[738]. Следовательно, усилились точки соприкосновения между изданиями Полевого и Булгарина.
30 апреля 1827 г. Булгарин через книгопродавца А. С. Ширяева отправил вместе с дружеским письмом, адресованным «не журналисту, врагу моему непримиримому, критику неумолимому, но литератору Н. А. Полевому», свои вышедшие Сочинения с просьбой «обругать порядочно». В письме также содержалось завуалированное предложение прекратить полемику: «Скажите, не стыдно ли нам соблазнять народ беспрестанною бранью?»[739]. 28 августа 1827 г. Булгарин и приехавший в Петербург по журналистским делам Полевой присутствовали на литературном обеде у издателя «Отечественных записок» П. П. Свиньина[740], а 31 августа 1827 г. – у О. М. Сомова.
Затухание полемики не означало прекращения конкуренции. В июле 1827 г. Полевой подал в Московский цензурный комитет прошение о разрешении издавать политическую и литературную газету «Компас» и научный журнал «Энциклопедические летописи отечественной и иностранной литературы». Программы предполагавшихся изданий совпадали с программами булгаринских изданий («известия о современных происшествиях во всех частях света, извлекаемые из иностранных ведомостей», «известия о разных событиях в России», «известия о всех вновь выходящих в России книгах и журналах», «известия о новых пьесах, представляемых на с. – петербургском и московском театрах» и др.[741]). 16 августа 1827 г. Главный цензурный комитет одобрил издание журнала, а о вопрос о судьбе газеты предоставил на рассмотрение министра народного просвещения А. С. Шишкова, который склонялся к разрешению издания. Узнав об этом, Булгарин написал для III отделения несколько записок. В них указывалось на неблагонамеренное направление «Московского телеграфа» («Дух сего журнала есть оппозиция, и все, что запрещается в Петербурге ‹…› с восторгом помещается в “Московском телеграфе”»), разоблачалась московская цензура («От времен Новикова все запрещенные книги и все вредные, ныне находящиеся в обороте, напечатаны и одобрены в Москве»), а Полевой представлялся орудием в руках Вяземского («Главным его протектором и даже участником по журналу есть известный князь Вяземский ‹…›. Образ мыслей Вяземского может быть достойно оценен по одной его стихотворной пиесе “Негодование”, служившей катехизисом заговорщиков ‹…›. Сей-то Вяземский есть меценат Полевого и надоумил его издавать политическую газету»[742]). Таким образом, интрига Булгарина была направлена не только против изданий Полевого, но и против Вяземского и московской либеральной партии «русских думников». В результате издание газеты и научного журнала Полевому не было разрешено.
В записке «О начале собраний литературных», написанной в начале сентября 1827 г., Булгарин, характеризуя литературное собрание у О. Сомова 31 августа 1827 г., отмечал: «Издатель “Московского телеграфа” Полевой один отличался резкими чертами от здешних литераторов, сохраняя в себе весь прежний дух строптивости ‹…›. Ему сделали вопрос: каким образом он успевает помещать слишком смелые и либеральные статьи? Полевой ‹…› начал рассказывать, как он потчует своих ценсоров и под шумок выманивает у них подпись. Это оскорбило целое собрание, и ему отвечали, что у нас это почитается обманом, которого ничто не извинит. Полевой хвастался как великим подвигом и заслугою, что московский военный губернатор князь Голицын несколько раз уже жаловался на него попечителю Писареву, за либеральность, но что он не боится ничего под покровом князя Вяземского, который берет всю ответственность на себя, будучи силен в Петербурге. На сие его неуместное хвастовство также отвечали презрительным молчанием»[743].
