5. Подготовленная аудитория может обнаружить в «Драконе» и третий план (структурный уровень), план эзоповской сатиры.
На этом уровне подчеркнутая близость сюжета к мифологическому инварианту (первый план) выступает как экран, маскирующий злободневное содержание, а многочисленными маркерами являются стилистические (в смысле используемых речевых стилей) контрадикции, которые как прием эзоповского метастиля мы называем сдвигами (см. III.5.6).
Одним из основных стилистических приемов, характерных для всех вообще сказок Шварца, является искажение принятых идиоматических оборотов, достигаемое минимальными средствами. Например, многие идиоматические выражения употребляются только в связи с определенным грамматическим лицом: «сидеть в позе крайней непринужденности» (только третье лицо), «ненаглядный, лапушка» и другие ласкательные обращения (естественно, только по отношению ко второму или третьему лицу). Для стилистической характеристики самовлюбленных персонажей Шварц нарушает эту норму: «Лакеи! <…> придайте мне позу крайней непринужденности» («Тень»), «…я ненаглядная… я только о себе, лапушке, и беспокоюсь…» («Два клена») (выделено нами). Подобными сдвигами насыщен и текст «Дракона», но здесь они чаще всего выполняют эзоповскую функцию.
В целом лексика и фразеология текста пьесы задана установками первого и второго структурно-тематических планов, то есть это лексика книжной нравоучительной и сентиментальной сказки, стилизация под широко распространенные в России обработки сказок из собрания братьев Гримм, в первую очередь. Определенный «немецко-гриммовский» оттенок ощутим и в наименовании персонажей: Генрих, Эльза, Бургомистр, называние персонажей по цеховым профессиям. Кот, Осел (последние – персонажи наиболее популярной сказки братьев Гримм, «Бременские музыканты»). Ту же тональность можно обнаружить в сказках Каверина, Габбе и некоторых других. Этот стилистический фон пьесы, легко распознаваемый любым читателем/зрителем, используется Шварцем для контрастных эзоповских сдвигов. Что же именно «сдвигается»?
Установленная стилистическая норма диктует использование определенного словаря и идиоматики и исключает использование слов и выражений за пределами этого свода. Подобно канцелярскому обороту в любовном объяснении или непристойному ругательству в правительственном документе, в контексте «гриммовской» сказки специфически русский речевой оборот, характерно советское слово, выражение, сюжетная ситуация, термин, связанный с менталитетом XX века, будут восприниматься как лингвистические или культурные малапропизмы257, сдвиги в другой стиль. В «Драконе» эти сдвиги чаще всего имеют характер анахронизмов или культурно-идиоматических несоответствий.
5.1. Примеры анахронизмов: (о Драконе) «он удивительный стратег и великий тактик. <…> устремляется отвесно вниз, прямо на голову коня, и бьет его огнем, чем совершенно деморализует бедное животное» (с. 317), [город] «был спасен от эпидемии», (цыгане) «враги любой государственной системы» (с. 318), «Ланцелот – профессиональный герой» (с. 331), «отвечай попросту, без казенных восторгов» (с. 332), «я тут не так давно разработал очень любопытный удар лапой эн в икс направлении» (с. 346).
5.2. Примеры идиоматических несоответствий: «Здорово, ребята» (с. 327), «Поздравляю вас, у меня…» (с. 327, 328, 329), «к дождю, что ли, но только… ужасно разыгралась моя проклятая шизофрения. Так и брежу, так и брежу… Галлюцинации, навязчивые идеи, то, сё» (с. 330), «провалиться мне на этом месте» (с. 332), «И с чего это народ все сердится, сердится, и сам не знает, чего сердится» (с. 340), «Раз, два, три, четыре, пять, вышел рыцарь погулять … <…> Вдруг дракончик вылетает, прямо в рыцаря стреляет… Пиф-паф, ой-ой-ой…» (с. 340; здесь только слова «рыцарь» и «дракончик» вставлены вместо «зайчик» и «охотник» в текст фольклорной детской песенки258), «Закрывай, окаянная… объявляю заседаньице закрытым» (с. 340), «окаянные души, прожженные души, мертвые души» (с. 342), «мы с вами говорим на разных языках» (с. 354), «уму непостижимо» (с. 361), «Вы подумайте!» (с. 362), «так сказать, дело интимное» (с. 379), «меня так учили» (с. 381).
Самая избыточность (см. III.6.1.1.) и синонимичность (см. III.6.1) употребления этих приемов переводят текст, в восприятии стилистически чуткого читателя/зрителя, в эзоповское наклонение, провоцируют наложение моральной проблематики пьесы на окружающую современную действительность.
