Я не сразу понимаю, что это от Лауры. С каких пор она сама бронирует рейсы?
«Отлично!» – стучу я в ответ. Да, оправдание мне понадобится очень веское.
Как только я отправляю смс, снова начинается вибрация. «Как дела? Позвони, как будет время! Мартин»
Хорошо, хорошо. Спокойствие. Только спокойствие. Я поднимаю глаза. Вот он, сидит передо мной. Мартин. Мой брат Мартин. Смотрю на дисплей – сообщение все еще там. Смотрю ему в глаза. Опять смотрю на дисплей. Может, это все-таки плод моего воображения? Неужто я сижу тут один? Но моя тарелка все еще полна, а его – пуста, и это наводит на мысль, что он все-таки здесь.
Хотя почему это должно наводить меня на такие мысли? Уже не помню, мысль куда-то улетучилась. Если я вижу воображаемого брата, то почему не могу видеть воображаемой пустой тарелки? Без паники. Главное – сохранять спокойствие. Я осторожно удаляю смс, стараясь не задеть никакой ненужной кнопки. Откладываю телефон и, чтобы как-то поддержать беседу, говорю:
– Какая жара!
Он спрашивает, как дела у Лауры и Мари, я отвечаю. Рассказываю, что у матери теперь своя телепередача. Спрашиваю, как поживает его мать. По всей видимости, он так и торчит у нее, вот бедняга, это же невыносимо. При этом его мать мне нравится, уж по крайней мере больше, чем моя собственная. Только я собираюсь спросить его, действительно ли есть необходимость так часто к ней заходить и нельзя ли с этим что-нибудь поделать, как кто-то хлопает меня по плечу. Лотар Ремлинг. Телефон вибрирует, но посмотреть, что пришло, я не могу – мы хлопаем друг друга по спине, я легонько стукаю его по предплечью, футбол, то-се. Он плетется прочь. Ненавижу его, он едва не завалил мне сделку с Остерманом года два назад. Могу наконец взглянуть на телефон. Три сообщения:
«Я этого больше не выдержу».
«Хочешь, приезжай сейчас, хочешь – потом, мне без разницы».
«Приезжай сейчас или вообще не приезжай».
Я вскакиваю, говорю что-то о том, что мне срочно надо на встречу, бросаюсь бежать.
На улице, кажется, стало еще жарче. Идти недалеко, она живет всего в десяти домах отсюда. Но я быстро понимаю, что сегодня было бы лучше поехать на машине.
Останавливаюсь, достаю из кармана телефон. Один гудок, другой, третий. Четвертый. Она что, уже трубку не берет, когда я звоню? Уже до этого дошло?
– Эрик, в чем дело? – раздается голос Сибиллы.
– Нам надо увидеться!
– Я же тебе ответила: хочешь – приезжай.
– Но я сейчас не могу!
Мне показалось, что она повесила трубку. Но она еще тут.
– Эрик, это просто невыносимо. Сначала твое поведение в кино, теперь это…
– Не говори об этом! Не по телефону.
– Но…
– Знаешь, сколько людей может нас подслушивать?
– Но ты же сам мне позвонил!
– Сказать, что нам надо увидеться.
– Я тебе ответила: приезжай.
– Но я сейчас не могу!
– Не можешь – не приезжай.
Голова кругом. Она что, правда сказала «Не приезжай!»?
– Ты дома?
В ответ молчание.
– Почему ты молчишь?
Я вслушиваюсь и лишь какое-то время спустя понимаю, что она повесила трубку.
Мне надо присесть. Рядом с дорогой есть спортивная площадка, забетонированная, огороженная проволокой, рядом с ней есть скамья.
Какое-то время я сижу, закрыв глаза. Слышу уличный шум: рев моторов, визг клаксонов, перфоратор. Припекает солнце. Пульс выравнивается.
Когда я открываю глаза, рядом со мной оказываются двое детей. Мальчик в бейсболке и девочка с длинными черными волосами, схваченными синей лентой. Ей на вид лет шесть, ему – десять.
– Ты что здесь делаешь? – спрашивает он меня.
– Сижу, – отвечаю я. – А ты?
– Тоже сижу.
Мы поворачиваемся к девочке.
– Я тоже, – говорит она.
– Вы тут живете? – спрашиваю я у них.
– Нет, мы живем далеко отсюда, – говорит она. – А ты?
– Я тоже – очень, очень далеко.
– Сколько тебе лет? – спрашивает мальчик.
– Тридцать семь.
– Тогда ты очень, очень старый, – произносит девочка.
– Старый, – соглашаюсь я. – Это правда.
– Ты скоро умрешь?
– Нет!
– Но ты ведь когда-нибудь умрешь.
– Да нет же!
Некоторое время мы молчим.
– Вы пришли поиграть?
– Да, но тут слишком жарко, – отвечает мальчик.
– В такую жару вообще ничего не хочется делать, – добавляет девочка.
– А у тебя дети есть? – спрашивает мальчик.
– Да, у меня есть дочь. Ей примерно столько же, сколько тебе.
– Она тоже здесь?
– Нет, она в школе. А вы почему не в школе?
– Потому что мы прогульщики, – отвечает девочка.
– Прогуливать нехорошо, – говорю я.
– Почему нехорошо?
Тут я задумываюсь. Как ни стараюсь, никакого основания придумать не могу.
– Ну, потому что нельзя, – неуверенно отвечаю я. – Надо учиться.
– Многому нас там не научат, – говорит она.
– Если один день пропустить, то ничего не потеряешь, – поддакивает он.
