ского, до галереи графа герцога, и тут Лесаж становится глубоким моралистом и неподражаемым наблюдателем[946].
Не исключено, что поздняя популяризация имени Пушкина во Франции была обусловлена в том числе и деятельностью Булгарина и Греча по завоеванию симпатий французского читателя. Противостояние Пушкина и Булгарина, которое едва звучало в обзорных статьях французских авторов, обернулось впоследствии не в пользу Булгарина, переломным моментом стали посмертные публикации, посвященные Пушкину.
Булгарин – персонаж «Дома сумасшедших» А. Ф. Воейкова
Полемические стратегии А. Ф. Воейкова не раз становились предметом внимания ученых – от его первого биографа Е. Я. Колбасина до Ю. М. Лотмана. И современники Воейкова, и новейшие исследователи по-разному трактовали мотивы, которыми он руководствовался, вступая в бумажный бой с тем или иным противником. Преобладает точка зрения, что автор «Дома сумасшедших» имел четкую стратегию позиционирования себя как литератора и редактора периодических изданий, которой он и следовал. Однако думается, что идеологическая составляющая его памфлетов сильно преувеличена. Пожалуй, ближе к истине стоит суждение Ксенофонта Полевого, который имел все основания утверждать, что Воейков «хвалил и бранил обыкновенно из каких-нибудь корыстных видов…»[947]. Нам же кажется, что чаще всего его полемические выступления – как печатные, так и не предназначавшиеся для печати – были моментальной ответной реакцией на действительные или мнимые выпады против него коллег по журнальному ремеслу. Поэтому нет причин удивляться отсутствию в составе «Дома сумасшедших» строф про того или иного заметного литератора: туда попали только те, кто каким-то образом сумел задеть Воейкова за живое. Самолюбивый и мстительный, он очень остро реагировал на любое критическое замечание в свой адрес, на любую эпиграмму или просто упоминание не в должном контексте. Поэтому нам сейчас далеко не всегда понятны поводы и мотивы тех или иных его полемических эскапад. Как писал хорошо знавший Воейкова современник, «даже в безделицах, где не нужно было хитрости, он не переставал хитрить, как будто влекла его к этому натура. Так кошка действует по своей лукавой манере и там, где бы можно было обойтись без этой манеры»[948]. При этом автор «Дома сумасшедших», как правило, не вступал в серьезную полемику, но старался унизить своего соперника, найти его слабое место и как можно больнее по нему ударить. Разумеется, подобная тактика не могла находить понимания в цензурном ведомстве, озабоченном, в частности, и недопущением в печати «личностей», поэтому Воейков был вынужден тщательно маскировать свои язвительные памфлеты, то облекая их в форму угоднической лести, то наводя на ложный след фиктивными датировками, то делая понятные лишь узкому кругу посвященных намеки. Если же его противник был слишком серьезен, то Воейков не ограничивался журнальными статьями, а сажал его в свой личный дом сумасшедших.
Стихотворный памфлет «Дом сумасшедших» – бесспорно, самое знаменитое сочинение Воейкова. Напомним вкратце историю его возникновения[949]. Первая редакция была создана, очевидно, в январе 1814 г. в селе Муратове, где тогда гостил Воейков[950]. Она состоит из 24 строф, в качестве обитателей дома сумасшедших фигурируют всего восемь литераторов – М. Т. Каченовский, П. И. Шаликов, С. Н. Глинка, В. Л. Пушкин, А. С. Шишков, Р. Сладковский, Е. И. Станевич и М. И. Невзоров. В следующем году Воейков слегка меняет состав сатиры: хотя число строф остается прежним, за счет сокращения количества строф о Станевиче (с трех до одной) и о Невзорове (с двух до одной) вводятся В. А. Жуковский, К. Н. Батюшков и А. Н. Грузинцев, а В. Л. Пушкин заменяется Д. И. Хвостовым. В таком составе «Дом сумасшедших» приобретает известность, и его списки расходятся по всей России[951]. Вновь обращается к сатире ее автор только в 1820 г. после переезда из Дерпта в Петербург – добавляя строфы про Н. И. Греча, А. Е. Измайлова и В. Н. Каразина. В том году Воейков становится соредактором Греча по изданию журнала «Сын Отечества» и знакомится со многими столичными литераторами, в том числе с начинающим писателем Ф. В. Булгариным. Через некоторое время он дарит ему «Дом сумасшедших» – уже в новом составе из 27 строф[952]. Между 1821 и 1824 гг. сатира пополняется «политическим отделением» (в нее включаются строфы о гонителях просвещения М. Л. Магницком, Д. П. Руниче и Д. А. Кавелине), и в таком виде существует около десяти лет. Периодически Воейков создает новые строфы про своих новых противников, однако лишь на рубеже 1820–1830-х гг. пересматривает текст сатиры и фактически создает ее новую редакцию. В этой редакции и появляются строфы про Булгарина, который к тому времени стал один из самых непримиримых врагов автора «Дома сумасшедших».
