Было это в 73 году н. э., и переселились они оттуда… и выгнали их из Лунеля… и сожгли синагогу в Слуцке…
8. Нагулявшись по кривым улочкам Лунного города, мы отправились в другой городок, в десяти километрах от Лунеля. Называется он Могио (Mauguio), а в Средние века звался Melgueil. Тамошний князь построил земляную крепость в виде уступчатой пирамиды, вроде небольшой вавилонской башни. Такие крепости были не редкостью в XI–XII веках, но Могио – одно из редчайших мест, где эта motte сохранилась. На самом верху ее стоял некогда княжий замок, а теперь это ботанический сад, увенчанный водонапорной башней. Мы бродили по спиралевидным тропам сада, смотрели на редкие растения и читали их названия, а потом спустились вниз. На рыночной площади спелые абрикосы «на варенье» немыслимых, персиковых размеров и клубничной окраски продавались, а точнее раздавались почти задаром, ящиками.
Покупкой абрикосов закончилось наше двойное паломничество.
Двойное, ибо мой муж и кузина носят, как я уже упоминала, имя Malgouyres: так прозывались выходцы из Могио. То есть были мы, Ярхо и Мальгуиры, в те не столь отдаленные времена, всего лишь восемь веков назад, соседями. Могио было также плотно населено евреями; тут были синагога и школа, были и раввины Мальгуиры. Один из них, раввин Саломон бен Моиз Мальгурис, написал книгу под названием «Дом Божий, или Почему Моисей покрыл себе голову». Рукопись книги хранится в библиотеке Эскуриала. А почему же он и правда себе ее покрыл?
5 мая
1. В 2006 году вышел на экраны американо-индийский фильм Миры Наир под названием «The Namesake», то есть «Тезка». Он снят по одноименному роману Джумпы Лахири (2003), писательницы, родившейся в Лондоне в 1967 году в бенгальской семье и выросшей в Америке, где отец ее работал в каком-то университете. Джумпа Лахири училась в Колумбийском университете, защитила диссертацию по культуре Ренессанса, в настоящее время преподает в Принстоне. Пишет она не только на английском языке, но и на итальянском. История, рассказанная в романе, а затем в фильме, автобиографического характера, но игра имен придает ей символическое звучание.
В «Тезке» происходит следующее: молодой человек попадает в страшную аварию и спасается благодаря книге, которую ему подарил дедушка. Это «Шинель» Гоголя. Вся его последующая жизнь – женитьба на прекрасной женщине, жизнь в Америке, учеба, преподавание, рождение детей – это как бы жизнь после смерти, то есть подарок. И когда он говорит «все мы вышли из „Шинели“ Гоголя», то понятно, о чем идет речь. Когда рождается его сын, он и его жена ждут решения о том, как его назвать; имя должно прийти из Индии, от старших. Они не беспокоятся. Ведь иногда ребенок получает свое «правильное» имя годам только к пяти или шести. Но в нью-йоркской больнице имя требуется незамедлительно, без этого не могут выписать, и отец в спешке дает сыну имя «Гоголь». Вся история сына затем показана сквозь призму имени; отношения сына с именем – принятие, отказ и возвращение к своей сущности. Из временного и случайного имя становится в конце концов подлинным, то есть тем местом, где умершие говорят с живыми.
2. В той части классической книги Каббалы «Зоар», которая называется «Плач», – самой странной и наименее цитируемой из всех – Авраам жалуется Богу на то, что тот позволил разорить Иерусалим и рассеять его племя, выгнать его с его земли. Бог отвечает ему: увы, Авраам, возлюбленный мой, но они сами виноваты, стали поклоняться идолам и тому подобное. Поэтому я и разгневался на них. И я еще долго ждал, из любви к тебе. Тогда Авраам кричит: пусть все их грехи простятся им, за то что через них имя Твое просияло между народами.