– Значит, завтра вы все-таки в школу пойдете?
– Может быть, – говорит он.
– Пойдем, – добавляет она.
– Может быть, – повторяет он.
– Как вас зовут?
– Нельзя говорить чужим, как нас зовут, – качает головой девочка.
– Мне казалось, с чужими вообще нельзя разговаривать!
– Нет, разговаривать можно. А говорить, как нас зовут, нельзя.
– Странно, – отвечаю я.
– Да, странно, – соглашается мальчик.
– Это твоя сестра? – спрашиваю его.
– Он мой брат, – отвечает она.
– Вы в одной школе учитесь?
Вопросительно взглянув друг на друга, оба молчат; мальчик пожимает плечами.
Я знаю, что мне надо спешить, сначала к Сибилле, потом на собрание, но вместо того, чтобы встать, снова закрываю глаза.
– Ты когда-нибудь летал на самолете?
– Летал, а что?
– Почему он летает?
– Потому что у него есть крылья.
– Но ведь самолет такой тяжелый! Как же он летает?
– Из-за подъемной силы.
– Какой силы?
– Не знаю.
– Не знаешь?
– Нет.
– Но ты ведь учился в школе!
– Да.
– Почему же самолет летает?
Темнота, в которую меня погружают закрытые веки, пронизана солнечным светом. Ярким, оранжевым светом, в котором плавают желтые круги, из стороны в сторону, то поднимаясь, то опускаясь. Даже звуки перфоратора вдруг кажутся мне мирными и спокойными.
– Не лезь к этой троице, – вдруг говорит мальчик. – Не вмешивайся, просто пройди мимо.
– Что? – распахнув глаза, я жмурюсь от солнца. – Что ты сказал?
– Я сказал, нам надо идти.
– Мне тоже, – я быстро вскакиваю.
– Йози, – говорит мальчик. – Меня зовут Йози. А это Элла.
– А тебя как зовут? – спрашивает девочка.
– Ганс. – Очень трогательно, что они все-таки решили сообщить мне, как их зовут, но это вовсе не повод терять бдительность.
– Пока, Ганс!
Удаляясь, я чувствую себя так легко, что буквально парю над землей. Может, все дело в солнце, а может, в том, что я голоден. Надо было все-таки съесть спагетти. Чтобы не грохнуться в обморок, притормаживаю у киоска.
Ждать своей очереди приходится долго. Передо мной трое подростков спорят с продавцом. На одном – футболка с надписью «MorningTower»[3], на другом – «bubbletea is not a drink I like», на майке третьего полыхает огненно-красная буква «Y». «Да вы с ума сошли, – говорит один из них продавцу. – Полная фигня!» На это продавец советует им проваливать, в ответ один говорит ему, чтобы сам проваливал; нет, это вы проваливайте, отвечает продавец, да нет, сам отсюда проваливай, говорит другой, и так продолжается некоторое время. Я уже решил отправляться восвояси, но в конце концов троица идет своей дорогой и исчезает в ближайшей дыре подземки; я наконец могу купить себе хот-дог. Он очень даже недурен. Звонит телефон. Это Ивейн. Не зная, что и думать, снимаю трубку.
– Я тут подумал: позвоню-ка тебе, – говорит брат.
– А что такое?
– Не знаю, просто какое-то странное чувство. С тобой все в порядке?
– Разумеется.
– А откуда у меня тогда такое чувство?
– Может, потому, что я собирался с тобой сегодня… Ах, вот оно что! – тут мне все становится ясно. От неожиданности я застываю на месте. Гудят автомобили, что-то кричит мне полицейский: я снова встал посреди улицы, сам того не заметив.
– Что смешного?
– Представь себе, я попросил секретаршу тебе позвонить, а она… Она позвонила Мартину!
– Мартину?
– Ну, мы сходили пообедать. Я еще все время спрашивал себя, что он тут делает.
– Как вообще дела?
– Хорошо. Как обычно. Что в мире искусства?
– Приходится следить за тем, что происходит за стенами аукционных домов. Нельзя терять контроль над ценами. Кроме того…
– Говорил в последнее время с матерью?
– Да, точно! Надо бы ей позвонить. Она оставила мне три сообщения на автоответчике. Но с тобой что-то не так. Я это чувствую. Можешь отговариваться, но…
– Прости, мне пора!
– Эрик, ты можешь обо всем мне…
– Все в порядке, правда, просто пора!
– Почему тогда…
Сбрасываю вызов. Странные они, эти разговоры с Ивейном – словно с самим собой говоришь, и мне вдруг снова становится ясно, почему я его избегаю. Потому что мне трудно от него что-то скрывать, он видит меня насквозь, как я вижу его. При этом он не должен знать, как плохи мои финансовые дела и как плохи дела личные. Для меня это обернулось бы позором, признанием величайшего поражения, к тому же я не уверен, что он сохранит это в тайне. Есть старинная мудрость: тайна остается тайной лишь тогда, когда о ней не знает никто, кроме тебя одного. Если придерживаться этого правила, то хранить секреты не так сложно, как может показаться. Даже если знаешь другого человека, как себя самого, прочесть его мысли ты все равно не сможешь. Я не могу просить у Ивейна денег. Не могу просить его помочь мне исчезнуть. Он слишком правильный, ему этого не понять.
Как бы мне хотелось, чтобы он все-таки был традиционной ориентации. Когда я узнал, я неделями сходил с ума. Мы с ним так похожи – что это говорит обо мне самом, что это значит? Ничего. Да, я знаю, это не значит ничего, ничего, ровным счетом ничего, но простить его не могу.