Поездка Фаддея Булгарина в Швецию в 1838 году
Роман Фаддея Булгарина «Димитрий Самозванец» не имел ни в России, ни за рубежом такого успеха, как «Иван Выжигин». Однако в 1832 г. вышло французское издание, а несколько позднее, в 1838-м, – шведское, в анонимном переводе под названием «Den falske Dmitrij»[571]. Летом того же года писатель предпринял поездку в Финляндию и Швецию, итогом которой стал цикл путевых заметок в «Северной пчеле», а на следующий год – двухтомная книга «Летняя прогулка в Финляндию и Швецию в 1838 году»[572]. Эти путевые заметки достаточно широко известны, и им посвящен ряд научных работ как в Финляндии[573], так и в России[574]. Из шведских читателей никого, судя по всему, не привлекла идея изучить путевые заметки вполне осведомленного русского гостя и историю их создания[575].
В Стокгольме Булгарин провел две недели. Книга его почти не содержит указаний на даты, но 15 июня 1838 г. он писал Н. В. Кукольнику: «После 24 июня через неделю я уезжаю в Стокгольм»[576], т. е. выехал он 31 июня. Вскоре в «Северной пчеле» (1838. № 152. 8 июля) можно было прочесть о прибытии автора в Швецию: «Булгарин теперь в Стокгольме. Он утомился беспрерывною журнальною тревогою и литературными трудами и хочет освежиться в Швеции, Норвегии и Дании». Это значит, что Булгарин приехал в Стокгольм за несколько дней до публикации данной заметки. Автор пишет, что видел бурные демонстрации с требованием освободить публициста Крусенстольпе, осужденного за оскорбление короля, а на следующее утро, то есть 20 июля по новому стилю, стал свидетелем тому, как узника повезли в Ваксхольм (ЛП. II, 11–15, 103–104, 109–110). Булгарин покинул Стокгольм 2 августа (21 июля). В книге автор называет только две даты: посещение замка Грипсхольм 10 (22) (ЛП. II, 30) и День Бельмана 14 (26) июля, который, однако же, не отмечали по причине беспорядков, связанных с осуждением Крусенстольпе (ЛП. II, 147).
В числе первоочередных дел Булгарина был визит в русское посольство, на Дроттнинггатан, 86. В отсутствие русского посланника в Швеции Льва Потоцкого принял его секретарь посольства, а впоследствии генеральный консул, уроженец Финляндии Александр Лавониус (1802–1875). Булгарин с гордостью пишет, что не взял с собой в путешествие рекомендательные письма. Тем не менее Лавониус, чьей роли как блестящего и весьма популярного представителя России отведено целых две страницы, принял его очень радушно. Булгарин именует его своим «ангелом-хранителем» (ЛП. I, 220–222, 230). Программа поездки была обширной и осуществлялась с большой энергией и планом города в руках (ЛП. II, 102). Булгарин планировал посетить и все наиболее известные достопримечательности за пределами Стокгольма – Дроттнингхольм, замок Грипсхольм, Упсалу и Старую Упсалу, Сигтуну, Скуклостер, рудник Даннемура и Эстербюбрук. По своему обыкновению Булгарин быстро наладил превосходные связи. В Стокгольме помимо Лавониуса ему помогал Юхан Фредрик Бар (Johan Fredrik Bahr; 1805–1875), переводчик «Димитрия Самозванца». Бар, молодой литератор, впоследствии получивший известность в качестве химика, служил библиотекарем у легендарного русского посланника Петра ван Сухтелена. В 1836 г., когда старый дипломат скончался, Бару было поручено доставить в Петербург и передать Императорской библиотеке его огромное книжное собрание – около 60 000 томов, столько же, сколько хранилось тогда в шведской Королевской библиотеке[577]. После поездки в Россию Бар написал содержательную книгу «Заметки о России во время пребывания в Петербурге и поездки в Москву», которая вышла в свет через несколько месяцев после визита Булгарина в Стокгольм[578].
Почему Фаддей Булгарин поехал в Швецию в 1838 году? Он издавна интересовался скандинавской стариной, что нашло свое отражение в его опубликованном немногим ранее большом историческом труде[579]. Возможно, посетить страну именно в 1838-м его побудил упоминавшийся выше визит в Стокгольм цесаревича Александра Николаевича в июне того же года. Политический смысл «Летней прогулки в Финляндию и Швецию в 1838 году» однозначен: и финны, и шведы – за исключением некоторых критиков – невероятно довольны благодеяниями Финляндии со стороны Российского правительства[580]. Финский и шведский контекст предоставляет Булгарину массу возможностей продемонстрировать как свою лояльность русскому правительству, так и свой статус выдающегося писателя. Книга написана в пропагандистских целях, и рассматривать ее можно бы с разных точек зрения: в сравнении с другими сочинениями автора, с более поздними русскими путевыми заметками, с описаниями Швеции и Финляндии другими современниками-иностранцами и т. д. По Финляндии (ч. I) эта работа проведена, но что касается описания Стокгольма и шведской культурной жизни, подобные исследования, собственно говоря, отсутствуют[581].
