арин не ищет своих выгод и не хочет иметь дела, как только с людьми благовоспитанными. Собака, хоть бы она стоила 1000 рублей, будет убита, если будет приведена в Карлово. В этом Булгарин дает честное слово старого солдата ‹…›»[856]. Из-за дуэли младшего Прокофьева дело дошло до университетского суда, и раненный в подмышку и в грудь Николай выбыл из университета до окончания курса[857].
По воспоминаниям четвертого бывшего пансионера Булгарина, выпускника Дерптского университета Ивана Гавриловича Головина (1816–1890), он появился в доме Булгариных после выхода булгаринского романа «Иван Выжигин» (1829), то есть в 1829-м или в 1830 году. Там уже жили упомянутые выше братья Прокофьевы и Самойлов. Они немедленно угостили юношу сигарой, от которой тот почувствовал себя плохо. О том, как старшие братья определили его в булгаринский пансион, Головин вспоминал так: «Пансион этот стоил 1200 руб. ассигнациями в год и состоял из двух завтраков, из обеда и из ужина да из квартиры. Брат Федор привез с торжеством рукопись Фадея Венедиктовича, прописавшего, что белое и красное вино подается у него за столом. ‹…› Меня свезли к Булгарину, который принял меня ласково, да послали форейтора к графу Соллогубу за рекомендательным письмом к его сыну, бывшему тогда студентом в Дерпте[858]. ‹…› В Карлове мы нашли тетку г-жи Булгариной, известную во всем Дерпте под именем Die Tante, гренадер ростом, и женщина не злая ‹…›»[859]. Поскольку четырнадцатилетний подросток к учебе в университете еще не был готов, Булгарин вскоре отдал его в пансион Ерихсена[860], где Головин овладел немецким языком, получил гимназический аттестат и был зачислен студентом дипломатического отделения 22 июля 1833 г.[861] На год раньше на дипломатическое же отделение поступили сыновья Н. М. Карамзина. Андрей (1814–1854) и Александр (1815–1888) проучились в Дерпте год – с июля 1832 г. по сентябрь 1833 г.[862] О них И. Г. Головин вспоминал: «Андрей был отличным малым – студентом. Александр метил в поэты, Николай умер в Дерпте от чахотки, а Владимир еще тогда не аристократничал»[863]. Николай умер в Дерпте 21 апреля 1833 г. в возрасте 15 лет[864]. Будучи на год младше Головина, он мог учиться разве что в Дерптской гимназии. Братьям Карамзиным пришлось покинуть университет в связи с участием в вечеринке с танцами c девицами из прислуги на квартире бывшего булгаринского пансионера Н. Прокофьева в августе 1833 г.[865] Перед тем как уехать, они отсидели восемь дней в карцере с 11 по 19 августа, а устроитель вечеринки получил 10 дней карцера, в котором провел время с 20 по 31 августа[866]. Возможно, что еще одной из причин, по которой Карамзины покинули Дерпт, была ранняя смерть Николая. Ни один из братьев Дерптский университет не кончил, так что встречающие в печати утверждения о завершении ими учебы – явная ошибка[867]. И. Головин же вышел из университета действительным студентом в 1836 г., а затем с сентября 1838 по январь 1839 г. писал в Дерпте кандидатскую работу[868].
Среди русских студентов Дерптского университета, которых опекал Булгарин, кроме Алексея Греча, Головина и других, был также сын его однокашника по кадетскому корпусу варшавского полицмейстера А. Я. Стороженко – Владимир Андреевич Стороженко (1820–1895). Он числился вольнослушателем юридического факультета в 1846–1847 гг. и написал в Дерпте кандидатскую работу «Über die Gewissens-Gerichte in Russland [О совестных судах в России (нем.)]» (1847)[869].
Благодаря мемуарам широкую известность приобрел инцидент с «кошачьим концертом» и битьем окон в имении Карлово. В воспоминаниях Н. И. Пирогова (1810–1881) рассказ об этих событиях записан в октябре 1881 г., т. е. где-то за месяц до смерти. Воспоминания Ю. К. Арнольда были опубликованы, когда автор был в более чем почтенном возрасте, и, возможно, не без знакомства с мемуарами Пирогова, хотя в их версиях очень много разночтений[870]. Пирогов Булгарина в Дерпте знал мало, в основном по встречам в доме проректора И. Ф. Мойера, и особой симпатии к нему не питал. К его воспоминаниям о пребывании в Дерпте надо относиться критически, потому что, во-первых, Пирогов ошибается даже в указании года своего поступления в университет: он был зачислен 23 июля 1828 г., а не в 1827 г.[871] Во-вторых, он откровенно заявляет, что во время учебы в студенческой жизни не участвовал и только позже, уже защитив диссертацию в конце 1832 г. и получив диплом доктора в январе 1833 г., сблизился с немецкими студентами[872], от которых, по-видимому, и узнал о «кошачьем концерте». Но поскольку и Пирогов, и Булгарин были частыми гостями в доме Моейров, возможно, что эта история обсуждалась в гостиной последнего.