Сам Булгарин 6 января 1828 г. в письме к В. А. Ушакову так охарактеризовал свое отношение к Полевому: «Какой черт дунул тебе в уши, что я почитаю Полевого умнейшим и честнейшим человеком. Да прильпе язык к гортани моей, иже произнесу сию ложь. Но я вообще не браню за глаза. О чести его не могу и не хочу судить, хотя он со мною поступил и не совсем честно; об уме скажу, что он не так глуп, как товарищи его винозаводчики, и даже dans les Royaumes des aveugles [на безрыбье и рак рыба (фр.)], т. е. в нашей нищей литературе не из дураков – но это еще не похвала. Я отроду с ним не мирился: ни он не был у меня, ни я его не посещал. Виделись мы с ним у Свиньина и Сомова и говорили вежливо о посторонних предметах. Трогать его не надобно, не для него, но потому что публика скучает. Впрочем, любезный, я слишком был бы скромен, если б думал, что я могу быть другом Полевого. Ни мое образование, ни образ мысли, ни положение в свете не сближают меня с ним. Бог с ним – и только!»[744]
Вероятно, роль Булгарина в крахе издательского проекта осталась Полевому неизвестной. Постепенно начали меняться содержание и тон публикаций «Московского телеграфа». Наряду со статьями Вяземского и эпиграммой Баратынского[745] в журнале были напечатаны рецензия на книги Греча, в которой тот был признан «отличным прозаиком», в сдержанной рецензии на «Сочинения» Булгарина Полевой заявил, что «не может отказать автору в должной похвале», позднее положительно отозвался о булгаринской повести «Падение Вендена» («отлично отделаны сцены, где является Иоанн Грозный»)[746]. Восстановилась и переписка между бывшими оппонентами. В письме к Полевому от 19 января 1828 г. Булгарин выразил благодарность за прием, оказанный в «Московском телеграфе» его сочинениям, и назвал бывшего врага «первым журналистом московским»[747]. Весной 1828 г., после приезда К. А. Полевого в Петербург, отношения укрепились окончательно[748], начался новый этап во взаимоотношениях Полевого и Булгарина.
Союз враждующих изданий был радостно встречен московскими и петербургскими журналами, но вместе с тем отмечалась его недолговечность. С. П. Шевырёв, рассматривая выдающиеся события в русской литературе 1827 г., писал: «К числу замечательных явлений в “Телеграфе” прошлого года принадлежит торжественное его примирение с “Северною пчелою”, “Сыном Отечества” и “Северным архивом” после двухлетней, беспрерывной, неутомимой войны, славной в летописях русской журнальной полемики, но пятнающей историю русского журнализма как часть истории нашей словесности»[749]. Журнал «Галатея» на союз журналистов откликнулся эпиграммой:
О, добродетельный порыв!
Обиды кровные забыв
И сердцу кроткому послушный,
К ногам Б[улгарина] упал
И нежно их облобызал…
Кто? Грипусье великодушный![750]
Это событие нашло отражение в водевиле П. А. Каратыгина «Знакомые незнакомцы», в котором выведены журналисты Сарказмов (Булгарин) и Баклушин (Полевой). Премьера пьесы состоялась 12 февраля 1830 г.[751]
Подводя итоги полемики между двумя массовыми изданиями, имевшими большое значение для журналистики первой половины XIX века, Булгарин писал: «Такой полемики не бывало у нас и верно уже не будет. Но это оживило литературу и обратило на нее общее внимание. Публика стала привыкать к чтению; она, по крайней мере, имела свое новое!»[752].
В ходе полемики формировалось представление о ценности критики для воспитания в читателях эстетического вкуса. Она способствовала укреплению литературной репутации журналистов как опытных издателей. Предшественница грандиозных журнальных баталий последующих периодов русской публицистики, когда в русской журналистике определилась тенденция к образованию журнальных союзов, основанных на соображениях издательской конъюнктуры, коммерции и сиюминутной тактике литературной борьбы, она во многом отвратила читателей от мелочных нападок, личных претензий, нелепых выходок создателей «Северной пчелы» и «Московского телеграфа».
Ф. В. Булгарин – редактор «Репертуара русского и пантеона всех европейских театров»
1
В 1842 г. два ранее конкурировавших ежемесячных театральных журнала – «Репертуар русского театра» (далее – «Репертуар»), выходивший с 1839 г., и «Пантеон русского и всех европейских театров» (далее – «Пантеон»), выходивший с 1840 г., – соединились и образовали издание под названием «Репертуар русского и Пантеон всех европейских театров» (далее – «Репертуар и Пантеон»). Старый «Пантеон» издавался В. П. Поляковым и редактировался Ф. А. Кони. «Репертуар» и «Репертуар и Пантеон» 1842 г. издавался И. П. Песоцким, имя редактора неизвестно и на обложку журнала не выносилось. Вопрос о том, кто редактировал «Репертуар» до слияния, не слишком интересен: издание представляло собой ежемесячный сборник новых пьес и в профессиональном редакторе, видимо, не слишком нуждалось[753]. В 1842 г. ситуация изменилась: «Репертуар и Пантеон» стал выходить раз в две недели и включать, соответственно, большее количество материалов, которые нужно было отбирать, рубрицировать и редактировать. В этой статье мы попытаемся показать, что функцию редактора в 1842 г. негласно принял на себя Ф. В. Булгарин.
