[1012]. В этот период поляки ценили Булгарина за его литературную деятельность и темы, которые он затрагивал в своих публикациях. До восстания не было причин сомневаться в его патриотизме и польскости. Никто никого тогда не обвинял за переезд в Петербург и службу в столице Российской империи. Многие поляки даже ценили предприимчивость своих земляков, в том числе и Булгарина. Об этом хорошо свидетельствует мнение Пельчинского: «У меня есть очень близкий друг Булгарин, который ничего не любит больше, чем родину и свободу; возможно, знаешь его несколько статей, особенно из сатир, опубликованных в “Тыгоднике виленским” (“Tygodnik Wileński”). Он написал здесь краткий очерк о польской литературе; сейчас работает над историей польской литературы, которая выйдет на французском языке»[1013].
Следующий период эволюции репутации Булгарина у поляков начинается с 1830 г. и длится до его смерти. На 1830 г. пришлись конфликт с Пушкиным, сплетни и информация о доносах из-за литературной конкуренции, подозрения в негласном цензурировании «Бориса Годунова», но главной причиной было Ноябрьское восстание, подавление которого сильно изменило польско-русские отношения.
Хотя в 1830 г. многие польские военные, особенно те, кто помнил гибель армии Наполеона, считали невозможной победу в войне с Россией, большинство молодых дворян Царства Польского присоединилось к восстанию или поддержало его, надеясь на обретение отечеством независимости. Конечно, не все представители польских элит, не говоря уже о прочих, приняли участие в восстании. Даже некоторые генералы Царства Польского пытались остановить восставших и были убиты ими[1014].
Булгарин, как редактор самой популярной газеты в России и в то же время поляк, был вынужден высказаться по поводу восстания. К «Северной пчеле» делались специальные прибавления, которые информировали читателей о ходе Польско-русской войны или, как представляла это газета, подавлении польского мятежа. Если Булгарин мечтал о восстановлении Речи Посполитой в рамках Российской империи, как утверждает Миколай Малиновский[1015], то восстание было для него настоящей катастрофой.
Булгарин не сомневался, что восстание против Российской империи является бессмысленным мятежом, поэтому он пытался продемонстрировать, что большинство поляков не одобряет борьбу с Россией. Уже в январе в «Северной пчеле» появилась информация о поляках, которые приезжали в Петербург, чтобы заявить о своей верности престолу, например о генералах А. Рожнецком и В. Красинском или о сенаторе князе М. Яблоновском[1016]. Долгое время газета рисовала картину мятежа узкой группы заговорщиков, пошедших наперекор мнению большинства поляков.
С точки зрения восставших, Булгарин был изменником, сотрудничающим с оккупантами независимой и частично восстановленной Польши. В 1830–1831 гг. такое мнение было характерно для относительно небольшой группы людей, ведь даже некоторые участники восстания считали войну с Россией безумием, которое в результате приведет к падению Царства Польского. Однако с каждым годом восстание все больше мифологизировалось. Этому было много причин: эмиграция польских элит в Западную Европу (так называемая «Великая эмиграция»), ссылка поляков в Сибирь, литература романтизма, прежде всего произведения Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого, а позднее восстание 1863–1864 гг., во время которого восставшие ссылались на своих предков-патриотов, погибших в борьбе за освобождение родины[1017].
Булгарин считал, что народ, который получил от российского императора конституцию, сейм и другие права, о которых русские могли только мечтать, не должен начинать восстание. После восстания 1830–1831 гг. многие поляки начали считать Булгарина «чужим», русским писателем. Он хорошо вписался в стереотип поляка-предателя, ренегата и коллаборациониста – врага независимой Польши.
Время восстания является пограничным для репутации Булгарина в Польше также из-за других причин. Булгарин в 1831 г. покинул Петербург и поселился в Карлове, ограничил свою редакторскую деятельность и практически перестал высказываться на тему польско-русских отношений. Он понимал, что большинство поляков считает линию «Северной пчелы» во время восстания проправительственной и тем самым осуждает его как изменника. До 1830 г. «Северная пчела» могла вызывать у поляков, знающих Булгарина, чувство гордости или зависти, но никто не думал о нем как о ренегате. Только с Ноябрьского восстания, когда оказалось, что польско-российский эксперимент не удался[1018], на поляков, служащих в России, начали смотреть с большим подозрением. Булгарин, сотрудничающий с III отделением и издающий официозную газету, легко попадал в категорию изменников.
