55.
Таких примеров много. Но что делать в ситуации, когда договориться о маркере заранее нет никакой возможности? Когда невольного автора будущего эзопова послания отправляют в трудовой лагерь или в тюрьму?
В этой ситуации в СССР (и за его пределами тоже) часто возникают неконвенциональные тайные языки. Сидящие в советских тюрьмах или угнанные на работы остарбайтеры (о которых речь пойдет ниже) не имели возможности договориться о коде заранее, поэтому единственное, что оставалось, это надежда на читателя, который догадается, как именно надо расшифровать послание и где искать маркер. И в этой ситуации необходимо сузить количество кодов и маркеров.
Здесь стоит сделать важную оговорку. Код и маркер – это не одно и то же, как, может быть, к этому моменту начинают думать читатели. Код – это способ скрыть сообщение, инструмент, с помощью которого создается экран. Маркер – это маячок, который указывает на наличие кода и экрана.
Код в неконвенциональном тайном послании должен быть простым, а маркер – достаточно заметным для читателя. Например, если маркер не удавалось поставить в письмах остарбайтеров никаких другим способом, автор письма просто писал «догадайся»56.
Что касается кодов, то их количество в большинстве случаев уменьшалось до четырех основных и довольно простых приемов. Кажется парадоксальным, но это так: и остарбайтеры во время войны, и жители оккупированных территорий Восточной Европы, и политические заключенные в 1930–1970‑х годах использовали, как мы увидим ниже, в основном четыре кода: ассоциация, антонимия, созвучие, аббревиатурный код, а также их комбинации.
В 1991 году в немецком городе Фрейбурге ремонтировали здание Немецкого архива народной песни. На чердаке рабочие обнаружили незарегистрированные ящики. Когда его вскрыли, то обнаружили огромную коллекцию фольклора (от магических текстов до фольклорных песен) из писем остарбайтеров57.
Остарбайтерами («восточными рабочими») называли людей, которые были угнаны на принудительные работы в Германию в качестве бесплатной рабочей силы. Как правило, германские оккупационные власти на эти работы забирали подростков и молодых людей 14–25 лет из русских, украинских и белорусских деревень и городов. С 1942 года остарбайтерам были разрешена ограниченная переписка с родными, которые оставались на территориях, оккупированных Германией. Но, чтобы остарбайтеры не рассказали чего-нибудь ненужного (нельзя было писать о болезнях, голоде, насилии, антисанитарии, положении на фронтах и бомбежках), в каждом лагере должен был быть цензор (приписанный с 1943 года к ведомству гестапо), в чьи обязанности входило читать переписку и разрешать или запрещать отправку и получение писем.
В одном из таких трудовых лагерей работал цензор, который по образованию или по призванию был в довоенное время фольклористом или лингвистом (а скорее, как часто было в первой половине XX века, и тем и другим). Он не только хорошо знал все три восточнославянских языка, но и разбирался в диалектах и фольклоре этого региона. Но больше всего его интересовало то, что интересовало и Льва Лосева, и автора этих строк – эзопов язык, или, как он это называл, эвфемистическая речь остарбайтеров. Просматривая письма, цензор выписывал и дешифровал приемы, с помощью которых заключенные трудовых лагерей и их родственники в СССР пытались общаться. Имя (сохранилась только первая буква имени – Т.) и судьба этого цензора неизвестна, но мне очень хочется верить, что он не использовал свои филологические познания и увлечение эзоповым языком во имя абсолютного зла и пропускал хоть какие-то письма. В 1944 году цензор Т. посылает свою коллекцию Джону Майеру, 80-летнему фольклористу, во Фрейбург, и тот в ответном письме поддерживает желание цензора изучить эзопов язык, потому что «…эти устоявшиеся поэтические образы и формулы служат для них [остарбайтеров] заменой там, где народ из известного опасения не хочет прямо выразить свои чувства и ощущения». Однако потом началась бомбежка Фрейбурга, цензор пропал, Майер после войны умер. Чудом уцелевшие ящики с коллекцией были найдены только в 1991 году.
Этот материал важен для всех, кто интересуется эзоповым языком. В своей книге Лев Лосев оперирует примерами людей образованных. Но мы очень мало знаем про иносказательную речь людей вне подобной среды, не воспитанных на русской литературе и не живущих в крупных городах.
Остарбайтеры начали использовать в своих письмах коды, маркеры и экран сразу же, как им была разрешена переписка, – в 1942 году. Эти попытки были настолько массовыми, что, например, в 1942 году сотрудники гестапо в Виннице составили циркуляр, в котором предупреждали: «Многие остарбайтеры пытаются проскочить сквозь цензуру при помощи условной кодовой системы»58.