В рецензии на нашу книгу о «Репертуаре и Пантеоне»[754] А. И. Рейтблат указал на не учтенные нами воспоминания Булгарина, в которых, кроме прочего, говорится о соперничестве и последующем слиянии журналов Песоцкого и Полякова: «Наконец оба журнала, “Пантеон” и “Репертуар”, соединились и, слитые в один, поступили в собственность книгопродавца В. П. Печаткина, а редактором остался тот же Ф. А. Кони. Странное дело, что у нас, в России, ни одно повременное издание не посчастливилось господам книгопродавцам, решительно ни одно! Той же участи подвергся и “Пантеон”, и кончил тем, что перешел в собственность Ф. А. Кони и стал журналом литературно-художественным, не отвергая, однако ж, программы “Репертуара” и прежнего “Пантеона”!»[755]
В отношении сообщаемых здесь Булгариным сведений вполне закономерен скепсис, хотя бы потому, что Кони совершенно точно не мог стать редактором «Репертуара и Пантеона» после объединения журналов. Из-за выхода из дела издателя Полякова в 1841 г. Кони был вынужден вести издание «Пантеона» в одиночку, и журнал стал хронически опаздывать. Недоданные подписчикам книжки «Пантеона» за 1841 г. выходили на протяжении всего 1842 г. Это сильно запутывало ситуацию, потому что одновременно выходили два журнала с очень похожими названиями – «Репертуар русского и Пантеон всех европейских театров» Песоцкого и «Пантеон русского и всех европейских театров» Кони. На эту путаницу жаловалась «Северная пчела»[756]. Параллельно Кони в статьях редактируемой им «Литературной газеты» сравнивал объединенный журнал со своим детищем в пользу последнего[757].
Нападки Кони на «Репертуар и Пантеон» свидетельствуют, кроме прочего, о том, что Кони считал редактором журнала своего злейшего врага – Булгарина. При этом на протяжении всего 1842 г. Кони ни разу прямо не называет Булгарина редактором «Репертуара и Пантеона», хотя принципиальная анонимность издания им замечена и явно его раздражает, ср.: «Судите же, что такое “Репертуар и Пантеон”, которые, как сказано во 2 нумере “Северной пчелы”, слившись вместе, составляют одно нераздельное целое, под вновь устроенною редакциею, состоящею из известных литераторов. Хороша вновь устроенная редакция! Хороши известные литераторы (которые, NB, под статьями не печатают своих известных имен)»[758].
Зато в следующем, 1843 г., когда редакция «Репертуара и Пантеона» перешла в руки В. С. Межевича, Кони все-таки проговорился. В очередной заметке «Литературной газеты», посвященной исключительно сведению счетов с Булгариным, Кони написал, что «г. Булгарин уронил уж раз “Репертуар” своей прошлогодней редакцией»[759]. Итак, Кони назвал редактором «Репертуара и Пантеона» 1842 г. Булгарина, тогда как Булгарин утверждал (см. выше), что журнал, наоборот, редактировался Кони. Мы полагаем и постараемся показать, что правду говорил Кони.
Мы не претендуем на «открытие» того факта, что Булгарин редактировал «Репертуар и Пантеон» в 1842 г. Такое же решение принято в классическом справочнике Н. М. Лисовского[760], «Очерках истории русской театральной критики», работе И. Ф. Петровской по театральному источниковедению, монографии Д. Г. Королева по истории русской театральной книги[761] и повторено в упомянутом уже нашем исследовании о «Репертуаре и Пантеоне»[762]. Работая с архивным делом «Об издании журналов “Эконом” и “Репертуар русского и всех европейских театров”», мы по невнимательности допустили ошибку. Объединение двух журналов в одно архивное дело объясняется, конечно, просто тем, что все входящие бумаги поступали от одного лица – издателя Песоцкого. Однако имя Булгарина последовательно упоминается в бумагах только в связи с «Экономом», редакцию которого Булгарин возглавлял официально и открыто. Всю ответственность за «Репертуар и Пантеон» нес исключительно Песоцкий вплоть до 1843 г., когда им было подано официальное прошение о признании Межевича компаньоном на равных правах[763]. Таким образом, из указанного архивного дела имя ответственного редактора «Репертуара и Пантеона» 1842 г. установить нельзя.
