Развитие бытописательной прозы, стремление охватить и запечатлеть пеструю и разноликую российскую действительность, интерес к героям из различной социальной среды актуализировали вопрос о приемах изображения: требовалось не только показать место того или иного персонажа в социальной иерархии, описать его домашний уклад, занятия и т. д., но и раскрыть внутренний мир, или, как сказано в начале пушкинского «Станционного смотрителя», «войти в положение» героя. О том, насколько насущной была эта задача, можно судить по разнообразию ее решений в прозе 1820–1830-х гг.
Представление об этом разнообразии могут дать сразу три произведения, в которых центральным персонажем оказывается станционный смотритель. Это повесть В. И. Карлгофа «Станционный смотритель», опубликованная в 1827 г. в журнале «Славянин», уже упомянутая повесть А. С. Пушкина «Станционный смотритель», написанная в сентябре 1830 г. и увидевшая свет в октябре 1831 г. в составе «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина, изданных А. П.», и, наконец, «Отрывки из тайных записок станционного смотрителя на петербургском тракте, или Картинная галерея нравственных портретов» Ф. В. Булгарина, печатавшиеся в газете «Северная пчела» весной 1831 г. Для нас эти произведения интересны тем, что они созданы приблизительно в одно время – несколько раньше, чем физиологический очерк с его вниманием к социальным типам (преимущественно из «низов») приобрел популярность в русской литературе, а вместе с тем и определенные жанровые клише. Кроме того, в литературе (начиная, по-видимому, с А. Н. Радищева) и в повседневном быту, запечатленном мемуаристами, сформировался негативный образ смотрителя, нередко получавший сатирическое освещение. Приведем пример из воспоминаний Н. А. Дуровой, относящийся к 1807 г.:
Почти на всякой станции случается с нами что-нибудь смешное. ‹…› Еще на одной станции Засс покричал на смотрителя за то, что он был пьян, говорил грубости и не хотел дать лошадей. Услыша громкий разговор, жена смотрителя подскочила к Зассу с кулаками и, прыгая от злости, кричала визгливым голосом: «Что за бессудная земля! смеют бранить смотрителя!» Оглушенный Засс не знал, как отвязаться от сатаны, и вздумал сдавить ее за нос; это средство было успешно; мегера с визгом убежала, а за нею и смотритель. Полчаса ждали мы лошадей, но, видя, что их не дают, расположились тут пить чай. Засс послал меня парламентером к смотрительше вести переговоры о сливках. Неприятель наш был рад замирению, и я возвратилась с полною чашкою сливок. Через час привели лошадей, и мы очень дружелюбно расстались с проспавшимся смотрителем и его женою, которая, желая, мне особливо, счастливой дороги, закрывала нос свой передником[509].
Повесть Карлгофа обычно незаслуженно недооценивается литературоведами при сопоставлении со «Станционным смотрителем» Пушкина, однако ее можно назвать первой попыткой преодолеть сложившиеся представления о «сословии смотрителей», дать портрет одного из них, показав его судьбу и внутренний мир.
В повести Карлгофа в должности станционного смотрителя служит персонаж, «не родившийся в этом состоянии», а «отказавшийся от честолюбия». Сын купца-миллионщика, получивший образование в Гёттингенском университете, полюбил девушку-дворянку и поначалу был охотно принят в доме ее отца. Но внезапно богатый купец разорился, и вот уже его сыну отказано от дома невесты: отец девушки решительно выступил против мезальянса. Но влюбленные все равно повенчались, отказавшись от приданого и от жизни в столице. Так герой повести оказался станционным смотрителем в «П – ой губернии», в одной из дальних провинций. «В тишине и радостях» он служит «уже 12 лет», являя собой пример того, как «должность ничтожная в гражданском быту» может дать «покой сердечный» и «счастие семейное». В это время с ним и знакомится рассказчик, который почти не вмешивается в монолог-исповедь главного героя. Таким образом, с одной стороны, читателю дана возможность из первых уст узнать о жизни станционного смотрителя, но с другой – главный герой явно нетипичен: не случайно дом, круг чтения, манеры станционного смотрителя поначалу вызывают удивление рассказчика:
Шкаф, уставленный книгами, читаю сквозь стекла: «История» Миллота, сочинения Карамзина, Жуковского, его переводы ниже, романы Жанлис; еще ниже… но это уж верно случайно! Schillers Werke, Goethes Werke, Mendelsohn, Gerder! Над диваном из березового дерева (несравненно опрятнейшим многих диванов, на которых случалось мне сидеть в своей жизни) висели хорошей гравировки саксонские виды. ‹…› Странно было бы все это найти даже в комнатах какого-нибудь уездного заседателя[510].
