[964], когда остальные литераторы условного пушкинского круга относились к издателю «Северного архива» еще весьма лояльно. В «Северных цветах на 1826 год»[965] Вяземский помещает сатирическое стихотворение «Семь пятниц на неделе», где в завуалированной форме задевает Булгарина:
Устроив флюгер из пера,
Иной так пишет, как подует:
У тех, на коих врал вчера,
Сегодня ножки он целует.
Флюгарин иль Фиглярин, тот
Набил уж руку в этом деле;
Он и семь совестей сочтет,
Да и семь пятниц на неделе[966].
Публикуя рецензию на «Северные цветы», Булгарин предпочел не узнать себя в этом портрете и назвал сатиру Вяземского среди стихотворений, «достойных особенного внимания»[967]. Зато его сразу узнал Воейков: в кратком отзыве на альманах издатель «Русского инвалида» полностью перепечатал строфу про «Флюгарина иль Фиглярина», после которой следовала полная скрытого ехидства фраза «Ф. В. Булгарин весьма хорошо и беспристрастно оценил сей календарик в Северной Пчеле, № 43»[968]. В последующей эпиграмматической войне с Булгариным стало доминировать семантически более нагруженное прозвище Фиглярин, а другое было реанимировано лишь в пушкинской эпиграмме, начинающейся строкой «Не то беда, Авдей Флюгарин…». Эта эпиграмма была напечатана без подписи в альманахе «Денница» на 1831 г., вышедшем в свет 16 октября 1830 г. Можно предположить, автограф А1 создавался ранее этого времени, а автографы А2 и А3 позднее, потому что в них Булгарин уже назван Флюгариным[969].
Следующим был создан автограф А2, поскольку в нем первый катрен предпоследней строфы читается так же, как и в А1, а вот в А3 он был по ходу записи исправлен:
Тот Воейков, что [бранился] за стойкой
С пьяным Гречем подрался,
Что Булгарину нисколько, –
Грызшись с ним, – не поддался…[970]
Эта одновременная правка является надежной приметой того, что именно приведенный выше вариант и является последней известной нам авторской редакцией данной строфы. Впрочем, здесь не место говорить о проблеме выбора источника основного текста для публикации «Дома сумасшедших». Укажем только на один факт. В наиболее авторитетных на данный момент публикациях сатиры Воейкова, осуществленных Г. В. Ермаковой-Битнер и Ю. М. Лотманом, текст редакции начала 1830-х гг. печатался по А2[971]. Однако во всех этих публикациях в тексте строф про Булгарина допущены ошибки. Во-первых, второй катрен первой строфы в первой строфе в А2 отсутствует – он заменен точками. Однако ни в одной из публикаций этот факт не отмечен, а сам текст катрена взят не из автографов А1 или А3 (где, напомним, вторая строка читается: «Крест уже ль он вздеть забыл?»[972]), а из другого источника («Крест ужель надеть забыл?» – такое чтение фиксируют большинство посмертных списков)[973]. Кроме того, некорректно напечатана вторая строка второй строфы: во всех трех автографах она читается «Брызжет слюною с брылей…», но и Ермакова-Битнер, и Лотман печатают ее как «Брызжет пеною с брылей…» – это чтение перечисленных выше поздних копий.
Мы не можем точно локализовать время создания строфы про Булгарина. М. М. Попов в своих записках об авторе «Дома сумасшедших» приводит его рассказ о том, как он написал строфы о своем злейшем враге: «Воейков сказывал мне, что он два года думал посадить в желтый дом Ф. В. Булгарина, да все не удавались о нем стихи. Наконец во всенощную на первый день пасхи, занятый своею мыслию, он их выдумал. После того он уж не мог молиться, складывая стихи в голове своей, а по окончании всенощной и обедни, прискакал домой и сразу написал приведенные выше строфы. “После этого, прибавил Воейков, я уж разговелся!”»[974] Разумеется, этот рассказ имеет беллетристический характер и его нельзя принимать за чистую монету, но информация про «два года» вполне может быть и достоверной. Если принять за рабочую гипотезу, что А1 создавался на рубеже 1820–1830-х гг., то как раз именно в 1828 г. происходят события, которые могли дать пищу для озлобленного ума автора «Дома сумасшедших».
В любом комментарии к первой строфе про Булгарина можно прочесть, что за службу в русской армии он получил орден Св. Анны III степени, знаком которого была сабля, прикалывавшаяся к петлице, а за службу во французской армии – орден Почетного легиона. Но почему именно эти факты богатой на события биографии Булгарина вспомнил Воейков в конце 1820-х годов?
