[1047]: «Каков же г. Булгарин! Какую штукенцию он выдумал для губернского сбыта всяких произведений. Право, славная мысль; за исполнение, натурально, нельзя поручиться, но хорошо и это, что он тотчас дает во всеуслышание все то, что для общего блага придет ему на мысль» (Д. 58. Л. 170).
Провинциальные книгочеи не пропускали и рецензии на книги и журналы, опубликованные в «Пчелке». Так, Чернавин советовал своему зятю прочесть «замечательную статью – разбор “Современника” (журнал Пушкина)»[1048] (Д. 60. Л. 57). Он же отметил, что «в “Северной пчеле” побранили порядочно вышедшую первую тетрадь “Отечественной портретной галереи знаменитых особ в Российской империи” за то, что биография Петра 1-го весьма неудовлетворительна» (Д. 58. Л. 190)[1049]. Берёзовикский барин даже завел таблицу, в которую заносил «выгодные» и «невыгодные» отзывы «Северной пчелы» о литературных новинках (Д. 66. Л. 106).
Стиль Булгарина помещики находили безупречным и внимательно прислушивались к его рекомендациям. Прочитав статью «Челобитная слов “сей”, “оный”, “кой”, “понеже”, “поелику” и “якобы” (изгоняемых без суда и следствия из русского языка), ко всем грамотным русским людям»[1050], Чихачев стал внимательно следить за своей речью и заменять устаревшие слова современными: «…нет, не “сей”, это по привычке, – “здешней” (слово сей изгоняется из моей словесности)» (Д. 59. Л. 48 об.). Чихачев так наловчился «водить по бумаге чернильным перышком» (Ед. хр. 58. Л. 178 об.), что, по мнению его приятеля Н. Я. Черепанова, даже превзошел своего наставника: «Почтенное письмо Ваше от 24 марта [1850 г.] я имел честь получить и приношу Вам мою благодарность, я его читал и перечитывал несколько раз. Мой любимый автор – Булгарин, но Ваше письмо превосходит все его сочинения для меня в приятности слога и занимательности» (Ед. хр. 99. Л. 80 об.).
Как видим, чтение «Северной пчелы» было для помещиков не развлечением, а серьезным занятием, требующим сосредоточенности: «Пробегать “Пчелу” по субботам или воскресеньям так быстро, как мы, бывало, это с тобою делывали – это не таёио [?]!! Тут премногое ускользает, и следить таким образом современность не годится: понятия будут тоже скользкие, центробежные, флеровые, газовые, паутинные. Нет, вот ты ‹…› не торопясь, не на курьерских, не по чугунной дороге парами – нет, а просто на своих двоих по две станции в сутки, так ты почувствуешь всю смачность “Северной пчелки”» (Д. 58. Л. 104–104 об.).
В дневниках и письмах Чихачевых и Чернавина в начале 1830-х гг. несколько раз с одобрением упоминается принадлежавший Булгарину и Гречу журнал «Сын Отечества».
Не удивительно, что у столь ярого поклонника Булгарина, каким был Чихачев, возникло желание ему подражать. Надо сказать, что Андрея Ивановича тяготила участь помещика средней руки. Поприще литератора представлялось наиболее заманчивым: «Авторство для меня имеет преимущество перед всеми другими обязанностями в жизни человека ‹…›. В 25 лет военный человек, хоть бы был полковник, но с ограниченными сведениями, выйдет в отставку и будет ничего. Автор везде, всегда один и тот же: занимательный, богатый, счастливый» (Д. 54. Л. 8). Рассуждения Чихачева напоминают слова его любимого писателя о высоком статусе литератора: «Скажите, кем прославляются государства, народы, если не сочинителями? ‹…› Где имена, где подвиги этих надутых чванством любимцев счастья, которые в жизни пользовались богатством и властью? Они исчезли в забвении. А имена писателей ‹…› сохранились с уважением, сделались достоянием народа, его славою»[1051].
Чихачев находил, что этот род занятий как нельзя лучше соответствует его природным склонностям: «Судя по великой охоте моей писать ‹…› мне сдается, что ежели бы в молодости я поприлежнее учился или хоть просто секанули бы меня разков 17, то я бы рано или поздно ‹…› издавал журнальцы, ну хоть третьего разрядца» (Д. 57. Л. 76).
Чернавин убеждал зятя в том, что его мечта осуществима: «Я отдаю тебе полное, совершенное, неоспоримое преимущество перед всеми газетчиками, журналистами и прочими сочинителями нынешнего, прошедшего и грядущего веков!!! – ни один из них не был и не будет в состоянии писать так ясно, вразумительно, удобопонятно» (Д. 57. Л. 12 об.); «Уверяю тебя, что Булгарин и Греч непременно будут помещать твои статейки в газете» (Д. 57. Л. 77).
Но Чихачев полагал, что пока недостоин «в чин авторства вступить»: «Если бы писатистику знал получше, так уж давным-давно буквы А. и Ч. ты встречал бы в “Северной пчеле” ‹…› А наудалую пуститься – неладно. Булгарин все бы клал в яму, в яму – и напоследок, когда бы я продолжал быть неотвязным, докучливым, несносным, он бы сожег всю яму и выпалил пеплом 2 раза по дороге к Дорожаеву. И как пороху с досады положил бы, может, много, то берёзовский сосед – ты, получив бы незаслуженную долю, сам же бы стал упрашивать: “Пожалуйста, дескать, не пиши! А и пиши – да не посылай в Санкт-Петербург, а уж продолжай ко мне”» (Д. 57. Л. 77 об.).
