219.
5.2.4. Видимо, в дальнейшем этот прием изжил себя, перестал быть эффективной формой маскировки от цензуры: в советское время этот тип эзоповской пародии встречается сравнительно редко. Один из таких редких примеров – стихотворение Николая Глазкова «Очередной вопрос».
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал.
Где б московский иль горьковский житель
В долгой очереди не стоял!220 —
так начинается это стихотворение. Остальные 16 строк нарочито (маркер 1) лишены стандартных форм поэтичности: нарушение принятого в начале некрасовского анапеста приближает их к прозе, равно как и использование безóбразной и безэмоциональной речи. Все это и является экраном, который, по замыслу поэта, должен подсказать идеологической цензуре, что данное произведение – всего лишь публицистическое выступление поэта в духе официально разрешаемой критики «отдельных недостатков» в организации государственной торговли («недостатки в продпалатке», как именуется такого рода сатира на жаргоне советской интеллигенции). Между тем операция, проделанная Глазковым с широко известным текстом Некрасова, сообщает стихотворению куда большую социально-разрушительную силу, нежели «критика отдельных недостатков». Все советские школьники заучивают и, соответственно, все взрослые граждане помнят хотя бы эти строки из «Размышлений у парадного подъезда»:
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал.
Где бы сеятель твой и хранитель,
Где бы русский мужик не стонал…221
Ироническая цитата у Глазкова переходит в метафору: современный русский человек («московский иль горьковский житель»), томящийся в очередях, уподоблен своему предку, томившемуся под гнетом бесправия и нужды, имевших в прошлом иное обличье.
5.2.5. В литературе советского времени значительно чаще, чем художественные тексты, с эзоповской целью пародируются нехудожественные тексты: официальные документы, пропагандистская публицистика, образцы социальных диалектов. Так, у того же Глазкова:
– Этот город далекий, но нашенский! —
Гениально сказал о нем Ленин222.
Ироническое цитирование часто повторяемого ленинского высказывания о Владивостоке пародирует стандартный элемент любого советского писания – непременную ссылку на Ленина («По гениальному выражению В. И. Ленина…», «Как гениально определил Ленин…» и т. п.). Стереотипность употребления ленинской цитаты «к случаю» и традиционного к ней комментария служит здесь экраном, а семантическое несоответствие модификатора «гениально» модифицируемому замечанию бытового характера: «Этот город далекий, но нашенский», которое не может быть оценено по шкале гениальности-бездарности, маркирует для стилистически чуткого читателя эзоповскую сатиру, заключенную в стихотворении и направленную против тупого советского идолопоклонства.
Элементами такого типа пародий насыщены произведения В. Шукшина, В. Аксенова, Ф. Искандера и многих других писателей, вышедших на литературную сцену в начале 1960‑х годов. Эзоповская пародия старого типа, то есть с пародическим использованием художественных текстов, стала в тот же период достоянием литераторов, занимавших охранительные позиции и продолживших в этом смысле традицию антинигилистического романа XIX века (см., например, в романе В. Кочетова «Чего же ты хочешь?» пародийные пересказы произведений Богородицкого, персонажа, в котором карикатурно изображен писатель В. Солоухин).
Подробнее о роли пародийных элементов в структуре эзоповских текстов будет сказано в Главах IV, V и VI.
5.3. Перифраз
В года разлук, в года смятений, когда свинцовые дожди
лупили так по нашим спинам, что снисхождения не жди,
и командиры все охрипли… —
поется в одной из песен Булата Окуджавы223. Казалось бы, храбрые воины должны встречать «свинцовые дожди» грудью – почему же «лупили… по нашим спинам»? Бедствие, на которое намекает поэт, не может быть названо им прямо. Это стрельба в спину и в прямом смысле – пресловутые заградотряды НКВД, которые в начале войны использовались, чтобы сдерживать отступление обреченных на смерть солдат, и в переносном – этим перифразом поэт описывает продолжение сталинской тирании в тылу, в то время как солдаты сражаются и умирают за родину на фронте.
Аналогичный перифраз находим и в одном из военных стихотворений Александра Межирова:
Мы под Пулковом скопом лежим.
Артиллерия бьет по своим. <…>
Недолет, перелет, недолет —
по своим артиллерия бьет.
Нас комбаты утешить хотят,
вас великая родина любит…
По своим артиллерия лупит.
Лес не рубят, а щепки летят224.
Интересен здесь маркер/экран, представленный перефразированной поговоркой «Лес рубят – щепки летят», которую любил повторять Сталин. В устах вождя поговорка оправдывала как неизбежные жертвы при осуществлении государственного переустройства. Если же «лес не рубят», то жертвы, террор – бессмысленны. Здесь, как в матрешке, мы имеем перифраз в перифразе: перифразированная поговорка в маркирующей эзоповское стихотворение последней строке подсказывает читателю, что все стихотворение в целом следует понимать не как описание злосчастного военного эпизода, а как перифраз судьбы поколения, верившего в коммунизм и обманутого идеологами.
