Президент смотрел недвижно и пристально. Брайерли окаменел лицом.
— Если бы все это стало достоянием гласности, — продолжал Коллинз, — то ваш президентский рейтинг упал бы до нуля, резко замедлились темпы выхода экономики из кризиса, а рынок рухнул еще жестче, чем на рубеже две тысячи девятого года, что, вполне вероятно, привело бы к импичменту. А значит, конец и вашему президентству, и всем вашим добрым начинаниям.
— Вот как?
— Так что же я, спрашивается, должен был делать? Я увидел шанс вывести вас из-под удара шантажиста и одновременно уберечь и вас, и всю страну от катастрофы. Если вы желаете меня за это подвергнуть остракизму, воля ваша. Хоть слушание, хоть суд — я на людях даже слова не скажу. И чего я еще, мистер президент, не сделаю, так это не раскаюсь в своих действиях.
Президент не торопясь кивнул.
— Тебе о чем-нибудь говорит такое имя, как Стивен Престон? — Коллинз ощутимо напрягся. — Я вижу, говорит. Это он твой источник?
Коллинз молчал.
— Билл, перед самым твоим прибытием мне позвонил генпрокурор. Последние полтора года Престон был вторым информационным аналитиком «Отечества» с максимальным допуском к государственной тайне. Человек он уважаемый, на своем месте, и если бы кто-то обнаружил махинации подобного рода, так это именно он. Также если уж кому-нибудь и удалось бы вычислить подвох и у «Ясновидца», и у ОВН, так это именно ему. Логично?
Коллинз молчал.
— А потому если бы такой человек, как Стивен Престон, явился к тебе с информацией подобного рода, было бы естественно и необходимо, чтобы ты к ней отнесся со всей серьезностью. Мне это понятно. Линдену тоже. Возможно, понятно это было и генпрокурору, потому что в этой игре он пошел рука об руку с тобой.
Коллинз молчал.
— Между тем сорок минут назад сотрудник охраны обнаружил Стивена Престона в своем кабинете застреленным — точнее, застрелившимся — в голову.
— Что?
— На столе у него была записка. О предстоящем самоубийстве в ней речь, собственно, не шла; скорее это было длинное и запутанное письмо насчет коррумпированности американского жизненного уклада и необходимости его смести, с тем чтобы заменить системой, созданной Богом и преданной Его воле. Вот такая штука. Шесть страниц. Почерк, казалось бы, его, однако ФБР проводит на этот счет графологическую экспертизу. Сейчас его офис оцеплен; я же попросил генерального прокурора работать в контакте с ФБР, чтобы информация экспертов была непредвзятой, а все найденные в результате обыска и полученные от следствия материалы поступили ко мне.
— Бо… боже. — Вид у Коллинза был такой, что Брайерли подставил под вице-президента стул, на который тот буквально рухнул.
— Я… Я… не понимаю. У него же были записи, были доказательства…
— Билл, лиц, которые способны сфабриковать подобные, как ты говоришь, доказательства, можно по пальцам перечесть. Основная задача сейчас — определить, действовал ли Престон в одиночку или же тут часть какого-то более крупного сговора. Я еще посмотрю, придать ли этому огласку, но только тогда, когда будет окончательно ясно, что дело не пахнет дальнейшим укрывательством фактов или чьими-то схемами.
— Я… Господин президент, я даже не знаю, что сказать. Я…
Впервые за весь разговор президент улыбнулся.
— Билл, я недоволен тем, как ты поступил. Пострадали люди, обмануто доверие, между ДВБ и ОВН возникли трения, а ведь им необходимо работать в атмосфере сотрудничества. Буду откровенен: у меня теперь за тобой глаз да глаз. Тебя проверят на вшивость, как никого другого, и если найдут хоть что-нибудь, ты слышишь, хоть что-нибудь, что подтвердит какие-либо подозрения, то я опущу тебя в дыру и дерну за цепочку.
— Я считал… — истово начал Коллинз.
— Я уже понял. Как там в чьей-то пословице: доверяй, но проверяй?
— Но, Черч…
— Ты опять? Да если бы мистер Черч действительно был врагом, он бы от тебя мокрого места не оставил. Я не преувеличиваю. Вот так вот взял бы, — президент крепко щелкнул пальцами; звук такой, будто сломалась сухая ветка, — и все.
— Он же… «Ясновидец»…
— Ты думаешь, Билл, Черчу обо мне ничего не известно? Всего того, чего лично я предпочел бы не афишировать? Разумеется, ему известно. А пытался ли он хоть раз использовать это как рычаг давления? Нет. Ни разу. Что творилось при предыдущей администрации, я рассуждать не берусь. Были ли у него тогда какие-то секреты, пытался ли он их использовать — я об этом не знаю и знать не желаю. — Глаза президента смотрели пристально, улыбка сошла с лица. — Обладает Черч и эта его чертова компьютерная система такой уж серьезной властью? Может быть. И если я когда-нибудь — неважно когда — учую, что он эту силу употребил во зло, или выпустил ее из-под контроля, или использовал на что-то помимо бескорыстного служения стране, я на ДВБ даже и не гляну, а просто брошу на него и на все его объекты Национальную гвардию, ничуть не меньше.
Коллинз горестным медведем горбился на стуле.