Наконец, он все же решился и для своего литературного дебюта избрал форму путевых заметок по образцу булгаринской «Поездки в Парголово 21 июня 1825 года»[1052]: «Нет, без шуток, я делаюсь автором! ‹…› Я решился с 13 февраля [1835 г.] пополудни. И что же меня решило? Булгаринская “Поездка в Парголово”. Статейка эта написана чисто, как все булгаринское. Но тут ничего больше, как поехал, ехал, доехал и назад приехал. Конечно, рассказывает он и что видел, слышал. Но ведь и я буду делать то же» (Д. 59. Л. 43 об.).
Чернавин поддержал своего зятя: «Качай, брат, качай. ‹…› Ты будешь пописывать. А я буду почитывать, да делать свои критические замечания: ибо критиковать написанное всегда легче, нежели самому что написать» (Д. 57. Л. 78). Супруга начинающего автора была настроена скептически: «Каков же мой Андрей Иванович, хочет пуститься перебить Булгарина. Каковы же наши. Но пускай он пишет» (Д. 59. Л. 46 об.). И оказалась права, его работа над сочинением «Прожектер. Быль XIX века» не продвинулась дальше первой страницы.
И лишь спустя 10 лет (с 1845 г.) Чихачев станет помещать статьи в «Земледельческой газете», «Владимирских губернских ведомостях» и «Владимирских епархиальных ведомостях»[1053]. Им будет свойственен тон непринужденного общения с читателями, который был принят в «Северной пчеле». Сам Чихачев так охарактеризовал свою манеру: «Не нужно классиков и авторитета, чтобы понять речь, идущую от души. ‹…› Говорю просто, безыскусственно, что на душе и на сердце имею»[1054]; «…в простоте чувства, но чувства теплого, все желаемое и ощущаемое выразится сильнее и яснее, нежели слогом высоким, витиеватым, с претензиями на ученость»[1055]. К этому он призывал и других корреспондентов: «Будем же плодить, разнообразить, как будто лично беседуем»[1056].
Булгарин был любезен своим почитателям тем, что держался с ними «на дружеской ноге». В дневниках и переписке помещики часто именуют его (единственного из литераторов) другом.
«Булгарин меня тешит, и я в ознаменование моего совершенного к нему благоволения дарю ему прозвище Моя утеха, жалую его преимуществом быть мною читанным всегда прежде других статей, – писал Чихачев шурину. – И когда ты, Яков, подаришь меня его портретом, то поставлю в самом любимейшем месте, чтобы чаще смотреть на него, чтобы чаще любоваться им» (Д. 57. Л. 3). Булгарин – единственный литератор, чьим изображением Чихачев мечтал украсить свой дом. Он изъявлял это желание неоднократно: «Да я бы уж вот скуп на деньги, скуп, а за хороший похожий портрет его синей бумаги (пятирублевой ассигнации. – Т. Г.), право бы, не пожалел! Ведь он моя потеха! Ягода! Ей-же-ей» (Д. 58. Л. 104 об.); «Как только увижу в продаже его портрет, непременно выпишу» (Там же. Л. 179 об.). И это лишь одно из проявлений интереса и симпатии к Булгарину как к человеку, а не только как к писателю.
Надо сказать, что авторы книг, как правило, не вызывали у ковровских помещиков особого любопытства, они даже их фамилии указывали далеко не всегда. Примечательная деталь – в каталоге берёзовикской библиотеки книги располагались по алфавиту заглавий, а не авторов. А вот о личности Булгарина Чихачев составил отчетливое представление: «Мой милый, мой добрый, мой умный, деликатный, смышленый, разнообразный, аккуратный, светский, ловкий, деятельный, солидный, благонамеренный, примерный Фаддей Венедиктович Булгарин. Ах, что это за Булгарин!» (Там же. Л. 104 об.).
Мнение провинциального читателя о Булгарине резко отличалось от его репутации в литературной среде[1057]. Черты морального облика и факты биографии, делавшие его одиозной фигурой в литературных кругах, не были известны Чихачеву. В сельскую глушь не доходили ни злые эпиграммы на Видока Фиглярина, ни компрометирующие его слухи. Не попадали туда «Телескоп» и «Литературная газета» с антибулгаринскими памфлетами. Чихачев судил о Булгарине исключительно по его художественным, публицистическим, литературно-критическим текстам, в которых тот представлял себя добропорядочным гражданином, обожаемым публикой писателем и преуспевающим издателем.
Позже дорожаевский барин укрепился в своих симпатиях к Булгарину, познакомившись с его «Воспоминаниями» (СПб., 1846–1849). А затем отправил книгу Н. Я. Черепанову в село Вильцово Суздальского уезда. Тот принял мемуары «любимого автора» с благодарностью, хотя уже их «читал в “Библиотеке для чтения”[1058]