И тем не менее мы остаемся при мнении, что Булгарин либо осуществлял негласное редактирование «Репертуара и Пантеона», либо так или иначе помогал Песоцкому в работе над журналом. Приведем ряд косвенных аргументов в пользу этой позиции.
2
Песоцкий вряд ли самостоятельно занимался редактированием журнала. Об этом говорят характеристики этого человека в мемуаристике. В воспоминаниях Булгарина Песоцкий охарактеризован как «не литератор, но издатель различных книг, словом, один из тех людей, которые во Франции называются éditeurs»[764]. А. Я. Панаева писала, что «Песоцкий был человек совсем неподготовленный к литературной деятельности, даже вовсе необразованный, но ему лестно было видеть свое имя на обертке журнала, притом же ему наобещали большие барыши»[765]. Аналогична характеристика издателя в воспоминаниях В. П. Бурнашева[766].
Единственный сочинение, подписанное Песоцким, – обзор берлинских театров 1842 г., основанный на впечатлениях издателя от заграничной поездки[767]. Подзаголовок этого обзора – «Письмо издателя к редактору» – во-первых, означает, что роли редактора и издателя в журнале были разведены, закреплены за разными людьми и что Песоцкий редактором не являлся. Во-вторых, подзаголовок свидетельствует о том, что отсутствие Песоцкого в России вовсе не препятствовало регулярному выходу журнала. В Петербурге был человек, способный самостоятельно координировать все связанные с изданием операции. Он, очевидно, и был редактором. Увы, из статьи о берлинских театрах не ясно, кто же был этим человеком.
Зато мы точно знаем, что Булгарину Песоцкий из-за границы в 1842 г. писал. В «Северной пчеле» Булгарин, в частности, сообщал, что издатель «Репертуара и Пантеона» добрался до Парижа и уже прислал оттуда некоторые материалы для новых номеров театрального журнала[768]. Булгарин писал, что получил от Песоцкого письмо, в котором излагаются впечатления от парижских театральных представлений и характеризуются французские сценические деятели и оперные исполнители. Фрагменты этого письма цитируются в фельетоне и, очевидно, были изначально рассчитаны на публикацию как имеющие не частный, но общий интерес. По всей видимости, парижское и берлинское письма задумывались как своего рода цикл об иностранных театрах и посылались именно Булгарину. Видимо, одно из этих писем Булгарин поместил в «Репертуаре и Пантеоне», а другое использовал в «Северной пчеле», поскольку определял состав номеров обоих изданий.
В 1842 г. Песоцкий нигде не называет себя редактором, на обложках журнала подписывается «издатель Песоцкий», в то время как в объявлениях о подписке на «Репертуар и Пантеон», пусть и в неопределенных выражениях, всегда говорится о «редакции». Например, в конце 1841 г. в «Репертуаре» в подобном объявлении об издании в 1842 г. объединенного «Репертуара и Пантеона» о редакции говорилось так: «Редакция “Репертуара” в соединении с “Пантеоном” составлена из людей опытных, долгое время действующих на поприще словесности и заслуживших доверенность и внимание публики. В редакции сего издания будут принимать постоянное участие Ф. В. Булгарин, А. Н. Греч, П. И. Григорьев, М. Н. Загоскин, Р. М. Зотов, П. А. Каратыгин, Н. А. Коровкин, Д. Т. Ленский, М. Н. Макаров, В. С. Межевич, Н. П. Мундт, П. Г. Ободовский, В. И. Орлов, Н. А. Полевой, Н. А. Перепельский (псевдоним), В. М. Строев, Д. П. Сушков, князь А. А. Шаховской, П. С. Федоров и мн. др.»[769]. Понятно, что слово «редакция» понимается здесь в разных смыслах, во втором случае речь скорее идет о реестре постоянных авторов. Заметим, что список включает литераторов, лояльных редактору «Северной пчелы»[770].
