. Неосторожные высказывания Булгарина на вечере в доме у Липгартов, где среди гостей оказался и студент, стали одной из причин инцидента под окнами мызы Карлово.
Сообщение ректора от 5 сентября 1832 г., которое цитирует Салупере[883], на самом деле относится не только к истории с фальшивыми деньгами, но и к инциденту, отмеченному в университетской штрафной книге 29 августа 1832 г., о котором исследовательница не упоминает. Там сказано, что дело против студентов О. Х. В. Шемела (Otto Chr. Wilch Schemell), Г. Э. Н. Р. Глезера (Georg Eugen Neander Rudolph Glaeser), К. Л. Гротуса (Carl Leonhard Grothus) и Г. фон Самсона (Guido v. Sаmson) возбуждено из-за противозаконной попытки задержать на улице Булгарина и фон Липгарта. Решение университетского суда по этому вопросу было вынесено 16 сентября: все обвиняемые были приговорены к трехнедельному заключению в карцере[884]. Выйдя из карцера, обиженные студенты решили, по-видимому, продолжить разбирательство с Булгариным, найдя поддержку среди товарищей-студентов. Арнольд пишет: «Устраивались сходки оскорбившейся молодежи, сначала частные по отдельным корпорациям, а затем всеобщая сходка, и было решено учинить ему “Pereat monstruosum”»[885]. Пирогов утверждает, что в событиях ночи с 12 на 13 октября 1832 г. приняло участие «с лишком 600 студентов», то есть почти все учащиеся университета, у Арнольда – «до 300 буршей». Обе цифры сомнительны и никак документально не подтверждаются. Головин по этому поводу вспоминает: «Когда я еще был маульэзелем, или лошаком, т. е. приготовлялся к экзамену студенческому, Булгарину носили переат, т. е. выбили бы ему стекла, если б он не извинился. Но он поклялся своими сединами, что он всегда был об студентах самого лучшего мнения, и отделался одним страхом. Студенты меня послали к нему за объяснением: хотел ли он травить Алексеева (поэта)[886] собаками? Сцена была забавная, но мы не вышли из взаимного уважения и учтивости»[887].
Здесь содержится указание на несколько случаев, происшедших в течение октября 1832 г. По-видимому, pereat с 11 на 12 октября прошел спокойно, как это описано у Арнольда[888], и только в следующую ночь в окно жилого дома Булгариных влетел камень. 14 октября состоялось заседание университетского суда в составе трех человек – проректора, декана юридического факультета профессора фон Брёкера и синдика К. Ф. фон дер Борга, на котором было зачитано письмо Булгарина на французском языке проректору И. Ф. Мойеру следующего содержания[889]:
Милостивый государь!
Зная вашу доброту и к тому же получив вчера доказательство вашей деликатности[890], я осмеливаюсь сообщить Вам о происшествии, которое является пагубным знаком и заставляет меня опасаться за жизнь моей больной супруги, которую негодяи решили сделать жертвой своей глупой мести. Этой ночью, между полуночью и часом утра, экипаж, набитый студентами, остановился возле Карлова. Лошади испугались моих сторожей, внезапно появившихся собак, и любезные ночные пассажиры с проклятиями повернули оглобли и возвратились в город, не причинив особого вреда сторожам. Конечно, подобное происшествие не может дать место судебному преследованию, однако оно является свидетельством враждебных намерений против моей семьи. Я не потерплю формальной угрозы, как какой-то трус, и я принял твердое решение отразить любой удар с оружием в руках. Будь что будет. Однако я считаю своим долгом написать в деталях Его Величеству обо всем, что происходит здесь до и после злополучного водворения в этом городе, просить защитить действенными мерами безопасность горожан, жизнь их жен и их имущество от распущенности необузданной молодежи.
Примите, милостивый государь, уверение в совершеннейшем моем почтении и глубоком уважении от вашего смиренного и покорного слуги Фаддея Булгарина.
14 октября 1832. Карлово[891].
В этот же день Мойер послал письмо местному полицмейстеру с объяснением по поводу разбитого окна в имении Карлово, напугавшего беременную жену Булгарина. Поддерживая жалобу Булгарина, он просит полицейское управление усилить охрану со стороны города около границы Карлова, чтобы избежать подобных инцидентов[892]. Из дальнейшего разбирательства с участием помощника полицейского надзирателя Баха выяснилось, что у мызы Булгарина были студенты-медики Й. Экардт, К. Флейшер и юрист И. Леонтьев, выехавшие по направлению к Карлову из известного в городе питейного заведения П. М. Туна[893]. По словам Баха, только указанные студенты находились в экипаже, и по постановлению университетского суда они подверглись штрафу.
