Утром следующего дня мне удалось, лежа, застегнуть джинсы. Сверху, правда, над ними нависали валики жира, но само по себе это было шагом к победе. Я поехала на Новый Арбат к бабушке. Звали ее Милена Львовна, и встретила она меня в состоянии крайнего волнения.
– Деточка, – сказала Милена Львовна, – а ты вахтеру объяснила, куда ты? Он тебя пустил?
– Там нет никакого вахтера, – сказала я.
Это Милену Львовну поразило.
– Как нет?! – воскликнула она. – Он что, не вышел на работу?.. Может, ему плохо?..
– Понятия не имею, – честно ответила я.
Милена Львовна выдала мне список продуктов и лекарств, две тысячные купюры, а также последовал обстоятельный рассказ, в каком именно магазине нужно покупать сметану (только белорусскую, а в нижнем ее нет) и как вести себя с провизором, если тот вдруг вздумает не отпускать лекарства на том основании, что рецепт выписан не мне.
Когда я приперла продукты и лекарства, Милена Львовна снова спросила про вахтера. Я сказала, что не видела его.
– Я так беспокоюсь, – говорила Милена Львовна, пока я мыла ей плиту, – ему же все-таки уже шестьдесят восемь лет! А он еще выпивает! А если сердце?
– Может, вы ему позвоните? – предложила я.
Милена Львовна вскинула голову и заученным движением взбила поникшие серо-белые кудряшки. Потом она вдруг заплакала.
– Вам легко жить! – говорила она, промакивая слезы салфеткой, которую я ей подала. – У вас все так естественно! Так просто! Без этих сумасшедших подтекстов! А я из другого времени… Как я могу взять и сама позвонить мужчине?
– Но вы же не в любви ему признаваться будете, а спросите, как он себя чувствует, – сказала я.
– Деточка, – Милена Львовна, чтобы успокоиться, съела конфетку, – умом я все понимаю, а вот справиться с собой не могу. Да и поздно уже, наверное. Мне ведь семьдесят четыре года… Ноги не ходят, еле по квартире до туалета дохожу.
В итоге мы решили, что после мытья я сбегаю на первый этаж и проверю, не появился ли вахтер. Раз уж Милене Львовне воспитание не позволяет демонстрировать заинтересованность в чужом здоровье.
Помыться оказалось процедурой не из легких. Сначала нужно было втащить в крошечную ванную ходунки, потом подвести к ним Милену Львовну, снять с нее халат, трусы, колготки, а также размотать эластичные бинты, которые ей посоветовал наматывать на ноги врач. Милена Львовна, вцепившись одной рукой в ходунки, а другой в меня, не с первого раза попала правой ногой в ванную. Еще она очень боялась упасть. Мне тоже пришлось залезть в ванную и помогать Милене Львовне перенести в нее левую ногу. Далее мы минут пятнадцать размышляли, стоит ли ей сесть. А если она все-таки сядет, смогу ли я ее потом поднять?
В итоге мы все-таки решили рискнуть, и я помыла Милене Львовне голову. Вода ее освежила, и выход из ванной был не таким мучительным, как вход. Я накрутила бабкины волосы на бигуди, и тут она вспомнила про вахтера. Я спустилась вниз и, как ни странно, действительно его увидела. Это был усохший, с пергаментной кожей дедок в джинсах, затянутых на талии черным ремнем, и заправленной в джинсы ковбойке.
– Здравствуйте, – сказала я деду, – я от Милены Львовны с последнего этажа. Она волнуется, как ваше самочувствие.
Дед ошарашенно посмотрел на меня.
– Милена?.. – переспросил он. – А… Да ничего самочувствие. Еще жив.
Я поднялась наверх и передала Милене Львовне, что с вахтером все в порядке, он жив и находится на своем посту.
– А ты сказала, что от меня? – забеспокоилась Милена Львовна.
– Я просто сказала, вы беспокоитесь, что в подъезд могут проникнуть посторонние, – нашлась я.
Такой ответ Милену Львовну удовлетворил. Мы сели пить чай и смотреть ее фотографии в молодости, угробленной в Cоюзмультфильме, где Милена Львовна сорок лет подряд рисовала цветы и танцующих мишек. Работа не могла не наложить на нее отпечаток, и даже на пенсии Милена Львовна не находила в себе сил расстаться с игрушками. В ее квартире их пылилось какое-то ненормальное количество, а особенно досаждал желтый, с клочкастой гривой львенок из мультика про черепаху. Несколько раз, пока мы сидели над альбомом, львенок начинал хрипло выть из спальни: “Я на солнышке лежу”. Милена Львовна смущенно объяснила, что пару месяцев назад вздумала постирать его в машине и, видимо, от воды повредились какие-то контакты. Теперь львенок сообщает, что лежит на солнышке, много раз в день и всегда внезапно.
– Так о работе волновалась, – говорила Милена Львовна, когда мы разобрались с львенком, – просто с ума сходила. А теперь думаю: что мне была эта работа?.. Меня уже, считай, нет, а работа есть… А я ведь и замуж не вышла из-за мишек этих… И с мужчиной даже не была.
– Вообще? – удивилась я.
– Мне так стыдно сейчас, – Милена Львовна сунула палец под бигуди, проверить, не высохли ли волосы, – сколько я в жизни всего пропустила… Нет, были и романы… Были… желающие… Но как-то вот не доходило у меня ни с кем… То скучно становилось, то противно… Или боялась я… И ждала… непонятно чего. А сейчас… – Она снова заплакала. – Сейчас это уже смешно!
