(Безусловно, в наиболее мощной и сконденсированной форме использование этого словообраза мы встречаем у Мандельштама: «тараканьи смеются усища»; кстати, в одном из вариантов этого же стихотворения Сталин именуется также и «мужикоборцем»282; но Чуковскому принадлежит приоритет в литературном использовании этого пародийно-фольклорного эзоповского образа, и сделал он это в рамках сказки для детей.)
2.2. Пример эзоповской антивождистской сатиры в маске апологетического произведения находим у выдающегося сатирика М. М. Зощенко. Советская критика часто ссылается на рассказы Зощенко о Ленине как на доказательство лояльности писателя по отношению к режиму. Видимо, одни критики делают это из лукавства, другие – из‑за стилистической глухоты. Вся проза Зощенко пронизана пародийными мотивами, и «Рассказы о Ленине» не представляют в этом смысле исключения. Искусно используя в своем сказе роль «рассказчика для детей», вынужденного упрощать, приспосабливаться к детскому пониманию, Зощенко пародирует такой краеугольный раздел советской пропаганды, как апологетическая «лениниана».
2.2.1. Рассмотрим как образец рассказ «Как Ленину рыбу подарили»283.
Первые четыре абзаца, экспозиция, описание тягот в годы Гражданской войны, выдержаны стилистически нейтрально. Есть лишь один стилистический сдвиг в этом начале: «И население питалось чем попало. Хлеба выдавали людям по одному совершенно крошечному кусочку на целый день». Здесь сталкивается канцелярский оборот «население питалось» с инфантильно-жеманным «по одному совершенно крошечному кусочку». Таков первый сигнал читателю, что он имеет дело не с апологетикой как таковой, а с пародией на нее.
В конце четвертого абзаца Зощенко усиливает тот же прием: (о «голодающем» Ленине) «и он даже чай пил не с сахаром, а с карамельками». Под сильное интонационное ударение, обусловленное противительной конструкцией («не с…, а с…»), в заключение вступительного описания голода, страданий, которые, согласно советской агиографической традиции, великий вождь делит со всем народом, поставлено слово «карамельки». Это слово «карамельки» с сюсюкающим уменьшительным суффиксом обессмысливает всю предшествующую картину, так как, с точки зрения читателя, в первую очередь ребенка, карамельки лучше сахара.
В развитии рассказа сатирические мотивы становятся весьма откровенными. Вот Ленин рассердился:
И вдруг рыбак видит, что рука Ленина тянется к звонку. «Мама дорогая, – думает рыбак, – что же это получилось?»
Ужас рыбака при виде тянущейся к звонку руки диктатора, конечно, никак не вяжется с образом «доброго дедушки Ильича».
В благополучном финале, согласно с требованиями жанра, Ленин отсылает рыбу голодающим детям. Это уже несомненная пародия в пародии, так как обожествляемый Ленин пародийно уподобляется Христу, и даже превосходит Того в чудотворстве: Христос накормил голодных, наполнив их корзины рыбами, тогда как Ленин собирается это сделать одной рыбой. Так строится сатирическая пародия Зощенко на пропагандистское «евангелие от Ильича».
3. Абсурдистская поэтика и эзоповская пародия
Не только коммунистическая агиография, но и все пропагандные жанры становились объектом сатирического пародирования в двусмысленной эзоповской детской литературе. Поэты группы ОБЭРИУ, группировавшиеся в 1930‑е годы вокруг детских журналов «Ёж» и «Чиж», особенно часто эксплуатировали в пародийных целях советскую «массовую песню» и «военно-патриотическое стихотворение», усиливая, доводя до абсурда свойственные этим официозным жанрам интонации экзальтированного оптимизма, раболепного восторга перед вождями и самонадеянного шапкозакидательства.
Характерный пример. По традиции в каждом советском периодическом издании в мае публикуются стихи, прославляющие Международный день солидарности трудящихся. Такое календарное стихотворение в «Чиже» № 5 за 1941 год принадлежит перу Даниила Хармса и называется «Майская песенка»284:
Да, сегодня раньше всех,
Раньше всех,
Да, сегодня раньше всех
Встанем я и ты —
Для того, чтоб нам попасть,
Нам попасть,
Для того, чтоб нам попасть
В первые ряды.
Мы к трибуне подойдем.
Подойдем,
Мы к трибуне подойдем
С самого утра,
Чтобы крикнуть громче всех.
Громче всех,
Чтобы крикнуть громче всех:
«Сталину – ypa!»
<…> Потому что если враг,
Если враг,
Потому что если враг
Вдруг и нападет,
Ворошилов на коне,
На коне,
Ворошилов на коне
В бой нас поведет!
Перед нами произведение, обладающее всеми признаками пародируемого жанра военно-патриотической массовой песни. Имитируется метрика и строфика, свойственная такой песне, с ее характерными повторами, как бы отвечающими мелодической структуре, с бодро-утвердительными эксплетивами («да, сегодня…») и, конечно, с характерной лексикой, с характерной образностью – военный парад, вождь на коне и т. п.
