У нас с советских времен «альтернативной» литературой считалось всё то, что не печаталось в «Новом мире» или «Советском писателе». Никакой литературной (!) альтернативы в текстах знаменитого альманаха «Метрополь» я не вижу. Политическая – ну да. Тематическая – ну разве чуточку. Но вот сейчас кругом свободный рынок, печатай что хочешь – а советское представление об «альтернативности» как о «непризнанности» – осталось. Альтернатива – то, что не печатает «Эксмо» и те же толстые журналы? То есть альтернатива Дашковой и Марининой – или Маканину и Шарову? Приехали.
На мой непросвещенный взгляд, литературная альтернатива – это либо серьезная формальная новизна (но новизнами в ХХ веке мы уж накушались, и Ры Никонова с ее пустыми страницами нас уже не удивляет) – либо серьезная новизна тематическая. Квир-литература? Этно-литература? Книга о похождениях руандийского убийцы-гомосексуала, написанная методом саморефлексивного романа как бы по Бютору? Черт ее знает.
Вообще же, мне кажется, настоящая литературная альтернатива вызревает в сети. Некое возрождение дописьменной интерактивной словесности на новых технологических платформах.
28 октября 2016
Повстречал очень интересное размышление. Уже не могу его разыскать, пересказываю своими словами, но близко к тексту. Автор пишет:
«Мои родители и их друзья-коллеги были типичные шестидесятники. Технари. Работали в закрытых НИИ в небольшом подмосковном городке. Как соберутся гости – сразу Окуджава, Галич, Стругацкие, Булгаков, Тарковский. Анекдоты, “Голос Америки”… Ругали советскую власть, дефицит, цензуру, выездные визы, смеялись над старцами из политбюро, возмущались преследованиями диссидентов… А утром шли на работу в свои НИИ и КБ и увлеченно-упоенно, иногда задерживаясь до ночи, просиживая в лабораториях неделями, делали ракеты и радары и прочую технику, которая упрочивала эту ненавистную, эту презираемую, эту высмеиваемую советскую власть. То есть вся эта шестидесятническая прогрессивность и фронда советской научно-технической интеллигенции была лицемерной болтовней».
Вот такая нелицеприятная (слово употреблено в точном смысле) оценка…
3 ноября 2016
Дмитрий Борисович Зимин сегодня рассказывал:
«Ну, давайте теперь про веселое. На днях я хоронил своего школьного друга. Что ж тут такого, нам за восемьдесят, пора уже перестать грустить и бояться. Кремация на Хованском. Бардак жуткий. Весь график сбился. Автобусы толпой. Мы записаны на одиннадцать, и только к половине второго наша очередь подошла. И тут неизвестно чей гроб вклинивается. Вы что? Кто вы такие? Они отвечают: “Мы на полвторого записаны, имеем право!” Я говорю:
– Нет уж, извините! Кремация в порядке живой очереди!»
6 ноября 2016
Достоевский в «Бесах» вывел Тургенева под фамилией Кармазинов. Тонкая игра – «кармазинный» значит «багровый» (от франц. cramoisi) – и намекает на сочувствие Тургенева революционерам.
А вот если бы Тургенев стал персонажем «Таинственной страсти», он бы там, наверное, назывался Мумукин или Отцедетский. Это я к тому, что фамилия Вертикалов для Высоцкого кажется мне верхом советского фельетонного безвкусия. Всё равно что Бродского назвать Блудским, а Трифонова – Кафтановым.
Вообще же тут проблема жанра.
Потому что бывают мемуары, где автор пишет о своих знакомых, с именами и фамилиями, как и делают все мемуаристы. Или же автор пишет роман, художественное произведение, где в персонажах угадываются прототипы. Часто бывает, что в одном персонаже могут слиться несколько фигур – как в Верховенском-старшем есть черты и Грановского, и Чаадаева. Или реальная фигура может разделиться на двух и более людей – черты Нечаева есть и в Шигалеве, и в Верховенском-младшем…
Повесть же о реальных людях в реальных обстоятельствах, когда эти люди скрыты под легко узнаваемыми псевдонимами, – это фельетон, рассчитанный на тех, кто в курсе дела. Собственно, все фельетоны так и пишутся – на злобу дня.