Тем временем вскоре состоялся четвертый эпизод конфликта Булгарина со студентами, начавшегося в августе. Вышедшие из карцера студенты-медики попытались еще раз объясниться с Булгариным и Липгартом[894]. 26 октября карета с ними опять была остановлена на улице, а на следующий день заведено новое дело. По нему проходили те же студенты О. Х. В. Шемел, К. Л. Гротус и Г. Самсон фон Химмельштерн. На этот раз к расследованию привлекли полицию, и 29 октября, когда состоялся университетский суд, дерптский полицмейстер сообщил, что обвиняемые студенты спешно покинули Дерпт. Окончательного решения так и не последовало, так как 2 ноября во время допроса Г. Самсон фон Химмельштерн показал, что товарищей в городе нет, сам он был передан под надзор отца до окончания курса[895].Заметим, что позднее Герман Гвидо Самсон фон Химмельштерн (1809–1868) стал профессором, а с 1865 г. ректором Дерптского университета.
Имеется еще свидетельство о происшествии с дочерью Булгарина Еленой, сделанное А. А. Чумиковым со слов бывшего дерптского студента. Он писал, что когда она «не согласилась однажды на бале вальсировать со студентом, бывшим в нетрезвом виде, то его товарищи, приняв этот отказ за оскорбление, нанесенное всей корпорации, подстерегли экипаж Булгарина, заставили дочь его выйти и провальсировать на грязной улице вокруг кареты»[896]. Однако документального подтверждения этого факта нет.
Несмотря на описанные конфликты со студентами, высокая оценка Дерптского университета сохранилась у Булгарина до конца жизни.
Рецепция
Ф. В. Булгарин во французской прессе 1830-х годов: в поисках признания
В нашей статье представлен анализ откликов на творчество Ф. В. Булгарина во французской прессе 1830-х гг. Булгарин известен своим стремлением снискать благосклонность публики. Это касалось не только отечественных читателей, но и зарубежных. На протяжении всей своей деятельности на журнально-литературном поприще он искал признание и за пределами России. Это свое намерение он декларировал в письме Н. И. Гречу от 16 июля 1823 г.: «Издаю журнал для того, чтоб приготовить для себя имя во Франции, чтобы по приезде моем, представляя, сказали: C’est m-r de Bulg. – rédacteur des archives du Nord et du feuilleton littéraire, etc.»[897].
В конце 1820-х гг. на издательском рынке Франции наметились тенденции, которые были как нельзя кстати для предприимчивого Булгарина. В этот период французская периодическая пресса становится серьезным конкурентом книгам, она активно обращается к литературной продукции других стран. Иноязычная литература вызывает повышенный интерес многих газет и журналов, на страницах которых появляются литературные статьи и отклики на книги зарубежных авторов, переводы их художественных произведений.
Кроме того, характерной особенностью крупных французских газет «Насьональ» («National»), «Журналь де деба» («Journal des Débats»), «Сьекль» («Siècle») была публикация переводов из немецких, английских и других европейских периодических изданий. С целью оперативного помещения новостей информационные материалы активно заимствовались и из русских изданий, преимущественно петербургских: «Журнала Министерства народного просвещения», «Северной пчелы» и др. Это делалось независимо от политической направленности газеты (легитимистской, орлеанистской, республиканской). Например, для характеристики ситуации в западных губерниях Российской империи газета республиканской направленности «Насьональ» перепечатала краткое сообщение из «Северной пчелы»[898].
После Июльской революции 1830 г. во Франции и подавления Польского восстания 1830–1831 гг. отношение к России в официальных политических кругах Франции стало весьма прохладным, но это не означало уменьшения общественного интереса к русской жизни и русскому быту и не мешало переводу некоторых произведений русской литературы.
Знакомство с иноязычной литературой обуславливается хорошим знанием языка и литературных традиций соответствующей страны. Но русский язык не был распространен в Европе. Иногда во французской печати о русской литературе писали русские авторы: Э. П. Мещерский, С. Д. Полторацкий, Н. И. Бахтин, П. А. Вяземский. Но чаще в качестве переводчиков и авторов обзорных статей о литературном процессе в России выступали французы, служившие или работавшие по найму в России: Эдм Эро (Edme Héreau; 1791–1836), Ипполит Ферри де Пиньи (Hippolyte Ferry de Pigny; 1799–1880), Александр Жоффре (Alexandre Jauffret), Шарль Бодье (Charles Baudier), Шарль де Сен-Жюльен (Charles de Saint-Julien; 1802–1869) и др.