3
Итак, едва ли редактором «Репертуара и Пантеона» 1842 г. был Песоцкий. Сложнее доказать, что им не был В. С. Межевич, которого также называют в числе возможных кандидатов и который действительно редактировал журнал в 1843–1845 гг. Так, Королев называет Межевича компаньоном Песоцкого и редактором «Репертуара» с момента его основания в 1839 г.[771] Мы уже высказывали соображения против этой версии[772]. Добавим только, что, если принять версию Королева, не понятно, что заставило Песоцкого доверить пост редактора Булгарину в 1842 г., а затем вернуть Межевича в 1843 г. Неясно также, зачем было скрывать редакторство Межевича, тем более что в 1843 г. Межевич будет редактировать «Репертуар и Пантеон» вполне открыто. Сплошной просмотр журнала за 1843–1845 гг. убеждает в том, что Межевич в принципе не был сторонником анонимности. Начиная с 1843 г. в «Репертуаре и Пантеоне» статьи в основном подписаны. И наоборот, в 1842 г. журнал не только не называет редактора, но и часто оставляет неподписанными публикуемые материалы. Если предполагать, что за анонимностью на одном этапе и открытостью на другом стоят какие-то репутационные соображения – скажем, до определенного момента компаньоны могли не считать фамилию Межевича эффективной рекламой, – все-таки остается непонятным, зачем было скрывать такое сотрудничество в официальных бумагах, где раньше 1843 г. фамилия Межевича не появляется[773].
Обращает на себя внимание еще одна деталь. Межевич в годы своего редакторства ведет сквозную нумерацию книжек журнала и отсчитывает именно от начала 1843 г., а не 1842 г., что было бы естественно, редактируй он журнал с момента объединения.
Однако эти аргументы не вполне надежны. В конце концов, в 1842 г. Межевич – активный сотрудник «Северной пчелы»[774]. Можно предположить, что он заодно редактировал «Репертуар и Пантеон», возможно, под общим контролем Булгарина. Последнему ведь вполне удавалось совмещать редактирование «Северной пчелы» и «Эконома». Однако есть обстоятельство, работающее против такой гипотезы.
В 1842 г. в театральной рубрике «Северной пчелы» произошло заслуживающее внимания столкновение. 12 февраля состоялась премьера новой драмы Н. А. Полевого «Елена Глинская» – пожалуй, это было главное театральное событие сезона 1841/42 г., если не считать выступлений М. Тальони. Уже 14 февраля Булгарин в кратком восторженном отзыве назвал пьесу «одним из лучших произведений Н. А. Полевого», пообещал подробный ее разбор и посоветовал пока прочесть ее во второй книжке «Репертуара и Пантеона»[775]. Обещанный разбор запаздывал, и через неделю Булгарин повторил похвалы пьесе, сославшись на подслушанные в театре мнения офицеров и чиновников. Особенно был отмечен патриотический дух сочинения Полевого[776]. Подробная рецензия, сочиненная Межевичем, поспела к 25 февраля[777]. Содержащаяся в ней оценка оказалась в таком резком контрасте с мнением Булгарина, что последнему пришлось сопроводить публикацию специальным примечанием, разводившим мнения рецензента и редакции[778].
Этим, однако, дело не ограничилось. Уже в следующем номере «Северной пчелы» в фельетоне В. М. Строева было высказано возмущение тем фактом, что «в одной газете» об авторе «Елены Глинской» сказано как о простом сочинителе. Автор рецензии, полагает Строев, мог и ошибаться по ограниченности своих понятий, но куда в таком случае смотрел редактор[779]. По всей видимости, Строев имел в виду какую-то другую газету[780], но в соседстве с рецензией Межевича это замечание комически указывало на саму «Северную пчелу». Чтобы смягчить впечатление от резко критического разбора Межевича, Булгарин 7 марта опубликовал очередной комплиментарный отзыв о новой пьесе[781], а затем в «Журнальной всякой всячине» еще раз подчеркнул, что мнение Межевича принадлежит исключительно ему самому и не разделяется редактором газеты[782].
Если «Репертуар и Пантеон» в 1842 г. редактировал Межевич, то следует признать, что публикация в журнале «Елены Глинской»[783], которая так не понравилась критику, выглядит с его стороны шагом крайне непоследовательным. Напротив, Булгарин в это время – последовательный защитник драматургического творчества Полевого[784]; если он редактировал журнал, его позиция в отношении «Елены Глинской» абсолютно непротиворечива. В самом «Репертуаре и Пантеоне» был помещен исключительно похвальный анонимный отзыв о пьесе[785].