Как писал В. М. Маркович, «Карлгоф создавал философскую идиллию с оттенком консервативного утопизма: изображая жизнь смотрителя, он рисовал маленький рай, в котором гармонично разрешались все проблемы и противоречия бытия»[511]. О самой службе смотрителя в повести Карлгофа упоминается вскользь: «Прекрасная сельская природа, рыбная ловля, охота с ружьем, работа в огороде, должность весело занимают меня целый день…» Вместо этого развернута жизненная программа, основанная на двух тезисах: 1) «Человек образованный, не краснея, может занимать все возможные должности; всякая должность более или менее полезна обществу, следственно, всякая более или менее почтенна»; 2) «Счастие семейное прочнее всякого другого» и способно сделать смотрителя «счастливее вельможи». По своему мировоззрению смотритель чрезвычайно близок рассказчику; сон, который рассказчик Карлгофа видит в финале (во сне он проживает ту жизнь, какой живет смотритель в повести), служит подтверждением безусловной справедливости представленной жизненной программы.
Переклички с повестью Карлгофа ощутимы и в «Станционном смотрителе» Пушкина, и в очерке Булгарина. Но опыт предшественника каждым из них был учтен по-своему: обратившись к образу станционного смотрителя практически в одно время, они создали совершенно непохожих персонажей.
Однако чуть ранее станционный смотритель появился у Булгарина в эпизоде романа «Иван Выжигин» (книга увидела свет в марте 1829 г.), а у Пушкина в отрывке «Записки молодого человека» (датируется 1829–1830 гг.). Как отметил В. Н. Турбин, образы смотрителя в повести Карлгофа, в романе Булгарина и в «Записках молодого человека» Пушкина остро полемичны по отношению друг к другу[512]: каждый новый литературный вариант смотрителя отвергал предыдущий. Эпизод из «Ивана Выжигина» (VI глава) и «Записки молодого человека» в связи с интересующей нас темой заслуживают внимания.
В отличие от Карлгофа, Булгарин показывал своего героя не прекраснодушным философом на почтовой станции, а плутом и взяточником:
Смотритель сидел в халате за столом и перевертывал книгу, где записываются подорожные.
– Лошадей! – закричал грозно Миловидин.
– Нет лошадей, все в разгоне, – отвечал смотритель хладнокровно.
Смотрителя не смущают ни крики, ни угрозы:
– Если ты мне не дашь сию минуту лошадей, – сказал Миловидин, – то я запрягу тебя самого в коляску, с твоими чадами и домочадцами: слышишь ли?
– Шутить изволите, – возразил с прежним хладнокровием смотритель. – Не угодно ли отдохнуть немного и откушать моего кофе, а между тем лошади придут домой.
– Черт тебя побери с твоим кофе! Мне надобно лошадей! – воскликнул с гневом Миловидин.
– Нет лошадей! – отвечал снова смотритель.
– Ты лжешь, по этой дороге никто не ездит, и я никого не встретил, – сказал Миловидин.
– Извольте проверить почтовую книгу.
На угрозу побоев смотритель отвечает угрозой штрафа: «Вы напрасно изволите горячиться ‹…› извольте прочесть на стене почтовые постановления: вы увидите, что за оскорбление почтового смотрителя, пользующегося чином 14-го класса, положен денежный штраф до ста рублей».
После того как Миловидин предлагает смотрителю взятку, тот соглашается дать лошадей.
– Вижу, что с вами делать нечего, – сказал смотритель, – придется дать вам своих собственных лошадей. – Смотритель после этого высунул голову в форточку и закричал ямщикам: – Гей, ребята! запрягайте сивых, да поскорее, по-курьерски.
– Ты ужасный плут! – примолвил Миловидин, получая сдачу.
– Как же быть, ваше благородие, – отвечал смотритель. – Ведь жить надобно как-нибудь.
– Вот в том-то и вся беда, что у нас почти все делается как-нибудь, – сказал Миловидин, выходя из избы.
Завершался эпизод суждением о станционных смотрителях вообще: «Трое суток мы скакали по большой дороге, без всякого особенного приключения. На всякой станции делали нам некоторые затруднения, потому что в подорожной не было прописано: по казенной надобности. Но Миловидин угрозами, бранью, криком и деньгами побеждал закоснелое упрямство станционных смотрителей, которые, по большей части, исполнение своей должности поставляют в том, чтобы скорее отправлять курьеров и задерживать едущих по своей надобности»[513].
В словах Миловидина «у нас почти все делается как-нибудь» В. Н. Турбин даже усмотрел отсылку к пушкинским строкам «Мы все учились понемногу / Чему-нибудь и как-нибудь…» – выпад в адрес Пушкина[514]. Для Турбина не было сомнений в том, что образ смотрителя в «Записках молодого человека» был прямым ответом Пушкина в споре с Булгариным. Но есть ли основания для этого утверждения?
Пушкин ставил своих героев в такую же ситуацию: лошадей на станции нет, а проезжающий требует скорее ехать.
Приехав на станцию, я отдал кривому смотрителю свою подорожную и потребовал скорее лошадей. Но с неизъяснимым неудовольствием услышал я, что лошадей нет; я заглянул в почтовую книгу: от города * до Петербурга едущий 6