В 1827 г. начало выходить первое Собрание сочинений Булгарина; в апреле этого года появились первые два тома, в марте следующего 1828-го – еще три. К третьему тому был приложен гравированный портрет Булгарина, впоследствии многократно перепечатывавшийся. Как говорилось в объявлении: «К сим книгам приложен портрет Автора, изданный И. В. Слениным, гравированный весьма искусно известным учеником Н. И. Уткина, г. Фридерици…»[975].
Напомним, что в те годы публикация гравированного портрета писателя при сочинениях повышала его статус и заявляла о претензиях на статус живого классика. Булгарин понимал, что появление его портрета может вызвать негативную реакцию в кругах литераторов, и поэтому счел необходимым оправдывать этот свой поступок в предисловии к тому:
Остается еще один предмет для объяснения. Что скажут мои противники, когда увидят мой портрет при сочинениях? «Как! – возопиют они, – по какому праву осмелился он приложить свою фигуру? Смотри пожалуй: как будто какой великий муж!..» – Потише, потише, господа! – Если б только одни великие мужи имели право издавать свои портреты, то большей части художников пришлось бы разучиться гравировать на меди или рисовать на камне. Но послушайте лучше наш разговор с книгопродавцем Иваном Васильевичем Слениным.
И. В. Сленин. Вы издаете еще три тома ваших сочинений с картинками?
Я. К вашим услугам.
И. В. Сленин. Позвольте мне приложить к ним ваш портрет.
Я. А это на что?
И. В. Сленин. Если вы читаете книгу и покупаете ее, это значит, что она вам нравится. Если книга вам нравится, то вам приятно взглянуть на черты лица ее автора. Не правда ли?
Я. Все это правда. Но кто вам сказал, что мои сочинения понравятся публике?
И. В. Сленин. У вас, господ критиков, свой расчет, а у нас, книгопродавцев, свой, и кажется, повернее. По нашему, та книга хороша, которую скоро и охотно покупают. А как два первые тома ваших сочинений разошлись с неимоверною скоростью, то я полагаю, что в числе 1500 покупщиков верно найдется двести человек, которым приложение вашего портрета будет приятно. К тому ж г. Фридериц, отличный наш гравер, так мастерски отделает ваш портрет, что он, без всякого сомнения, украсит издание.
Я. Вы, подобно сирене, усыпляете остальную мою скромность.
И. В. Сленин. Какая тут скромность? Кто раз подписал свое имя под печатною статьею, тот уже объявил притязание на известность. Мне кажется, гораздо важнее пустить в публику свое имя, нежели портрет. Впрочем, о чем спорить? Если кому не понравится ваш портрет, то он вырвет его из книги – и дело с концом!
Я. Но что скажут критики?
И. В. Сленин. Им ничем не угодишь. Если б вы иначе не показывались в люди, как с закрытым лицом, а портрет свой зарыли в землю – все-таки они нашли бы к чему привязаться.
Я. Мастер убеждать! Но послушайте, приятель: портреты живых сочинителей прилагаются только к сочинениям, издаваемым другими лицами, – а я сам издатель. Что об этом скажут?
И. В. Сленин. Но ведь я буду издателем портрета.
Я. Это только кукольная комедия, любезнейший! Всякий знает, что вы не могли писать с меня портрет, привязав к стулу, против моей воли, а я не люблю никаких уловок. Но прежние ваши убеждения – достаточны. Вот вам рука моя! Именую вас издателем моего портрета, поручаю наблюдать за исполнением и приложить к сочинениям. Мое дело пожертвовать несколькими часами живописцу.
И. В. Сленин. Дело кончено: я издатель и ответчик[976].
Если внимательно рассматривать этот портрет, то можно заметить одну деталь, которая при беглом взгляде не бросается в глаза: к петлице прикреплена маленькая сабля – тот самый знак ордена Св. Анны. Таким образом, Булгарин не только заявлял о своих претензиях на место в первых рядах современной литературы, но и сигнализировал читателям о своем храбром военном прошлом. Разумеется, злой и мстительный Воейков не мог этого стерпеть: у него не только еще не было издано книги, к которой бы он мог приложить свой портрет, но и за участие в военных действиях он получил не орден, а всего лишь «медаль за 1812 год на голубой ленте»[977]. В сентябрьской книжке «Славянина» 1828 г. появляется направленный против Булгарина пасквиль «О знакомстве Издателя Лондонского Трутня (The London Drone) с знаменитыми покойниками, после их кончины»[978]. В этом тексте автор иронизирует над воспоминаниями Булгарина о Карамзине[979], подвергает сомнению факт его знакомства со знаменитыми итальянским путешественником Джованни Баттистой Бельцони