5.3.1. Перифразом, как известно, именуют замену прямого названия предмета его признаком; перифраз может быть дескриптивным («витая сталь» вместо «штопор») или эвфемистическим (когда прямое называние предмета – табу). Последний случай нередок в эзоповской практике. Одним из наиболее ярких эзоповских выступлений в 1960‑е годы было стихотворение С. Липкина «Союз» – панегирик в адрес еврейского народа и его уникальной исторической миссии. Разумеется, юдофильские темы официально в советскую печать не допускались. Эзоповская тактика автора строилась здесь на сочетании аллегории (описание вымышленного народа «И») и перифраза (подробное описание идеализированных национальных качеств вместо прямого называния евреев).
Ты подумай: и смерть, и зачатье.
Будни детства, надела, двора.
Неприятие лжи и понятье
Состраданья, бесстрашья, добра.
И простор, и восторг, и унылость
Человеческой нашей семьи, —
Все сплотилось и мощно сроднилось
В этом маленьком племени И. <…>
Без союзов словарь онемеет,
И я знаю: сойдет с колеи,
Человечество быть не сумеет
Без народа по имени И225.
Как это чаще всего случается, маркер и экран здесь вербализованы в одном слове, которое является названием выдуманного Липкиным народа (экран) и инициалом от Израиль. Поэт очень искусно пользуется своим экраном/маркером. Дважды он помещает «И» в конец предложения, так что и знак препинания (.) приобретает эзоповскую двусмысленность: то ли просто обозначение конца фразы, то ли также и аббревиатура слова «Израиль».
5.4. Эллипсис
Эллипсис – эффективная и часто употребляемая форма ЭЯ. Однако, как и в ряде других случаев, следует отметить движение от четко обозначенных, откровенных эллипсисов в дореволюционной литературе к затушеванным, более деликатным формам эзоповского эллипсиса в советское время. Такой эллипсис рассчитан на повышенную эзоповскую алертность читателя.
5.4.1. Вот пример весьма откровенного эзоповского эллипсиса, взятый из журнала «Сатирикон» № 43 за 1909 год. Подряд помещены три карикатуры: на первой изображен младотурок в виде палача-вешателя, который рассуждает: «Чем больше петель мы сделаем, тем больше узлов пройдет наш обновленный корабль по пути прогресса»; на второй – французский президент Фальер, управляющий гильотиной, а рядом плавающий в море крови Клемансо; на третьей – персидский шах на тонущем корабле; затем на странице было оставлено пустое место (эллипсис). Этот прием наталкивал читателя на домысливание, что русский государственный корабль и методы управления им аналогичны отвратительным чертам турецкой, французской и персидской государственности.
5.4.2. Тридцать лет спустя читательскому воображению предстояло проделать уже более значительную работу, чтобы зарегистрировать и расшифровать примененный в художественном произведении эзоповский эллипсис. В романе Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда», в четвертой главе второй части, описывается интерьер землянки командира роты Карнаухова, в том числе: «На стенке календарь с зачеркнутыми днями, список позывных, вырезанный из газеты портрет Сталина и еще кого-то – молодого, кудрявого, с открытым симпатичным лицом»226.
Выясняется, что «молодой, кудрявый» – это любимый писатель Карнаухова Джек Лондон. В двадцать четвертой главе той же части герой, после гибели Карнаухова, забирает себе на память некоторые вещи убитого друга: «Портрет Лондона я вешаю над столиком, ниже зеркала»227. Читатель, помнящий о двух портретах в землянке у Карнаухова, может сделать вывод об уровне симпатии героя Некрасова к Сталину.
5.4.3. В литературе 1960‑х годов применение этого приема, как правило, осторожнее, глубже, хотя содержание, зашифрованное эзоповски и обозначенное эллипсисом, значительно шире – историчнее и трагичнее.
В рассказе Юрия Трифонова «Голубиная гибель» («Новый мир». 1968. № 1) описывается несколько лет из жизни одной московской коммунальной квартиры. Внешне сюжет строится на следующей истории: пожилой рабочий Сергей Иванович и его жена Клавдия Никифоровна стали прикармливать прилетающего к ним на балкон голубя. Прирученный голубь обзавелся семейством. Старики привязались к птицам. Но начались жалобы от других жильцов в доме: от голубей грязь. Сергей Иванович несколько раз пытался отвадить голубей, те неизменно возвращались, и старик вынужден был уничтожить птиц (сцена возвращения домой пьяного Сергея Ивановича после расправы с голубями перекликается с рассказом Чехова «Нахлебники»).