Несколько позднее Булгарину вновь пришлось оправдываться за мнение своего критика о Полевом. В «Северной пчеле» за 30 сентября была напечатана небольшая рецензия Межевича на «Собрание драматических сочинений и переводов» Полевого[786]. Прохладный тон ее плохо сочетался с общей позицией газеты в отношении Полевого-драматурга. В основном Межевич сосредоточился на разборе Послесловия, напечатанного Полевым в конце второго тома собрания. Полевой в нем жаловался на холодность критики к его драматургической деятельности[787]. Межевич отверг эти жалобы как не вполне справедливые, встал на сторону критиков, повторил уже прозвучавший в рецензии на «Елену Глинскую» упрек, что пьесы Полевого пестрят заимствованиями из иностранных драматических сочинений, и, между прочим, иронически согласился с несколько кокетливыми сетованиями Полевого, предрекавшего своим сочинениям недолгий век.
Разрыв отношений между Межевичем и «Северной пчелой», по всей видимости, также был связан с его театральной фельетонистикой. Последний текст Межевича был напечатан в «Северной пчеле» 11 ноября[788]. 14 ноября Булгарин вынужден был вступиться за «Репертуар и Пантеон», чтобы защитить его от фельетониста «Ведомостей санкт-петербургской городской полиции», сообщившего об охлаждении публики к театральному журналу[789]. Опровергнув это утверждение ссылкой на количество подписчиков, Булгарин добавил, что, если в ком и заметно охлаждение к «Репертуару и Пантеону», так это в сотруднике журнала, отвечающем за театральную хронику: «Доныне в шести книжках “Репертуара и Пантеона” почтенный фельетонист не поместил ни одной строки, как будто бы театры не существовали! В пост он не сказал ни слова о концертах, предоставив другим трудиться за себя, а в остальных книжках помещает обозрения – короче утиного носа! ‹…› Итак, весь недостаток “Репертуара и Пантеона” в 1842 году состоит в недостатке театральной критики, чего избегнет “Репертуар и Пантеон” в будущем 1843 году, потому что эта часть, сколько нам известно, поручена литератору, исполняющему в точности принимаемые им на себя обязанности»[790].
Фельетонист «Ведомостей санкт-петербургской городской полиции» – это сам Межевич, осуществлявший редакторский контроль за этой газетой с 1839 г. Учитывая беспрецедентность ситуации – в 1842 г. Булгарин не позволил себе больше ни одного печатного упрека «Репертуару и Пантеону», – полагаем, что порицаемый здесь фельетонист театрального журнала – тот же Межевич. По крайней мере сам Межевич явно принял эти упреки на свой счет и именно с этого момента в «Северной пчеле» больше не печатался. Упомянутый в конце цитаты ответственный литератор, которому должна была быть поручена театральная фельетонистика в следующем году, – возможно, Р. М. Зотов. Именно он принял после Межевича на себя театральную рубрику «Северной пчелы» (см. его статьи в № 265, 268, 271, 275, 277, 282, 287, 291).
Если наша основная гипотеза верна, то слова Булгарина «сколько нам известно» вставлены только для того, чтобы скрыть подробности редакционной структуры «Репертуара и Пантеона» от публики. Никому, кроме Булгарина, эти сведения не были известны точно.
4
Сам Булгарин и «Северная пчела» не скрывали своих симпатий к «Репертуару и Пантеону». Это проявилось не только в положительных характеристиках журнала[791], но и в отсутствии каких-либо претензий или замечаний к театральному изданию (за единственным исключением, о котором мы говорили выше).
