, а?
Она подмигнула мне, помахав перед моим носом брошюрой под названием: «Найти донора: простой и индивидуальный подход», и тут ее вызвали к доктору.
Мы вошли в маленький бездушный кабинетик, где врач жестом пригласил нас сесть. Он порылся в стопке бумаг на столе и, подняв голову, спросил:
– Мадам Сароян?
– Это я, – ответила Катрин, вдруг превратившаяся в испуганную девчонку.
– А вы сожительница? – спросил врач меня.
– Нет, нет, просто подруга. Я ее сопровождаю.
Врач кивнул:
– Итак, вы хотите родить ребенка одна?
– Да, – сказала Катрин. – Знаете, как это бывает: тридцать четыре года, друга нет, и вдруг говоришь себе: вау, мне же вот-вот сорок?!
Я с тревогой покосилась на нее: откуда взялся этот дурной номер художественной самодеятельности? Врач, разумеется, и не думал смеяться, и Катрин не унималась:
– Я не знаю, есть ли в формулярах определение «не в меру эмоциональная холостячка», но… это я!
Она помедлила, и я чуть не взмолилась: «Пожалуйста, не добавляй: «Вот та-а-ак!», но она уже прижала руки к щекам и выпалила весело и почти пронзительно:
– Вот та-а-ак!
– Так… – сказал врач, который, надо полагать, привык к не в меру эмоциональным холостячкам. – На первом этапе, мадам Сароян, мы определим ваши потребности и убедимся, что вы владеете всей необходимой информацией, чтобы принять адекватное решение.
Я посмотрела на его круглое лицо, голубые глаза и седую бородку, придававшую ему вид доброго дедушки, и подумала, что начало неплохое. Он выглядел немного усталым, и его вряд ли вдохновляла мысль сделать еще одну не в меру эмоциональную холостячку матерью, но дело свое он явно знал. Катрин, правда, была, похоже, другого мнения.
– Мое решение принято, – сказала она.
– В решении таких вопросов есть несколько этапов, мадам Сароян. Вы пока прошли только один, на следующем мы с вами поработаем вместе.
– Я не понимаю, – упрямо фыркнула Катрин. Она загадочным образом откровенно глупела, когда не хотела чего-то понимать.
– Я хочу сказать, что решение родить ребенка одной, без отца, многогранно. Мы вместе рассмотрим все грани, что позволит вам взглянуть на проблему глобально и принять верное решение.
– Но я уже приняла решение, – повторила Катрин. Я закатила глаза, а врач откашлялся. Сейчас заговорит чересчур терпеливым тоном, как всегда говорят люди, на самом деле нетерпеливые, подумала я.
И действительно, он, словно обращаясь к непоседливому ребенку, сказал:
– Я прекрасно понимаю, что вы говорите, мадам Сароян. Но я здесь для того, чтобы помочь вам пройти путь до окончательного решения.
Катрин повернулась ко мне:
– Он что, не врубается?
– Не говори при нем так, будто его здесь нет, – процедила я тихо сквозь зубы, как будто доктор, сидевший примерно в метре от нас, мог не услышать.
– Я хочу родить ребенка, – сказала Катрин на сей раз доктору. – Я. Хочу. Родить. Ребенка.
Я прикрыла лицо рукой. Мне было неловко, как будто мое чадо кому-то надерзило.
– И пусть у меня нет друга или мужа, но я не одна, у меня есть люди, которые готовы мне помочь, и я все обдумала. И я бы рада смотреть на все спокойно и не нервничать, доктор, но вы лучше меня знаете, что мне не двадцать пять, времени думать больше нет.
– Я все прекрасно понимаю, мадам Сароян. Но это серьезное решение, и…
– Вы бы сказали это мужчине? – выкрикнула Катрин, а я прошептала: «О боже…», съежившись в кресле.
– Да, – ответил доктор. – Будь в моей практике случай одинокого мужчины, желающего завести ребенка, я сказал бы ему то же самое.
– А вот мой кузен растит сына один, представьте себе, и ему не нужны никакие доктора для решений и этапов!
Я сжала локоть Катрин, а врач произнес «Так», ясно говорившее, что запасы его терпения не безграничны. Я покосилась на его руки, проверяя, не нажимает ли он на кнопку, открывающую люк под креслом Катрин, как мистер Бернс в «Симпсонах».
– Я уверен, что ваш кузен замечательный отец, – сказал он тоном, подразумевавшим прямо противоположное. Я нахмурилась: что-то он был уж слишком скор в суждениях, на мой вкус. – Но вы подумали, что такое растить ребенка, который будет лишен отца?
Я попыталась представить, каким было бы мое детство, будь я лишена отца. С одной стороны, Билл, конечно, не идеальный вариант, но с другой – детство наедине с моей матерью. Я ощутила прилив любви к отцу.
– Нельзя недооценивать травму, которую может нанести отсутствие отца, – гнул свое доктор.
– Мой отец ушел, когда мне было два года, мсье, так что я отлично знаю, что такое не иметь отца, представьте себе! – выпалила Катрин.
Врач поднял бровь. Выражение его было недвусмысленным: он изо всех сил сдерживался, чтобы не сказать: «Результат налицо!» Катрин, слишком занятая своим оскорбленным видом, этого, похоже, не уловила, и поэтому в кресле приподнялась я.
– Извините меня, – сказала я, – но мы вряд ли сообщим вам что-то новое, если скажем, что множество матерей-одиночек растят замечательных детей…
– Именно! – воскликнула Катрин, очень довольная, что я наконец-то включилась в разговор.