— Но я знаю этого человека, Билл, — продолжал президент. — Знаю его очень хорошо и всей душой верю, что Черч с его группой едва ли не самое верное и правильно используемое оружие во всем нашем арсенале. Я редко встречал людей, которым бы настолько искренне доверял, как мистеру Черчу.
— Но как?! Вы даже его настоящего имени не знаете!
— Почему? — Улыбка возвратилась на лицо президента. — Знаю.
Через полчаса вице-президент Билл Коллинз, предусмотрительно задвинув звуконепроницаемое окошечко, набрал из своего лимузина нужный номер.
На звонок ответили с первого гудка.
— Ну как? — нетерпеливо выпалил Сандерленд.
— Он мне, зараза, чуть все яйца не оторвал.
— Чем дело кончилось?
— Заглотил. И крючок, и леску, и блесну.
Сандерленд выдохнул так, что казалось, сдувается целый дирижабль.
— Джей Пи, — помолчав, подал голос Коллинз. — Я не хочу знать, как ты там разыграл самоубийство. Понял? Чтобы вообще об этом речи в моем присутствии не было.
— И не будет. Ты здесь вообще не при делах.
— Я-то да, — согласился Коллинз. — А вот тебе за свою задницу придется остерегаться.
Сандерленд издевательски пукнул губами в трубку.
— Чтобы такого больше не было, Джей Пи. Зря мы вообще это затеяли.
— Теперь-то уж поздно плакаться. Да и пользы извлечь можно сам знаешь сколько.
— Уж тебе-то точно. В общем, я ничего не знаю.
Ответить Сандерленд не успел: Коллинз закрыл сотовый. Сцепив руки на коленях, виц напряженно задумался, а не ткнул ли он своими действиями палкой в тигра? Причем тигром, в его понимании, был вовсе не Сандерленд. И даже не президент.
Тигром был Черч.
Глава 48
«Дека».
Суббота, 28 августа, 21.46.
Остаток времени на Часах вымирания:
86 часов 14 минут (время местное).
— Мы нашли, где у них объект, — выложил Отто, заправляя салфетку из ирландского льна Сайрусу под подбородок.
— И где же?
— На Багамах. Оказывается, они купили себе остров, спесивые пройдохи. Акулий риф. Тридцать восемь акров. Грунт вулканический, но поверхность плоская. Весь такой цветущий, с несколькими строениями и лагуной, видимо специально углубленной для подхода небольших грузовых судов. В основе своей объект, мне кажется, встроен в скальную породу.
— Мои юные боги, — как всегда мечтательно улыбнулся Сайрус. — Как славно они учатся.
Отто, хмыкнув, поудобнее расположил тарелку на подносе патрона. — Оттуда рукой подать до Штатов, и можно прятать небольшие партии среди туристов и развлекательного реквизита. И в то же время это вне территориальных вод США.
— Вот почему мы не могли их вычислить. А я-то был уверен, что они обосновались в одной из Каролин, Северной или Южной. У них там собственность, оформленная на полдесятка подставных лиц. — Сайрус подождал, пока Отто подаст ему нож и вилку, повторно протерев их салфеткой. — Мм, теперь-то, зная всю картину, я вижу, что они элементарно заметали следы. Умно. Молодцы.
— И что вы теперь собираетесь делать?
— Теперь? Кушать. Что это у нас? Нет! — воскликнул он брюзгливо. — Неужели опять додо?
— Нет-нет, это эльзасский дог. Печенный на гриле, с луком и перцем.
— С каких это пор про меня можно сказать, что я собаку съел? А, Отто?
— Вы же сами просили, специально.
— И о чем я только думал? — Он отрезал ломтик мяса, подцепил на вилку кусочек зеленого перца и задумчиво пожевал. — Что-то, я бы сказал, не очень.
— И как вы думаете поступить с «Фабрикой драконов»?
Сайрус отрезал еще кусочек и, насадив на вилку, погрозил ею своему подручному.
— Понятно, проникнуть туда. Выслать две команды: разведки и вторжения. Первыми запустим нью-йоркских парией. Какая там, на Акульем рифе, погода?
— Погода теплая, ветер переменный, роза ветров с юго-запада. Через несколько часов надвинется облачность.
— Команды готовы?
— Ждут на легких самолетах.
— Ночью пусть вылетают.
— Очень хорошо.
— Отто?
— Сэр?
— Надо, чтобы они убили Гекату или Париса. Или ее, или его, но ни в коем случае не обоих.
— У нас что, отступление от правил, патрон? Криминальный прецедент?
— Поумничай мне, наглец, — улыбнулся Сайрус язвительно. — Бог ты мой! Гляньте-ка на него: бледный как полотно.
— Убить одного из близнецов?
— Что, сентиментальным стал под конец жизни, старый маразматик?
— Да нет. Просто не понимаю, зачем хотеть, чтобы убили одного из ваших детей? Что это нам даст?
— Если все обставить правильно, Отто, можно сделать так, будто это дело рук кое-кого из правительства — что, в общем-то, несложно, учитывая, у кого мы снабжаемся амуницией, — это сблизит со мной того из них, который останется в живых. Семья, сплоченная общим горем. Одни против холодного, жестокого мира; каково? И вместо того чтобы прятать секреты «Фабрики драконов», он — или, что более вероятно, она — с радостью их отдаст. — Глаза у него полыхнули, словно черное стекло. — И тогда наконец у нас сможет начаться настоящая работа.