– Почему? – спросила я.
– О господи! – Милена Львовна сквозь слезы захохотала. – Как – почему? Это же комично! Старая бабка, которая до сортира еле доходит, а туда же!
– Я не вижу в этом ничего смешного, – сказала я.
– Ты серьезно? – Милена Львовна смотрела на меня недоверчиво, но в то же время с надеждой.
– Абсолютно, – заверила я. – Может быть, молодых мужчин вы не заинтересуете, но среди тех, кто в вашем возрасте, тоже очень много одиноких, и они тоже, поверьте, не лазают через заборы, и… Я думаю, они бы тоже хотели заняться… этим.
– Но… – Милена Львовна нервно копалась в вазочке с конфетами, – но… Ты же понимаешь, что я никуда не выхожу… а из мужчин в моей жизни только вахтер! Все друзья померли уже…
– Вахтер же не помер, – сказала я.
– А что же… – Милена Львовна часто задышала, вздымая богатую грудь. – Как-то ему намекнуть, ты считаешь?
– Конечно, – подбодрила ее я, – вы же ничего от этого не потеряете. Даже наоборот, будет развлечение.
Милена Львовна разрешила мне не убирать в квартире. Вместо этого мы до вечера придумывали записку, которую я, уходя, бралась подбросить на стол вахтеру. Я предлагала сразу задать ласковый, дружелюбный тон и обратиться к вахтеру: “Дорогой Павел Петрович!” Милена Львовна опасалась, что такое начало вахтера испугает, потому что в нем явственно звучат собственнические нотки, а также неприкрытый сексуальный призыв. Сошлись мы на “уважаемом Павле Петровиче” (я, правда, говорила, что это отдает какой-то официальной запиской, прикрепленной на дверь туалета и сообщающей о потере паспорта, но Милена Львовна уверяла, что “уважаемый” – старая добрая классика и Павлу Петровичу будет приятно обнаружить, что кто-то еще его уважает, несмотря на то что он заканчивает свои дни на бесславной подъездной вахте).
По следующему пункту содержания записки мы бились с Миленой Львовной минут сорок. Время, которое “Крылья ангела” рекомендовали мне у нее провести, давным-давно истекло. Бабка, задавленная своей беспочвенной паникой, требовала, чтобы записка была “милой и ненавязчивой”, а еще “многозначительной”, чтобы вахтер не менее двух недель носил ее в нагрудном кармане ковбойки, а в особенно томительные моменты доставал и перечитывал. Я втолковывала ей, что нет никакого смысла писать записки, в которых нет конкретного предложения – скажем, выпить вместе чаю, – потому что тонких намеков мужчины в принципе не понимают.
– Ой, нет! – сокрушалась Милена Львовна. – Это будет непристойно!
– Да что же непристойного в том, чтобы выпить вместе чаю! – злилась я. – Вы пожилая, он тоже, вам обоим не с кем поговорить! Что плохого, если вы его пригласите на чай?!
– А если он подумает?.. – с замиранием в голосе шептала Милена Львовна.
– Вот вы и узнаете, что он подумает! Вы же этого хотите, разве нет?
– Но… так быстро…
Тут я поняла, что требуется более весомый аргумент, чем гипотетическое попрание норм приличия чаем.
– Милена Львовна, – сказала я, – вам семьдесят четыре года, у вас есть время на намеки, на замирание над запиской, на мысли об общественном мнении?
Милена Львовна пораженно молчала.
– А он вообще мужчина, – добила ее я. – Сегодня есть, завтра нет. У нас средняя продолжительность жизни мужчин – пятьдесят восемь лет. То, что он до сих пор ползает, это само по себе исключение из правил!
– Ты права, деточка, – сказала Милена Львовна.
В благодарность она захотела накормить меня ужином. Я сказала, что сижу на диете и ем только капусту. Капуста у Милены Львовны нашлась. Вдохновленная моим примером, она решила тоже поесть капусты, потому что в перспективе грядущего сближения с вахтером не мешало бы похудеть. Мы нарезали капусту, потерли в нее морковь, посолили и все это сожрали. Потом я взяла записку, которую Милена Львовна успела надушить пуазоном, спустилась на три этажа вниз и перечитала ее:
Уважаемый Павел Петрович! Мне часто становится по вечерам одиноко, а по телевизору показывают ужасную пошлость. Если вы тоже страдаете от пошлости и одиночества, заходите как-нибудь ко мне на чай. Поразить вас выпечкой я, наверное, уже не смогу, но у меня всегда есть конфеты, которые приносят социальные работники. Если вы точно придете, я могу заказать булочек.
С уважением, Милена. Кв. 611 (на двери нет номера, это от лифта налево).
Я выкинула записку в мусоропровод и на подоконнике сочинила новую, которая гласила:
Дорогой Павел! Это Милена из кв. 611, ваша давняя поклонница. Меня восхищает мужество, с которым вы охраняете наш подъезд и меня в частности, вы – мой герой! Мне так хочется что-нибудь для вас сделать! Приглашаю вас на чай в пятницу в 20:00. Надеюсь, мои булочки вас не разочаруют! Целую, М.
Вахтер сидел за столом и слушал радио по древнему портативному приемнику. Я положила перед ним записку.
– Милена Львовна просила передать, – сказала я как можно более официально и вышла на улицу.