Была ли старуха действительно ведьмой, никто утверждать не берется. Но дело свое она знала. Она заставила мать Емельяна замесить тесто, потом слепить из него пирог, начинкой для которого послужил младенец. Напуганная, со слезами на глазах, женщина дрожащими руками выполняла все повеления лесничихи. А та приговаривала:
– Пирожок с человечинкой, ням-ням! Пирожок с нежным младенчеком, ням-ням! Мальчик под хрустящей корочкой, ням-ням!
В полуобмороке, пошатываясь, мать водрузила спеленатого тестом Емельяна на лопату. Тут старуха оттолкнула ее:
– Погуляй вокруг дома! – велела она страшным голосом. – В печь я сама поставлю. И из печи сама выну. А ты поплачь, попрощайся! Как сготовится, позову, вместе есть станем, – и облизнулась.
Убитая страхом и горем женщина вышла из избы и, причитая, не как велено, а по-настоящему, двинулась в обход дома. После третьего круга завываний и слез, старуха позвала мать отведать пирожка. В обморок упасть ей так и не удалось. Лесничиха уже расковыривала запекшееся тесто, а внутри радостно улыбался розовый разогретый Емельян.
Вот тут мать и лишилась чувств.
– А я так полюбил печи, что уже тогда решил стать лучшим печником, – любил добавлять Емельян, оканчивая рассказ.
107
107
Тогда ли он выбрал профессию или позже, точно не скажешь. Но лучшим он действительно стал. Только ему доверили строить печи в царских палатах. Только он сумел, не разбирая потолков и перекрытий, поставить новые, сверкающие свежей побелкой, печи в покоях Его Величества и Ее Высочества. Только его работа удовлетворила все потребности и превзошла все ожидания главного королевского повара.
Королевна тогда как раз входила в пору. Через полгода ей предстояло стать девицей на выданье. Впервые молодой, но уже лучший печник предстал перед ней весь измазанный глиной, с кирпичом в руке. Короткая светлая борода и забранные тесьмой волосы обрамляли его чумазое улыбчивое лицо. Он что-то напевал себе под нос, возводя первый ярус дымохода.
Ее высочество некоторое время с интересом наблюдала за его работой, потом спросила:
– Кто ты?
Ей еще никогда не доводилось встречаться с простыми людьми. Жизнь, замкнутая в дворцовых покоях, сводила ее только с вельможами да иностранными послами. Которых, впрочем, прибывало немного.
– Лучший печник! – гордо выпрямился парень. – Емельяном зовусь. А вас как звать?
– Марфа Васильевна я, – потупилась красавица.
Сразу любовь между ними вспыхнула или на следующий день, навсегда останется тайной. Но именно тогда Емельян спешно внес мелкие изменения в конструкцию печной трубы в покоях королевны. Позже он неоднократно этими изменениями пользовался, тайно приходя на свидания.
– Я пойду к королю просить твоей руки, – однажды заявил Емельян королевне.
– Раньше твоя печь сама поедет, чем батюшка согласится тебя даже выслушать! – печально вздохнула девица.
– Не беспокойся, поедет! – пылко заверил он. – Обязательно поедет!
108
108
На этот раз Емельян проник в покои Марфы Васильевны самым обычным образом. Он постучал в дверь. Дверь открылась. За дверью ждала она. Она испугалась, обрадовалась, помрачнела и просветлела. Она впустила его внутрь. Она притворила дверь и задвинула засов.
– Емеля! – выдохнула она.
– Марфа! – обнял ее он.
– Что ты здесь делаешь?! Нас же могут заметить!
– Все сейчас очень заняты. Там такое началось!
– Что? Что?!
– Да жениха напоили чем-то ядреным! Он убежал – только пятки сверкали!
– Опять жених, – опечалилась королевна. – Герой, небось?
– Еще какой! Да только не про тебя этот герой, не беспокойся. Печь-то ведь поехала! И ездит!
– Ездить-то, она ездит, да что толку?!
– Эх, Марфуша, нам ли быть в печали! Вот пойду к Его Величеству…
– И попросишь моей руки, – грустно улыбнулась Ее Высочество. – Так он тебе ее и даст!
– Не так, так по-другому!
– Ты бы с опытными людьми хоть посоветовался! Знаю я, что ты теперь с Казначеем знаком – с ним поговори.
– Думаешь, он поможет? Он же только про деньги да про славу…
– Это тебе так кажется. Казначей много про что знает. Недаром он государственный преступник!
109
109
Нацатага бежал. После отворотка на Темную Рыжь дорога стала заметно хуже. Теперь герой несся по ухабистой колее, часто изгибающейся среди лесной чащи. В этом месте Западный тракт отдалялся от Непроходимого болота, чтобы позже вновь вернуться к его краю возле Царского села.
А в Царском селе Королевичи шли на Царевичей. Стенка на стенку. Поводом для подобных столкновений могло послужить что угодно – много ли надо причин, чтобы схлестнуться с соседями в лихом побоище. Молодая кровь играет, требует выхода безудержная энергия.
В этот раз бились за серебряный кубок, выставленный Принцами в качестве приза. Принцы, как самый малочисленный род, выступали в подобных схватках судьями. Примкнуть к кому-либо они не могли – это повлияло бы на баланс сил. Разделиться и биться одновременно за обе стороны не позволяла честь – как это родичи станут между собой драться! Дрались, конечно, случалось, но не на людях же!