Нигде не признаваясь прямо в том, что он редактирует журнал Песоцкого, Булгарин постоянно подчеркивал, что «Репертуар и Пантеон» – близкое ему литературное предприятие. Театральное издание стабильно попадало в списки «союзнических» газет и журналов. Так, в начале года в «Северной пчеле» сообщалось, что книжный магазин К. А. Полевого настолько хорош, что «Северная пчела», «Библиотека для чтения», «Эконом», «Репертуар и Пантеон» и «Русский вестник» доверили этому магазину свою хозяйственную часть[792]. Все названные издания контролировались «журнальным триумвиратом» Булгарина, О. И. Сенковского и Н. И. Греча, включая «Русский вестник», недавно перешедший под руководство примкнувшего к союзу Полевого. Когда в конце года Булгарин вступил в соглашение с другой книготорговой фирмой, он написал о том, что «для сосредоточений хозяйственных распоряжений» контора «Северной пчелы», «равномерно как “Эконом, общеполезная хозяйственная библиотека” и “Репертуар и Пантеон”» переезжают в магазин А. А. Ольхиной[793]. Синхронные перемещения контор трех изданий в нашей перспективе объясняются тем, что в двух из них Булгарин открыто занимал позицию редактора, а «Репертуар и Пантеон» редактировал анонимно. Наконец, когда в середине года Булгарин вступил в кратковременную и, видимо, не слишком принципиальную перебранку с Полевым, «Северная пчела», «Эконом» и «Репертуар и Пантеон» также оказались в едином списке: «Порицайте нас, как угодно, порицайте все, к чему мы только ни прикоснулись, как вы это сделали в № 4 “Русского вестника” ‹…›. Браните, Н. А. Полевой, “Эконома”, “Репертуар и Пантеон”, фельетоны “Пчелы”, браните все, на что мы смотрим, за чем смотрим и в чем участвуем, мы никак не разгневаемся, ибо публика знает вас, любит, но критикам вашим – когда вы разгневаетесь – мало доверяет»[794]. Думается, что это странное распределение – «на что мы смотрим, за чем смотрим и в чем участвуем» – отражает лишь очередную попытку скрыть реальное равенство отношений Булгарина к каждому из трех поименованных печатных органов.
В некоторых своих заметках Булгарин демонстрирует высочайшую степень осведомленности о внутренних редакционных делах «Репертуара и Пантеона». Так, «Северная пчела» заранее сообщала о том, что «Репертуар и Пантеон» напечатает новую трагедию Г. П. Ободовского «Царь Василий Иванович Шуйский»[795] и опубликует перевод модной французской пьесы «Les memoires du diable»[796]. Как уже было указано, именно Булгарин получает письма издателя Песоцкого из Парижа и знает, кто будет следующим после Межевича театральным обозревателем журнала.
Очевидно, что сама модель «Репертуара и Пантеона» 1842 г. – журнала сугубо театрального, не публикующего материалов, которые не имеют прямого отношения к театру[797], – отвечала пожеланиям Булгарина и, видимо, была им прямо определена. Так, в обзоре «Газеты и журналы в России и в остальной части Европы» Булгарин признавался, что он сторонник журналов специальных, а не энциклопедических. И в качестве образцовых специальных журналов назвал именно «Репертуар и Пантеон» и «Эконом»[798]. За «специальностью» «Репертуара и Пантеона», на наш взгляд, стоял именно Булгарин.
Радикально отношение «Северной пчелы» к «Репертуару и Пантеону» не изменяется в 1843 г. Это объясняется продолжавшимся сотрудничеством Песоцкого и Булгарина по изданию «Эконома». В начале года сразу в нескольких материалах сохраняются одобрительные интонации 1842 г.[799] В последнем номере «Северной пчелы» 1843 г. в общем обзоре современной журналистики «Репертуар и Пантеон» заслуживает сдержанной похвалы, а его редактор Межевич – одобрения как выпускник Московского университета, честный литератор и бывший сотрудник газеты[800]. Очевидно, конфликт между Булгариным и Межевичем к концу 1843 г. был исчерпан.
Однако неписаный запрет на упреки в адрес театрального журнала был снят, и по частным поводам критиковать «Репертуар и Пантеон» было уже можно. Так, в августе был прохладно встречен перевод Строевым «Парижских тайн», печатавшийся в театральном журнале. В целом охарактеризовав Строева как прекрасного переводчика, Булгарин подчеркнул, что тот не владеет простонародным языком и воровским арго, без которых перевод Э. Сю получается очень неточным[801]. В фельетоне другого номера «Северной пчелы» предъявлялись претензии анонимному автору «Репертуара и Пантеона», который предложил транслитерировать фамилию пианиста Ф. Листа как Лишт. Автору посоветовали поучиться венгерскому языку и был преподан урок венгерской фонетики[802]. Запрет на отрицательные характеристики «Репертуара и Пантеона» в «Северной пчеле» был снят тогда, когда, по нашему мнению, Булгарин перестал редактировать журнал Песоцкого.