Дальше в этой книге евреи из Иерусалима (то есть те, что остались) и евреи из Вавилона (то есть те, что в изгнании) спорят о том, кому надлежит по праву читать свиток Плача, кто из них достойнее, то есть кто несчастнее. Писали эту книгу евреи, жившие в Испании, а переписывали те, что из Лунеля.
Те, что остались, называют себя «детьми» Господа, а те, что в Вавилоне, – его «служителями». Тут Иерусалим оживает и оказывается, что он женщина. Это эманация женской половины Бога и одновременно его Жена. (Как известно, Каббала замешена на христианской гностике, а потом мистика эпохи Возрождения – на Каббале, и так далее, по кругу.) Эта Женщина-город плачет, вспоминая, как счастлива она была некогда с Ним. Все самые духовные и интеллектуальные вещи описаны в брачных терминах, в словах о любви. Иерусалимский храм уподоблен брачному ложу, украшенному драгоценными камнями и гранатами. Такие же гранаты были в капителях колонн Храма. Ибо Храм и Ложе – это одно и то же, то есть такое место, где все растет, цветет и плодоносит.
Только все это счастье осталось в прошлом. С тех пор как пал Иерусалим, как началось изгнание, солнце зашло, тьма наступила. Остался лишь свет Луны. Да и этот лунный свет существует еще только благодаря им, то есть «внешним».
Кто это такие, эти внешние?
А вот кто.
Когда они жили все вместе, солнце мудрости сияло над их головами. Люди могли предсказывать будущее. А на Луне тогда обитала справедливость. Потом храм закрыли, людей повели в изгнание. Дальше идет вариация на темы знаменитого 136‐го псалма. Привели их на реки вавилонские, дали им арфы и велели играть. Они сказали, не станем мы играть в изгнании и сами зубами вырвали себе пальцы. И так не могли они больше играть. Их убили. Дальше вступает Иеремия: вот я собрал их пальцы в шаль моей молитвы и создал из них мой плач. Храм разрушили, он стал пылью, а пророческий дух, данный людям Богом, вопреки всему возвращается.
Ритуальный плач по разрушенному Храму становится трауром по нашему человеческому скитальчеству, по нашему лунному существованию.
Так вот где ты меня ждало, мое тайное имя – Ярхо, то есть та, что из Иерихона, Лунная – рожденная под знаком циклического знания, только и возможного в изгнании. Изгнанник же – тайное имя Адама, Улисса, Эдипа.
– Зови меня лучше Бродягой, – говорит герой фильма «Аккаттоне» Пазолини своей подруге Стелле, а то моим настоящим именем Витторио любой дурак может зваться.
3. Все так же в поисках лунных сюжетов мы оказались с моим мужем в Иерусалиме, у нашей подруги Лёли, и благодаря ее протекции – в Иерусалимском музее, где хранительница по имени Юдифь познакомила нас с творчеством удивительного фотографа. Тим Наум Гидаль родился в Германии, в еврейской семье, но где только потом не жил, в том числе и в Израиле. Там он создал серию фотографий под названием «Ночь каббалиста». На иврите есть два слова для Луны. Первая – «яреах» (откуда моя фамилия Ярхо), оно мужского рода, а второе «левана» – женского. Так что Луна – одновременно мужчина и женщина. Светило это отмечается в иудаизме специальным праздником новолуния (биркат халевана) на горе Мерон. Там якобы похоронен знаменитый рабби Шимон бар Иохай, легендарный автор «Зоара». Евреи-хасиды считают себя его наследниками. В день его смерти они сходятся на эту гору, на его могилу, молятся, вместе едят, поют и танцуют, стригут волосы детям, достигшим трех лет, а потом спят на могиле рабби Шимона. Одна из фотографий Гидаля (которая была показана на выставке в Париже) изображает хасида, спящего под сияющей Луной, прислонившись головой к куполу могилы рабби Шимона. Этот купол сам как Луна – вместилище тайного знания. Кажется, что хасид уже на Луне и что ему не нужно ни ракет, ни скафандров, а только блеск воображения.