Как известно, текст песни, напечатанный сам по себе, воспринимается несколько странно: повторы и enjambement’ы, обусловленные мелодией, выглядят нелепо. Текст песни кажется примитивнее, назойливее текста стихотворения.
Эти особенности жанра песни Хармс искусно использовал в качестве экрана. Инерция пониженных требований к логичности текста песни (со стороны предполагаемых цензоров) обеспечивала проскальзывание стихотворения в печать, а для стилистически чуткого эзоповского читателя маркерами подлинного, сатирического, содержания выступали преувеличенная назойливость повторов (каждая восьмистрочная строфа при устранении повторов могла бы быть сокращена до четырехстрочной; например:
Да, сегодня раньше всех
встанем я и ты
для того, чтоб нам попасть
в первые ряды)
и преувеличенная, даже по сравнению со стандартными песнями, нелогичность содержания: лирический герой рвется не совершать подвиги, а только крикнуть «ура», его уверенность в несокрушимости СССР основана только на том, что советскую армию поведет в бой Ворошилов («на коне»!).
Такого рода сатирические вещи, в которых клише казенного патриотизма доводились до абсурда, встречаются в «Еже» и «Чиже» непрерывно. Так, еще в «Еже» № 1 за 1930 год находим за подписью А. Введенского:
Возле леса на опушке
Притаились наши пушки.
Если враг подойдет —
Застучит пулемет.
Пуля пчелкой зажужжит.
Струсит враг и убежит,
Убежит трусливый враг
И запрячется в овраг285.
Что же касается «Майской песенки» Хармса, то безошибочность его сатиры была подтверждена развитием событий почти молниеносно. К тому времени, когда должен был выйти следующий после № 5 выпуск «Чижа», «враг» уже стремительно наступал по советской территории, а Ворошилов, назначенный в первые дни войны оборонять Ленинград, довел дело до трагической осады города немцами286.
3.1. Хармс и его соратники по литературной группе также в эзоповских целях пользовались своеобразным самопародированием, применяя в произведениях для детей приемы абсурдистской поэтики, в частности заумь287. Основой стилистической стратегии русских абсурдистов была десемантизация текста. Мы проследим, как Хармс десемантизирует текст внешне логичного, внешне пропагандистского стихотворения «Миллион» (см. Приложение 4).
«Миллион» рассматривается советскими критиками (и идеологической цензурой) как дань Хармса движению юных ленинцев. Сверстанное на книжной странице со стандартной картинкой, изображающей пионерский отряд со знаменами и барабанами, оно и вправду на первый взгляд не отличается от великого множества пионерских стихов и песен. Но внимательное прочтение показывает, что «Миллион» куда двусмысленнее, чем может показаться.
3.1.1. Сюжет
Сюжет очень прост. Марширует отряд мальчиков. Марширует отряд девочек. Две группы сливаются вместе, а затем присоединяются к большому количеству детей на площади. Необычной стороной сюжета является чрезмерная озабоченность автора арифметикой, казалось бы, не имеющей отношения к делу. Там, где пропагандистский автор дал бы стандартные детали пионерской символики – флаги, горны, барабаны, – Хармс, отталкиваясь от каламбурного переосмысления маршевой команды «Раз, два, три, четыре!», пускается в уравнения: 40 = 1 + 1 + 1 + 1 + 4 × 4 + 4 × 4 + 4. В качестве «развития сюжета» он преподносит читателю следующую изумительную новость: 80 = 40 + 40; и в качестве кульминации: 1 + 1 + 1 + 1 + 4 × 4 + 104 × 4 + 150 × 4 + 200 000 × 4 + 4 = «почти что миллион».
С одной стороны, все эти вычисления могут рассматриваться как метафора точности, предельной логики, как завершенная парадигма образной системы, эксплуатируемой в данном стихотворении; с другой стороны, все эти выкладки предельно произвольны, поскольку и 40, и 80, и «почти что миллион» могут быть представлены в виде бесконечного количества перестановок. Так Хармс пародирует «логичную» поэзию.
В четвертой строфе мы встречаем сдвиг, разрушение привычного речевого оборота, основанного на схеме «не А, не В, не С, а О», где В больше А, С больше В, а последний элемент самый большой (например, «не рубль, не червонец, не сотня, а целая тысяча!»). Обязательным условием осуществления подобной схемы в речи является принадлежность всех перечисляемых объектов к одному лексико-стилистическому ряду. Сдвиг, производимый Хармсом, состоит в том, что он перетасовывает два стилистически полярных порядка слов – один неформальный, просторечный (несколько → компания → толпа → почти что миллион), а другой формальный, заимствованный из военного лексикона (рота → батальон). Вместо нормальной прогрессии Хармс вводит абсурдную: «не компания, / не рота, / не толпа, / не батальон, / и не сорок, / и не сотня, / а почти что / МИЛЛИОН!»