Немаловажна для репутации Булгарина в Польше была также оценка его деятельности и творчества русской элитой. Фигура Булгарина всегда вызывала много споров, но до 1830 г. в России он считался одним из самых талантливых литераторов. Он был принят в литературных кружках и салонах, его дом посещали Пушкин и Грибоедов, его произведения включались в лучшие альманахи, читатели ценили его мнение, а писатели ждали оценки своих произведений в «Северной пчеле». Ситуация изменилась после обвинения Булгарина Пушкиным в плагиате из «Бориса Годунова». Это было началом борьбы «Литературной газеты» с «Северной пчелой» и одновременно Булгарина с Пушкиным за звание лучшего писателя России[1019].
С 1831 г. Булгарин успешно дистанцировался от встреч с поляками. В Дерпт их попадало относительно мало по сравнению с Петербургом, и те, кто оказывался в Лифляндии, не желали встречаться с Булгариным, которого считали изменником. Известны два сообщения поляков, которые виделись с ним близ Карлова.
Во время встречи с писателем Фредериком Скарбеком Булгарин подчеркивал, что является поляком, заодно заявляя: «Я служил Польше как военный, поскольку сражался в Испании в Привисленском легионе, таким образом, я заплатил свой долг родине и полностью с нею рассчитался. Затем я поселился в России, получил там чин и заработал немалые деньги, редактируя газету и издавая свои сочинения на русском языке, в результате чего стал рьяным русским в благодарность стране, в которой сделал состояние, но ныне я и с Россией уже в расчете и могу себе позволить спокойно отдыхать»[1020].
Очень характерными являются воспоминания Т. Бобровского. Он сам не видел Булгарина, но в свои мемуары включил изложение рассказа своего друга С. Быховца, который, проезжая через Лифляндию, предложил пожилому человеку, стоявшему у сломанной коляски, подвезти его. Когда Быховец обнаружил, что благодарный ему человек – это Булгарин, он сильно смутился, посчитав оскорбительным для себя ехать вместе с продажным журналистом и реакционером. Он даже хотел уступить ему коляску, чтобы только не иметь ничего общего с Булгариным. «Сидите, поедем вместе, когда вы меня узнаете, тогда убедитесь, что я не такой черный, каким меня рисуют», – сказал Булгарин. В беседе он блистал остроумием[1021]. Этот рассказ выразительно показывает, что еще при жизни у Булгарина сформировалась негативная репутация. Мемуары Боровского демонстрируют, что поляки не имели представления о настоящем Булгарине, а знали его только как ренегата и продажного журналиста, с которым лучше не иметь ничего общего.
Однако и после 1830 г. находились такие поляки, которые не обвиняли его в измене и ценили литературный талант. В большинстве своем это были литвины, которые разделяли его прагматический подход к жизни или считали правильными его политические воззрения. Хорошим примером является Адам Киркор, который в 1846 г. поместил в польском журнале «Атенеум» («Athenum») воспоминания о встрече с Булгариным: «День 27 декабря останется надолго в моей памяти. Я познакомился с человеком, имя которого звучит от Невы до Аракса, от Вислы до Иртыша. Говорю о Тадеуше Булгарине, знаменитом русском писателе, авторе нескольких сот томов, из которых более половины переведено на польский, французский, немецкий, английский, итальянский, чешский и шведский языки. Имя его принадлежит сегодня всей Европе. Его литературное влияние сегодня так сильно в России, что мнение его воспринимается публикой как приговор, а для пущей убедительности стоит добавить, что большая часть здешних литераторов является завзятыми его врагами»[1022]. Из этого отрывка видно, что даже в 1840-е гг. среди поляков были те, кто считал Булгарина авторитетной фигурой. Характерно также, что он представлен польским читателям как «русский писатель», а не как их земляк, пишущий на русском языке.
Несмотря на такие высказывания, у большинства поляков не было сомнений, что Булгарин является ренегатом и продажным журналистом. Такое мнение укрепилось после его смерти. В 1861 г. фрагменты «Воспоминаний» Булгарина были изданы под заглавием «Из мемуаров ренегата» с комментариями, которые не оставляли у читателей сомнений по поводу антипатриотического поведения Булгарина[1023]. В 1877 г. во влиятельном львовском журнале вышла статья о взаимоотношениях Булгарина и Лелевеля, в которой был сделан вывод, что известный польский историк быстро понял, что Булгарин является поляком только тогда, когда это приносит ему выгоду, и поэтому разорвал свои отношения с «литературным спекулянтом»[1024].
Стоит отметить, что с каждым годом все меньше людей помнило о Булгарине. Еще в к