[1203], то у «рептильного» Булгарина, в соответствии со сложившейся концепцией, ненависть «неправая», веры нет, святости тем более.
В таком суждении есть большая доля правды, как в фактах, так в оценках. Мифу чужда вдумчивая безоценочность, и в культурном сознании история отношений Некрасова и Булгарина, наследуя черты памфлетов эпохи, предстает как история борьбы добра со злом – в несколько упрощенной и гротескной форме.
На третьем этапе, в литературоведении середины и второй половины ХХ века, полемика Некрасова (а также Белинского и И. И. Панаева) с Булгариным попадает в поле исследовательского интереса в связи с текстологическими задачами (разыскания, атрибуции, атетезы) и задачей создания историко-литературного и реального комментария к произведениям «второго ряда» (очерковая и фельетонная проза Ивана Панаева, водевили «Утро в редакции» Некрасова, «Натуральная школа» П. А. Каратыгина, «Петербургские квартиры» Ф. А. Кони и т. д.).
С одной стороны, выводы, не противоречащие выводам предшествующих периодов, базируются на добротном, скрупулезном изучении фактуры. С другой стороны, этой фактурой служат достаточно локальные явления литературного процесса; будучи безусловно значимыми, они не всегда являются вершинными явлениями: так, «Пьяница» (стихотворение Некрасова) или альманах «Первое апреля» по художественному значению все же не равны романам зрелого Тургенева или Достоевского. Да и Некрасов (двадцати с небольшим лет от роду в начале 1840-х) предстает при более заметном и более эмоциональном Белинском и при направлении: он – принадлежащий направлению писатель и издатель, но он же – один из людей, формирующих направление. Исследовательская оценка Булгарина также не претерпевает изменений. На этом этапе и написаны упомянутые выше статьи Г. О. Берлинера и М. М. Гина.
Миф остается незыблемым даже на четвертом этапе, в конце ХХ и начале ХХI вв., несмотря на перемену ситуации в целом. Помимо перечисленных выше, выходит ряд работ, с историко-литературной точки зрения освещающих деятельность Булгарина[1204]. В специальных трудах, посвященных стилистике, поэтике и риторике, рассматривается определенная преемственность Некрасова по отношению к Булгарину[1205]. Фигура Булгарина в общем представлении становится гораздо более объемной.
В то же время множатся исследования, посвященные проблеме репутации и мифа[1206]. Выходят и работы, посвященные журнальной и газетной деятельности Некрасова[1207]. На наш взгляд, в изучении биографии Некрасова главная проблема – не в поиске новых фактов или выявлении связей, установленных ранее, а в интерпретации нестыковок имеющихся сведений и осмысления художественной составляющей его жизнеописания. Художник Некрасов сообщал своим знакомым сведения о собственной жизни, а одновременно с тем он надеялся – или в период последней болезни уже не надеялся – реализовать давний свой замысел: написать автобиографию. В его творческих планах много лет значился и даже начинал осуществляться замысел произведения полудокументальной, полухудожественной природы. Исследователь творческой биографии Некрасова в числе прочих фактов располагает свидетельствами об этом замысле; к нему относятся факты, сообщенные самим Некрасовым. Это вехи сюжета его жизни, как они виделись автору собственного жизнеописания, оставшегося незавершенным. Другая заметная часть знания о Некрасове черпается из частных суждений современников, которые зачастую невозможно проверить на достоверность, но они отражают личные мнения, оценки и слухи, то есть некое общее прижизненное «знание» о поэте. «Знание» в кавычках, поскольку оно не было свободно не просто от фактических неточностей, но определенных намерений в отборе и подаче сведений об историческом лице, – это первое; второе – наличие слухов, окружавших фигуру поэта. Известный нам Некрасов реален и одновременно сочинен – самим собой и пишущими о нем. Подлинность многих фактов подтверждена, но не ею покрывается «правда» текста, созданного индивидуальным ли, коллективным ли творческим актом.
Наиболее заметным прорывом в этом исследовательском направлении являются комментарии Б. Л. Бессонова к автобиографическим записям Некрасова в 13-м томе Полного собрания сочинений и к написанным в соавторстве романам в 9-м и 10-м томах; опираясь на его комментарии и развивая его соображения, С. В. Смирнов выпустил книгу «Автобиографии Некрасова»[1208]. Но Булгарин у обоих исследователей находится достаточно далеко от центра исследовательского интереса; Б. В. Мельгунов же в целом избегает стилистических крайностей (таких, как «рептильная журналистика»), но и не выходит из русла общей оценки взаимоотношений Булгарина и Некрасова.