5.2.1. В этом ряду можно отметить группу особенно сильно действующих «советизмов», то есть речений, свойственных именно советскому культурно-лингвистическому обиходу, бюрократическим и сленговым словам и оборотам советской эпохи: «людям вход безусловно запрещен» (пародия на повсеместную вывеску; с. 330), «взволнованные доверием» (газетное клише; с. 339), «…мы назначили его исполняющим обязанности шлема. …вещи …будут выполнять свои обязанности вполне добросовестно. Рыцарских лат у нас на складе, к сожалению, не оказалось. <…> Это удостоверение дается вам в том, что копье действительно находится в ремонте, что подписью и приложением печати удостоверяется» (пародийная смесь бюрократического жаргона и юридических оборотов; с. 340), «легавые души» (арго: «легавый» – «милиционер» или «осведомитель»; с. 342), «Получается какой-то двусмысленный завыв», «утверждаю этот вариант» (пародийное использование оборотов, свойственных идеологическим цензорам; с. 361), «квартира… все окна на юг» (стиль объявления; с. 366), «выдаются подъемные, отпускные… командировочные… квартирные» (стиль трудового документа; с. 366–367), «достал рыбу» (сленг; с. 374), «объявляю брак состоявшимся с последующим утверждением» (пародийный канцеляризм; с. 378), «мы бы приняли меры» (канцеляризм; с. 380), (преступления, которые) «только намечены к исполнению» (пародийный канцеляризм; с. 381).
5.2.2. Кроме речевых эзоповских приемов этого рода, в пьесе есть и ряд ситуаций (микросюжетов), пародирующих некоторые типические явления советской культуры.
Такова, например, в первом действии ремарка:
И вот не спеша в комнату входит пожилой, но крепкий, моложавый, белобрысый человек, с солдатской выправкой. Волосы ежиком. Он широко улыбается. Вообще обращение его, несмотря на грубоватость, не лишено некоторой приятности (с. 320).
Эта ремарка эзоповски амбивалентна: портрет главного злодея дан так, что в нем совмещены черты, одинаково свойственные типичному нацистскому и типичному советскому лидеру 1930‑х годов – волосы ежиком, военная выправка и вообще демократически грубоватое обличье отца-командира. Однако следующая за ремаркой вступительная реплика Дракона: «Здорово, ребята!» – выше объясненный сдвиг, специфически русский оборот подталкивает к расшифровке образа как намека на советскую действительность.
Сцена во втором действии, когда Бургомистр с поклонами обращается к пустому креслу и просит отсутствующего Дракона исполнять обязанности почетного председателя собрания, откровенная пародия на советский ритуал избрания «почетного президиума» на торжественных собраниях с целью выражения лояльности правящему Политбюро.
Аналогичной пародией открывается третье действие: горожане под руководством Генриха разучивают хоровое приветствие новому повелителю. «Приветствия руководству» – это специальный устный жанр пропаганды, обязательный компонент всех партийных, комсомольских, профсоюзных съездов, торжественных заседаний, юбилейных сессий и т. п. Тексты этих приветствий пишутся анонимными авторами-профессионалами, декламация режиссируется профессиональными режиссерами, но исполняются они как условно-спонтанные манифестации любви и преданности – юными пионерами, рабочими, крестьянами259.
Распространенный в советской агитационной литературе и в риторике советских ораторов (особенно в первые три десятилетия советской власти) прием сравнения досоветского прошлого, жалкого и бесправного, с советским настоящим пародируется, с использованием характерных речевых оборотов, в ряде реплик Бургомистра и Генриха. Ср., например, нижеследующие реплики Бургомистра с типичными советскими оборотами «в проклятое царское время», «то, что присваивали капиталисты и помещики, теперь в руках трудящихся», «на протяжении столетий наш народ подвергался… и только теперь…».
Бургомистр.<…> Вспомните, кем я был при проклятом драконе? Больным, сумасшедшим. А теперь? Здоров, как огурчик (с. 363).
То, что нагло забирал дракон, теперь в руках лучших людей города. Проще говоря, в моих, и отчасти – Генриха (с. 368).
Четыреста лет в эту книгу записывали имена бедных девушек, обреченных дракону. Четыреста страниц заполнены. И впервые на четыреста первой впишем имя счастливицы, которую возьмет в жены храбрец, уничтоживший чудовище (то есть Бургомистр, узурпировавший подвиг Ланцелота. – Л. Л.; с. 376).
В самом сюжетном мотиве «украденного подвига» можно усмотреть эзоповский намек на советскую историографию, выдававшую одну за другой новые версии событий октября 1917 года и Гражданской войны, постепенно вытесняя из истории имена Троцкого, Бухарина, Зиновьева и т. п. и заменяя их именами Сталина и его приспешников. Новые издания «Краткого курса истории ВКП(б)» или «Истории СССР» подписывались специальными комиссиями, и в них объяснялось, как антиреволюционна была деятельность Троцкого и других опальных к тому времени коммунистов, а все успехи революции приписывались Сталину. Ср. речь Генриха:
Специальная комиссия, созданная городским самоуправлением, установила следующее: покойный наглец только раздразнил покойное чудовище, неопасно ранив его. Тогда бывший наш бургомистр, а ныне президент вольного города, героически бросился на дракона и убил его уже окончательно, совершив различные чудеса храбрости (с. 375).