Поначалу отношения Воейкова и Булгарина были, повидимому, вполне дружескими[953]. Однако в 1822 г. автор «Дома сумасшедших» вынужден был со скандалом уйти из «Сына Отечества», испортив отношения с Гречем, будущим компаньоном и другом Булгарина. В том же году Булгарин начинает издавать журнал «Северный архив», а с середины года в одиночное журнальное плавание пускается и Воейков, став издателем газеты «Русский инвалид» и прилагавшегося к ней журнала «Новости литературы». Таким образом, бывшие приятели становятся конкурентами, и уже в начале 1823 г. между ними разражается война, поводом к которой была попытка Булгарина прибрать к рукам газету Воейкова[954]. Этот эпизод положил начало длительной войне двух литераторов, которые пользовались всеми средствами, чтобы дискредитировать своего противника. В ход шли и пасквили[955], и доносы[956], даже мелкие бытовые пакости[957]. До определенного времени следы неприязни двух журналистов были в основном скрыты от публики. Однако в 1827 г. Воейков начал издавать журнал «Славянин», почти в каждом номере которого печатались выпады против Булгарина; последний в свою очередь не оставался в долгу. Эта журнальная война, в которую впоследствии оказались втянуты все новые и новые лица, продолжалась три года, вплоть до января 1830 г., когда по распоряжению Николая I Греч, Булгарин и Воейков были посажены на гауптвахту[958]. Результатом этой войны явились и несколько новых строф «Дома сумасшедших». Они многократно цитировались и комментировались, но все же в них до сих пор остаются неявные подтексты, понятные только при сопоставлении их с полемическими статьями в периодике. Среди этих строф есть и две строфы про Булгарина.
Сохранилось три автографа «Дома сумасшедших» с этими строфами[959]. Все они относятся к первой половине 1830-х годов. Самый ранний из них, несомненно А1: в нем первоначально присутствовала вторая редакция строф про Греча[960], но строф про Булгарина еще не было. Они дописаны после всего текста, а их место в сатире отмечено знаком вставки. Вот в каком виде появились эти строфы:
– Тут кто? – «Плутова собака
Забежала вместе с ним!»
Так, Двуличкин-забияка,
С рылом мосичьим своим,
С саблей в петле!.. а французской
Крест уже ль он вздеть забыл?
Ведь его он кровью русской
И предательством купил.
Что ж он делает здесь? – «Лает,
Брызжет слюною с брылей,
Мечется, рычит, кусает
И домашних[961], и друзей».
– Но на чем же он помешен? –
«Совесть ум свихнула в нем;
Все боится быть повешен
Или высечен кнутом».
Первый катрен предпоследней строфы в этой рукописи первоначально читался, как в ранних редакциях[962], но был исправлен на следующий:
Тот Воейков, что бранился,
С Гречем в подлый бой вступал,
Что с Булгариным [бранился] возился
И себя тем замарал…
Напомним, что в начале 1830-х гг. Воейков маскировал почти всех жильцов своего «Дома сумасшедших», заменяя их фамилии псевдонимами или начальными и конечными буквами. Очевидно, это делалось для того, чтобы избежать упреков в «личности». На одном из списков того времени, где сам автор лично выскоблил и заменил подлинные имена, им сделана приписка: «Сие стихотворение принято большею частию читателей в превратном виде. Автор оного хотел смешить, а не язвить; он брал резкие черты разных лиц, составляя из них свои портреты, и называл их именами вымышленными. Но нашлись хитрецы, которые, вопреки намерению автора, уверили себя, что сии сколки сняты с известных людей, дали им имена произвольные и, таким образом, общую, дозволенную насмешку над пороками, странностями и бесталанностью преобразили в сатиру личную»[963].
Первоначально Воейков придумывает для Булгарина весьма неуклюжий псевдоним – Двуличкин, хотя почти нет сомнения, что к моменту создания этих строф уже становятся широко известными эпиграммы Баратынского на Булгарина, где он получает свое ставшим классическим эпиграмматическое имя – Фиглярин. Но автора «Дома сумасшедших», очевидно, не устраивали коннотации, связанные с именем, производным от «фигляра». Воейкову было важно подчеркнуть именно двуличность Булгарина, с легкостью менявшего свои убеждения: недаром раздел «Славянина» (а затем и «Литературных прибавлений к “Русскому инвалиду”»), где шла с ним война, получил название «Хамелеонистика». Поэтому он вспомнил другое прозвище Булгарина, придуманное еще П. А. Вяземским, – Флюгарин. Напомним, что у Вяземского отношения с Булгариным осложнились еще на рубеже 1823–1824 гг.