Типичное закодированное письмо в лагерь остарбайтеров выглядело так. Отправлено оно было из украинского города Кременец:
Була я на веселому співі із Ганью, із мамою, із татом, а хата моя покрашана на червоним, а верх чорним, а мамина также так як моя, а Насьця ни була на весілі, а була на свому полі в хати из Питром, а Ганиська була на весілі але шлюбу ни дали59.
[Я была на веселой свадьбе60 с Ганей, матерью, отцом; но мою хату покрасили красным, а крышу – черным, с хатой матери случилось то же; а Настя на свадьбе не была, а была на своем участке в хате с Петро, а Ганиска была на свадьбе, но ее замуж не выдали]61.
В этом письме использована комбинация двух кодов. Первый из них – простая ассоциация (а о втором коде поговорим в следующем разделе). Вместо А используется элемент Б, потому что существует некоторое частичное сходство между А и Б. В другом письме из деревни Дубица (Брест-Литовск, Беларусь) говорится, что «цветут соседние деревни», в других «деревни зацвели». В обоих случаях это указание на то, что деревни горят. Пожар, цветы, красный цвет метафорически близки. Поняв это, мы легко поймем, что «хата, покрашенная красным» из письма про Ганю выше, – это дом, побывавший в пожаре. «Крышу покрасили черным» – дом сгорел дотла.
При этом письма из разных деревень и в разные лагеря часто используют один и тот же выбор замен, и поэтому мы можем говорить скорее не о случайных метафорах, а о кодах, которые передавались горизонтальным образом (и это роднит эзопов язык остарбайтеров с языком офеней). Например, «серые голуби» – это стандартное обозначение немецких солдат (цвет мундиров которых был серый), самолеты – это «птицы», а «гостинцы» – бомбы. Весьма часто в разных письмах воздушные налеты шифруются через метафору музыки и музыкальных инструментов. Сравните два текста. В 1944 году из лагеря остарбайтеров были написаны два письма. Первое – в украинскую деревню Дрогичину, второе – в деревню Блудень возле Брест-Литовска:
Новостей таких нет, оно только что вечера ест у нас два музыканты играют одни на английской гармонии, а другой на американской62, то аже страх.
Бывает даже и белым днем танцуем и слушаем музыку. Здесь так танцуют как у нас в Лозове, только игра сложена с много раз больше инструментов чем у нас дома63.
Такой тип кода был распространен и в переписке советских граждан со своими родственниками, уехавшими из СССР. Так, например, в 1980‑х годов одна сестра писала другой в США письмо и, желая рассказать про академика Сахарова и его ссылку в Горький, написала в тексте мелкими буквами «сл. чел. [‘сладкий человек’]64».
Обратите внимание, что во всех этих сообщениях только кода почти никогда не бывает достаточно. Читатель должен догадаться, что в предлагаемом ему тексте есть скрываемая информация. Роль маркера в первом цитируемом письме про музыкантов отведена слову страх. Если бы автор письма писал о настоящих музыкантах, то упоминание страха было бы в таком тексте совершенно неуместно. Во втором письме маркером оказывается не конкретное слово, а контекстуальная избыточность – слишком подробно описываются танцы (и подчеркивается, что танцуют днем, что для работающих людей невозможно), а также навязчиво упоминают большое количество музыкальных инструментов. А в письме про Сахарова маркером оказался уменьшенный размер букв и странное сокращение.
Заключенные трудовых лагерей и их родственники виртуозно пользовались не только методом простых ассоциаций. Они создавали то, что я буду называть «сложная ассоциация»: в письме упоминается А, чтобы читатель вспомнил, что А есть часть выражения АБВ, а искомая зашифрованная информация вообще содержится в В. Авторы и получатели писем из трудовых лагерей остарбайтеров не были образованны, зато они умели свободно говорить на языке фольклорных песен, пословиц и поговорок. Например, в некоторых регионах Полесья распространено фольклорное выражение «не кукует кукушка после Петрова дня» (Петров день приходится на 12 июля) – в современных условиях мы бы сказали, что нельзя сдавать работу после дедлайна. И вот из белорусской деревни Вужа возле Пинска в лагерь остарбайтеров пришло сообщение: «Наша жизн как кукушка посли Петра»65. Отправители хотели сказать, что у них нет жизни, они не могут больше так жить66. Иногда в качестве эзоповых иносказаний использовались целые фразы, как будто заимствованные из песенного фольклора и звучащие в контексте войны крайне иронично: «Летают пташки с золотыми клювами и сбрасывают гостинцы»