5
Полагаем, что за цитировавшимися словами Кони о том, что в 1842 г. Булгарин «уронил» «Репертуар и Пантеон», лежат либо точные сведения, либо интуиции, которые основаны на наблюдениях, аналогичных нашим. В 1842 г. «Литературная газета» Кони несколько раз атаковала объединенное издание. В упомянутом уже разгромном отзыве на первые книжки «Репертуара и Пантеона» рецензент специально остановился на сочинении Булгарина «Отрывки из философических записок отставного суфлера Фоки Савельича Петушкова»[803]. В рецензии на шестую книжку опаздывающего «Пантеона» за 1841 г. автор сравнил погибающий журнал с новым «Репертуаром и Пантеоном» не в пользу последнего – пустого и неопрятного[804]. Позднее старый «Пантеон» и новый журнал были сопоставлены вновь: «Беспрестанные промахи, странные взгляды на искусство, противоречие всему, что называем мы изяществом, отчетливостью, – все это ставит “Репертуар и Пантеон” на самую незавидную ступень в современной периодической литературе»[805].
Агрессию Кони-рецензента в отношении «Репертуара и Пантеона» трудно объяснить, если Кони не считал редактором именно Булгарина. Вряд ли Кони нападает на новый журнал, чтобы защитить «Пантеон»: в 1842 г. было уже очевидно, что журналу не выжить. Вряд ли Кони был принципиально не согласен с политикой издания Песоцкого, потому что никакой особенной политики у него, как представляется, не было. Наконец, вряд ли Кони мог иметь какие-то претензии к самому Песоцкому. Об этом косвенно свидетельствует их дальнейшее сотрудничество, начавшееся в 1845 г. Примирение же Кони и Булгарина, конечно, невозможно представить даже гипотетически. Заметим также, что, отвечая на статью, в которой Кони раскрыл его редакторство, Булгарин возражает на все упреки, но ни слова не говорит о «Репертуаре и Пантеоне» 1842 г. и своей роли в нем[806]. Отрицать свою причастность к театральному журналу Булгарину было уже бессмысленно.
6
Разумеется, редакцией «Репертуара и Пантеона» в 1842 г. мог заведовать и другой человек, например Р. М. Зотов или Н. А. Полевой. Надежных доказательств обратного у нас нет. Однако сумма приведенных косвенных данных позволяет полагать, что неофициальным редактором журнала в этот год был именно Булгарин. Укажем в завершение еще на обстоятельство и соображение, которые могут подтверждать справедливость нашего решения: 1) в 1842 и начале 1843 гг. «Репертуар и Пантеон» печатался в типографии Н. И. Греча, то есть там же, где и «Северная пчела». Ни до, ни после журнал Песоцкого с этой типографией не сотрудничал. 2) Сама идея слияния двух конкурирующих изданий, вероятно, восходит к булгаринскому кругу. По крайней мере, она уже была апробирована несколькими годами ранее, когда были объединены журналы «Сын Отечества» и «Северный архив». Похожесть этих двух слияний была проницательно обозначена Белинским в рецензии на первые книжки «Репертуара и Пантеона» 1842 г.: «Соединение двух названий на заглавном листе одного издания не новость на Руси: так “Сын Отечества” и “Северный архив” долго играли, во взаимных объятиях, роль двуутробки; обнявшиеся “Репертуар” и “Пантеон” – вторая, если не ошибаемся, двойчатка в русской литературе: она представляет собою самый разительный пример изменчивости судеб всего подлунного и умилительное зрелище примирившихся врагов, которые, в порыве новой дружбы, сменившей старую вражду, так и хотят задушить друг друга в тесных объятиях…»[807]
Анонимность Булгарина сама по себе требует объяснений. Не претендуя на полноценное решение, укажем только на несколько возможных ее причин. Скрывая свое редакторство, Булгарин одновременно 1) отсекал возможность связать содержимое журнала с его, Булгарина, взглядами, вкусами, связями; 2) открывал для себя возможность рекламировать «Репертуар и Пантеон» в «Северной пчеле» и активно пользовался этой возможностью; 3) избегал впечатления крепкого компаньонства с Песоцким, репутационно совершенно бесполезного; 4) в глазах контролирующих органов не связывался слишком сильно с театральной жизнью, которая, как можно судить по массе источников, представлялась Булгарину полем, чрезвычайно коммерчески привлекательным, но и крайне опасным[808].