Таким образом, к настоящему времени миф «Некрасов и Булгарин» утратил злободневность и идеологическую обязательность, оброс частными подробностями, но не пересмотрен.
Рассмотрим, что в нем отвергнуто или преображено.
Миф игнорирует продолжение истории их литературных отношений. Булгарина практически нет в творческой и журнальной биографии Некрасова после 1848 г.: ни ярких событий, достойных отдельного исследования, ни исследовательского интереса к отрезку истории, лишенному этих ярких событий. Их отношения середины 1840-х гг. запечатлелись как миф о борьбе молодого реалистического направления с «рептильной журналистикой» (и победой над ней в ХХ веке, вместе со сменой государственного строя), который не нуждался в ином объяснении сосуществования двух крупнейших журналистов в рамках одного литературного процесса.
Содержание мифа (непримиримое и активное противостояние праведной оппозиции и неправедной власти) до некоторой степени «растворяет» в обиходном представлении не только хронологические рамки, но и «литературность» литературного процесса. Интерес исследователей закономерно привлекла фельетонная полемика в течение пяти-шести лет между конкурирующими изданиями по поводу жанра физиологического очерка, в котором успешно выступали и Булгарин, и Некрасов. Но сюжет мифа – практически только «борьба» «прогрессистов и реакционеров» в масштабах столетия. Булгарин выступал за постепенные реформы, проводимые самодержавной властью, Белинского же и молодого Некрасова привлекали более радикальные преобразования, и идеологическая составляющая их противостояния – факт неотменяемый и первостепенный. Миф использует факт противостояния с той категоричностью, которая сводит отношения внутри литературного процесса к внутриполитической борьбе и ее вербальным средствам.
Миф трансформирует составляющую коммерческого интереса. Она оставлена за Булгариным и имеет определенную коннотацию, но у Некрасова вначале практически снята, потом осторожно восстановлена. А между тем это годы его становления как предпринимателя, воплощения его решения «не умереть на чердаке». Все, что известно на сегодняшний день о Некрасове, убеждает в его подлинном, глубоком, горячем интересе к литературе, который далеко не покрывался коммерческим интересом. Это – оговорка к принципиально важной констатации, которая не востребована мифом: Булгарин и Некрасов были коммерческими конкурентами. Сюжет корректирует фактическую основу.
Миф отторгает предысторию «борьбы натуральной школы с реакционными течениями». Идеолог этой борьбы Белинский, собираясь переехать из Москвы в Петербург в поисках выгодного литературного труда, в письме от 18 февраля 1839 г. к И. И. Панаеву, который хлопотал о его «трудоустройстве», между прочим писал: «Кроме г. Краевского, поговорите и с другими ‹…› я продаю себя всем и каждому, от Сенковского до (тьфу ты, гадость какая!) Б[улгари]на, – кто больше даст, не стесняя при том моего образа мыслей, выражения, словом, моей литературной совести, которая для меня так дорога, что во всем Петербурге нет и приблизительной суммы для ее купли»[1209].
Его неприятие «продажи литературной совести» сочеталось с допущением возможной финансовой зависимости от Булгарина, чье имя стало именем нарицательным и обозначало для него человека, не по литературному праву влиятельного, и доносчика (так же как и имя Вольфганга Менцеля). Литературная деятельность, репутация и восприятие Менцеля в России освещены в монографии Р. Ю. Данилевского[1210]; мнение исследователя о его персонаже, высказанное автору данной статьи в частной беседе, звучит так: «Менцель – русский Булгарин». Похвалы в статье Белинского «Менцель, критик Гёте» (заметим, достаточно интересной) вызывали ярость Белинского в петербургский период его деятельности, именно в начале 1840-х, когда молодой Некрасов пишет очень близкие к его духу и стилю статьи, а затем эпиграммы и памфлетную прозу, выступая против Булгарина.
Белинский не хотел ассоциироваться с Булгариным, но он рассматривал Булгарина как потенциального работодателя, а булгаринское издание – как потенциальную свою площадку. В некрасовской биографии есть похожая страница.
Летом 1840 года происходит его конфликт с Ф. А. Кони. Некрасов работает у него в «Литературной газете», рекламирует собственные произведения, недоволен недостаточно прочным положением в издании; к этому примешиваются слухи, донесшиеся до Кони. Обсуждая в письме к Кони эти слухи, Некрасов их отводит, но упоминает, что ему приписывали несправедливый и неуважительный отзыв о Кони (что он отрицает). Кроме того, он пишет: «…зная страсть моего приятеля [К. Е. Вельсберга] к сплетням, я шутя рассказал ему и другим, что был у Булгарина, рядился с ним и проч. Ничего этого не было, уверяю вас честным словом, но всему этому поверили»[1211]