Судебная комиссия вальяжно расположилась на пригорке у края села. Внизу, с противоположных сторон от Западного тракта горячились ряды Царевичей и Королевичей. Дорога здесь была прямая и ровная, словно специально созданная разграничивать шеренги противников, только и ждущих сигнала.
Земля мелко задрожала. Вдали показалось облако пыли, растущее и приближающееся. Напряжение в рядах бойцов нарастало. Кто-то из Королевичей не выдержал и с криком «Ату!» бросился в атаку. Остальные отреагировали мгновенно. Обе шеренги ринулись вперед и столкнулись на дороге, дубася друг друга кулаками, пиная и бодая.
Пыльное облако вырвалось из леса, и понеслось по полю. Сделать уже было ничего нельзя. Царевичи и Королевичи полетели в разные стороны, расшвыриваемые невидимым ураганом.
Принцы подождали, пока развеется пыль, осмотрели последствия стихийного бедствия и дружно заключили:
– Ничья!
110
110
Ведомые раздосадованной атаманшей разбойники возвращались в хижину.
Домик, сложенный из толстых почерневших от старости бревен и покрытый полусгнившей соломой, приютил банду ранней весной. Судя по оставленным следам и вещам, прежде здесь обитали странствующие музыканты. Эти постояльцы, не привыкшие к оседлой жизни, похоже, провели в хижине зиму и отправились в очередное путешествие.
Теперь здесь жили честные разбойники. Правда, разбойниками они все стали, уже поселившись в хижине.
Первым домик облюбовал Ярослав. Младший сын мельника, после смерти отца выкинутый братьями на улицу. Мельницу и осла старшие поделили, а Ярославу даже кота не досталось. Не было на мельнице мышей – вот и кота не завели. После недолгих скитаний и неудачной попытки заблудиться в лесах, юноша очутился перед хижиной. Здесь обнаружились остатки дров и немного сухарей. Что еще нужно, чтобы удержать бездомного?! Ярослав остался.
Обыскав покинутый домик, юноша обнаружил топор без ручки, мешочек отсыревшей гречки и застиранную тюбитейку. Шапочку он тут же водрузил на макушку. Крупу съел. Голод оказался сильнее природной лени, и Ярослав с трудом смастерил топорище из толстой ветки. Орудие получилось топорное, но вид имело достаточно угрожающий. С ним неопытный разбойник впервые вышел на Западный тракт и устроился на пеньке в ожидании одинокого путника.
Одиноким путником оказался странный монах в выпачканной в весенней грязи коричневой рясе. Он неспеша шлепал прямо по лужам и негромко напевал странную молитву. Мелодия, к удивлению Ярослава, была веселая. Монах улыбался и щурился на весеннее солнце.
Юноша вышел на середину дороги и преградил ему путь:
– С-тоять! Эт-то ог-рабление! – прогнусавил новоиспеченный разбойник.
Путник прервал песню и удивленно посмотрел на грабителя:
– Таки вы, молодой человек, рассчитываете снять с меня последнюю рясу? Ибо большего, скажу вам честно, в данный момент вольностранствующий рэбби Левонтий не имеет.
– А в меш-ке у тебя что?
– О! Я вижу, молодой грабитель весьма наблюдателен и сообразителен! В котомке моей два сухаря, кусок свиного окорока, луковица и «лип-ти-тип».
– Что-что?
– О! Это последняя мода. Дамам так нравится!
– К-руто! Я возьму д-ва! И с-виной окорок тоже.
Бурчание в животе подсказало Левонтию, что окорок в данный момент будет предпочтительнее.
– Что ж, молодой человек, я с радостью разделю с вами, – он посмотрел на солнце, – полуденную трапезу. А потом можно будет перейти к «лип-ти-тип». Это, знаете ли, почти не больно.
С этими словами монах сошел с дороги и сбросил заплечный мешок. Из мешка появились по очереди кусок грубой некрашеный ткани, призванный символизировать скатерть, два сухаря, луковица и вожделенный кусок свиного окорока.
– Из-вините, раз-ве вера поз-воляет вам есть с-винину? – удивился Ярослав.
– Вы, молодой человек, проявляете удивительную сообразительность, – Левонтий оценивающе посмотрел на мясо, – нарекаю тебя Карпом.
И приступил к трапезе. Юноша, помедлив мгновение, последовал примеру рэбби.
– А как э… делается «лип-ти-тип»? – поинтересовался грабитель.
– Ну, я беру твою маленькую штучку, – монах покопался в мешке и выудил оттуда большие ножницы. – Ой, не то! – порылся еще немного и вооружился миниатюрной гильотиной. – Кладу твою маленькую штучку вот сюда и – «лип-ти-тип»!
– Я, пожалуй, нем-ного э… обож-ду, – прогнусавил юноша, отпрянув. – А больше у тебя точно ничего нет?
– Увы, теперь у меня еще меньше, чем было до встречи с тобой. Можно считать это настоящим ограблением! Поздравляю, молодой человек, поздравляю!
Молодой человек зарделся.
И тут вдали послышался лязг плохо подогнанного доспеха. Если рэбби Левонтий пришел с севера, то новый путник приближался с юга, со стороны Белокаменной. Не удовлетворенный первым ограблением, Ярослав горел желанием реабилитироваться.