В конце концов бессмысленное имя, отражаясь, всему дает смысл: как Луна.
4. Этот плач и эта мудрость словно были в Лунеле заготовлены впрок с тем, чтобы процвести потом в Слуцке и в Сквире. Сквира, откуда родом была моя бабушка Рывка, дочь Эль-Бенциона, – этот небольшой городок на юго-востоке от Киева, основанный в конце XIV века, был одним из самых знаменитых на Украине мест хасидского движения. Считалось, что сквирский раввин Янкеле Сквирер происходил по прямой от Шимона бар Иохая, то есть от самого основателя хасидского движения, целью которого была не сухая мудрость, а единение и полное растворение в том, чему Имени нет, про что только известно, что Жив.
6 мая
1. Нет, это еще не конец, еще эта тетрадь не дописана. Есть еще другие рукописи, письма… Как же быть?
2. Вот лежат передо мной письма дедушки Миши к моей маме, уехавшей учиться в Москву. Он, как всегда, спрашивает ее обо всем подробно, со вкусом и интересом к мельчайшим безделицам ее жизни, рассказывает ей, не стесняясь, о своей нищете и об одиночестве, о том, как все труднее становится работать. А потом – о своих «друзьях». Их надо накормить, защитить, спрятать, спасти. Им непременно надо помочь выжить. Их смерть невыносима.
Письмо от 24 декабря 1954:
Дома у нас все по-старому, никаких изменений нет, все живы и здоровы. Я так занят, что почти никого и не вижу. Зима у нас пока очень теплая, сырая и грязная. Я купил себе паршивенький плащ за 160 руб., но лучших не было. Нужно собирать деньги на пальто. Я думал, что в декабре смогу купить хотя бы недорогое, но пришлось платить ссуду, так что и в январе тоже ничего не выходит. По займу (прямо безобразие) ничего не выигрываю. Да! вот для тебя новость. У нас (у меня) живут две птички. Щегол и чижик. Я их купил на базаре, чтобы выручить мальчика. Мальчику было лет 6–7. Ему и его маме нужны деньги, а птичек никто не покупает. Он их сам ловит. Ну я и купил по три рубля. Сейчас я к ним очень привык. Они мне помогают заниматься тем, что отвлекают, и у меня в занятиях получаются «переменки». Чижик ужасно комичный. Во-первых, он ручной, никого не боится. Если его выпустить из клетки (вернее, вытащить, ибо он сам из клетки почти не вылетает), он моментально летит в клетку назад. Клетка у него хорошая, большая, мне ее подарил один знакомый. В клетке у него кормушка, вода и лимончик в небольшой банке. Ест он почти все: семечки, пшено, хлеб, колбасу. Он очень любопытный: как что ему в клетку дашь, не успеешь еще вынуть руку, как он слетает со своей перекладины и смотрит, что ему дали; если съестное, начинает есть. Он большой обжора. Недавно от этого несколько дней болел и не чирикал, не пищал и не пел. Он большой физкультурник. Когда не спит, все время показывает какие-нибудь номера, скачет, прыгает, переворачивается на перекладине, как на турнике, вниз головой, на стенке клетки, на одной ножке, держась за проволоку, описывает круг каким-то веером. Вчера ночью расхулиганился, устроил себе баню. Клетка стояла на столе в столовой (а обычно висит на окне), он начал набирать воду в рот и разбрызгивать так, что я стал отодвигать книги. Он забрызгал весь стол и сам измочился. Когда у него стало мало воды, я налил воды в розетку и поставил ему. Он обрадовался, сейчас же влез в воду и стал купаться, хлестать по воде крыльями, переворачиваться с боку на бок, вымок, что называется, до нитки, а затем стал сушиться. Сегодня вечером вылетел из клетки, и я его еле-еле нашел. А он уселся в ветках на лимоне и молчит. Щегол более дикий и очень любит чижа. Когда летает по комнате, то все время крутится и сидит на клетке чижика. Ну вот и все про чижиков.