«Летняя прогулка…» написана в манере, типичной для Булгарина-журналиста, – это смесь наблюдений, множества фактических сведений, банальностей, беспардонного самохвальства и безграничного превозношения властей при всяком их упоминании (обычно со множеством восклицательных знаков). На титульном листе стоит эпиграф, вполне характеризующий осторожные и патриотические взгляды путешественника: «В гостях хорошо, но дома лучше. Русск. поговорка». Радость автора достигает предела, когда в Стокгольме во время первой же прогулки по Старому городу он видит, как в книжной лавке молодая красивая брюнетка спрашивает «“Димитрия Самозванца” Фаддея Булгарина». Автор тотчас галантно преподносит ей экземпляр своей книги. Об успехе «Ивана Выжигина» на шведском рынке Булгарин, по его словам, знает, но о существовании нового перевода ему было неизвестно (ЛП. I, 270–271). Описание первого дня достигает кульминации, когда Булгарин с восторгом замечает в окнах магазинов портреты царя Николая I и цесаревича Александра Николаевича, оставшиеся после их недавнего визита в столицу. Народ на улице поздравляет его с тем, что у него такой Государь, как Николай I. Некий пожилой господин заявляет, что нигде на свете нет лучшего Государя, отчего Булгарин заключает его в объятия и целует (ЛП. I, 272)[582]. Далее автор не упускает ни одного случая подчеркнуть, сколь довольны шведы русским царем, так что это становится чуть ли не важнейшим впечатлением от визита вежливости, какой Булгарин и Лавониус нанесли знаменитому химику Йёнсу Якобу Берцелиусу, который недавно удостоился в своей лаборатории августейшего визита (ЛП. II, 15–19)[583].
После прогулки по городу вечером первого дня русский писатель встретил дома у Лавониуса человека, осуществившего только что опубликованный шведский перевод «Димитрия Самозванца», – Юхана Фредрика Бара, которого он характеризует как «молодого любезного человека, умного и образованного», с которым они «с первой встречи познакомились и подружились» (ЛП. I, 273). Позднее Бар и Лавониус становятся гидами Булгарина в Стокгольме и информируют его о шведской культурной жизни. Вопрос в том, с кем еще мог контактировать Булгарин. Нет сомнений, что он встречался с другом Бара и уроженцем Финляндии (своим знакомым с 1808 г., когда Булгарин воевал там) библиотекарем Королевской библиотеки Адольфом Иваром Арвидссоном (Adolph Ivar Arwidsson; 1791–1858), известным своим негативным отношением к русской политике в Финляндии (ЛП. II, 111–113)[584]. Еще одним человеком, с которым Булгарин мог встречаться, был Юхан Кристоффер Аскелёф (Johan Christoffer Askelöf), издатель консервативной газеты «Шведская Минерва» («Svenska Minerva»), однако документальных подтверждений этого нет. Аскелёф, блестящий журналист во вкусе Булгарина, бичевал в своей газете либеральную прессу, иронизировал над всеми, кто критиковал королевскую власть, и столь рьяно поддерживал прорусскую политику Карла XIV Юхана, что противостоящая ему «Aftonbladet» именовала его газету «Русской Минервой» («Ryska Minerva»)[585]. Булгарин пишет, что «Шведская Минерва» «находится в оппозиции с оппозициею и защищает правду, где бы ни нашла ее» (ЛП. II, 209). Аскелёф принадлежал к окружению покойного русского посланника ван Сухтелена (в которое входил и Юхан Фредрик Бар) и написал ему весьма пространный и благоговейный некролог[586]. Однако ни визит Булгарина в Стокгольм, ни его путевые заметки из Финляндии и Швеции, судя по всему, не привлекли внимания «Шведской Минервы»[587].
Более личные суждения при изображении Стокгольма предположительно принадлежат самому Булгарину. Оценки, какие русский гость дал шведским трактирам, были столь суровы, что в 1841 г. их опубликовали в «Афтонбладет». В частности, там говорилось:
Все они плохи, дурно меблированы или, правильнее, вовсе не меблированы и даже не отличаются особенною чистотою, когда, напротив, в частных домах чистота доведена до педантства. Кушанье нестерпимо дурно. Гастроному пришлось бы здесь умереть с голоду. Я хотя не весьма прихотлив в выборе пищи, но сознаюсь, что только голод мог заставить меня к ней прикоснуться. В Стокгольме нет обеда за известную цену или table d’hôte. Обедают по карте. Шведы не любят супу и начинают жаркими. Жаркое в трактирах несносное, вываренное в воде и потом поджаренное. Зелень приготовлена дурно. Вместо бифстекса вам подают кусок жареной говядины, твердой как шкура, но это одно только кушанье, которое можно еще назвать