Второй мемуарист – музыкальный теоретик, критик, композитор и педагог Ю. К. Арнольд – учился в Дерпте в 1828–1831 гг. Высказываясь от лица всех студентов («мы его не любили, и он также нас не любил»), он обвинял Булгарина в доносительстве на студентов, что никак документально не подтверждается, за исключением письма Мойеру, о котором скажем ниже. По воспоминаниям Арнольда, во время его учебы в Дерпте большой «кошачий концерт», наделавший много шума, произошел у дома профессора русской языка и словесности В. М. Перевощикова. Судя по штрафной книге, это было одно из крупнейших студенческих дисциплинарных дел, по которому в феврале 1830 г. было наказано около 40 студентов[873]. «Кошачьи концерты» и битье окон студентами были в Дерпте делом обычным. По данным архива университетского суда, в 1829–1832 гг. подобные инциденты происходили также под окнами бюргера Х. Саломона, профессора физики Фр. Паррота, окна били у профессоров Э. В. Сарториуса и фон Э. Г. Брёкера[874]. В свою очередь и студенты жаловались на своих обидчиков, в том числе и на того же профессора В. М. Перевощикова. Всего за этот период было заведено 59 дисциплинарных дел, среди них дела об оскорблениях, дуэлях, драках, нарушениях тишины и покоя на улицах, пьянстве, битье стекол и посуды, приставании к девицам, нарушениях студенческой формы и пр.
Наконец, третий мемуарист, И. Г. Головин, писал свои воспоминания в возрасте чуть более 40 лет и опубликовал их в год смерти Булгарина, хотя текст был написан ранее. Нам представляется, что они наиболее достоверны и легко поддаются проверке. Только у Головина указано время связанных с Карловом событий – осень 1832 г., то есть незадолго до его поступления в университет. М. Г. Салупере обнаружила в университетском архиве два дела университетского суда, относящиеся к октябрю 1832 г.[875] Она справедливо отметила, что мемуары Ю. Арнольда содержат «много ошибок и компилятивных фантазий»[876], а Н. И. Пирогов в воспоминаниях «не уточняет времени событий»[877], но не упомянула воспоминания И. Г. Головина, который в этой истории выступал в роли посредника между Булгариным и студентами. По воспоминаниям Пирогова, к мнению которого присоединилась Салупере, поводом к конфликту послужил разговор хозяина имения Ратсгоф К. Г. Липгарта[878] и Булгарина, в котором корпорантов именовали «жуликами и фальшивомонетчиками»[879]. Повод для этого дали недавние скандалы, связанные с князьями Гедройц.
В 1828 г. в университет поступили бывшие военные, братья князья Казимир и Альбин Гедройцы (сыновья виленского князя Игнациуса Гедройца (Giedroyc, Гидройц) и Катарины, урожд. Ясинской). В 1830 г. Альбин Гедройц был под университетским судом и наказан штрафом за приставание к девушке на улице[880]. В мае 1831 г. Альбина и Казимира Гедройцев выслали под надзор полиции в Ревель, где они жили в нужде и в конце концов предстали перед графом Бенкендорфом. Поскольку братья были сиротами, он распорядился выделить из казны на их содержание в Ревеле 1200 руб., чтобы они могли жить там, пока не появится возможность вернуться в Дерпт. В ноябре 1831 г. их дядя епископ Самогитский Симон Гедройц ходатайствовал перед гражданским губернатором за них и выделил 5000 руб. с тем, чтобы они могли продолжить учиться в Дерпте. В начале 1832 г. управляющий Министерством внутренних дел Д. М. Блудов представил ходатайство епископа государю, и тот распорядился отправить их в Уланский полк вел. кн. Михаила Павловича. 17 февраля князья получили подъемные деньги и покинули Ревель[881]. Прежде чем прибыть к месту службы, весной 1832 г. оба брата Гедройц оказались в Дерпте и снова предстали перед университетским судом. Вместе с А. Моллерзоном и студентом-юристом И. Ивановским (будущим профессором Петербургского университета) они обвинялись в фабрикации фальшивых городских марок, имевших хождение на местном городском рынке[882]