8 ноября 2016
Рецензия. Мартин Хайдеггер, Размышления II–VI (Черные тетради 1931–1938).
Перевод А. Григорьева под ред. М. Маяцкого. М., Издательство Института Гайдара, 2016, 583 с.
Хайдеггер – дурной философ: «Бытие и Время», а особенно «Положение об основании» – псевдомудрое пустословие с бесконечным пережевыванием языковых и мыслительных банальностей. Да и человек Хайдеггер тоже так себе: вот зачем он отнял у Гуссерля читательский билет в библиотеку Фрайбургского университета?
Но книжка великолепная. Потому что Хайдеггер – философ, конечно, плохой, но при этом великий. Это бывает и в литературе: один из величайших писателей Нового времени маркиз де Сад – писатель просто никудышный. Так и Хайдеггер. Великий, но дурной. Или, если хотите, наоборот. Цитата: «Одичавшие учителя народных школ, безработные техники и дезориентированные мелкие буржуа – вот они защитники “народа” – вот кто будет устанавливать масштабы» (с. 211).
Попался сайт с картинками «10 лучших американских дизайнеров интерьера». Везде журнальный столик, вокруг него диван и кресла, на них подушечки с торчащими кончиками. Везде на стенах картины без рамок, везде крупномерные фотографии стоят этак непринужденно у стены. Везде старинная деталька – комодик, горка, каминные часы. Боже, какая тоска!
23 ноября 2016
Объявлен всероссийский конкурс молодых поэтов «Зеленый листок – 2016».
«Не допускаются верлибры, переводы с других языков, с нецензурной лексикой, а также содержащие призывы к насилию, элементы порнографии, разжигающие национальную рознь и расовую дискриминацию».
То есть стихи типа: «Она пришла с мороза раскрасневшаяся» – нельзя. «Горные вершины спят во тьме ночной» – нельзя. «Вам ли, любящим баб да блюда» – нельзя. «Вихри враждебные» – нельзя. «Сводня грустно за столом» – нельзя. «Когда легковерен и молод я был» – нельзя. «А я, повеса вечно-праздный, потомок негров безобразный» – тоже нельзя.
Строго-то как…
1 декабря 2016
Сегодня перед началом церемонии «Русского Букера» ко мне подходит Петр Алешковский и говорит:
– Привет! Я тебе третий раз рукой машу, а ты не реагируешь, ты что?
– Привет, – говорю. – Прости. Наверное, я в другую сторону смотрел. Но ничего! Если тебя не узнали – богатым будешь.
– Да ладно тебе…
– Точно говорю! – отвечаю. – Вот если по телефону не узнали – это не считается. А вот так, если живьем, нос к носу – наверняка богатым будешь.
– Перестань! – сказал Алешковский.
И однако. Буквально через час он стал лауреатом.
2 декабря 2016
East-West. Интереснейшее явление обнаружилось и, кажется, подтвердилось. Я как-то уже писал: за период с 2000-го по 2013-й год в Китае переведено 3000 русских книг – в России 150 китайских. В Китае есть 800 переводчиков русской литературы, объединенных в профсоюз; в России 40 переводчиков китайской прозы и поэзии (данные предоставлены китайскими писателями).
Разница в 20 раз!
Я не считал, сколько в России переводчиков художественной прозы с европейских языков на русский и сколько в Европе переводчиков художественной литературы с русского; сколько романов и рассказов переведено, например, с английского на русский и наоборот. Но мне кажется, что соотношение примерно такое же. Если и не в 20, то просто – во много-много раз чаще европейскую литературу переводят на русский, чем русскую – на европейские языки. Получается, что есть некий вектор интереса, направленный с Востока на Запад.
Много раз приходилось читать и слышать – дескать, европейскому читателю неинтересно читать про непонятную русскую жизнь, про странные города и улицы, вроде Кинешмы и Якиманки, неинтересны герои с неудобочитаемыми и трудно запоминаемыми именами вроде Ардальон Кузьмич и Ефросинья Матвеевна… А вот нам – интересно! Про странную, на русский взгляд, жизнь, про разные Мидлмарчи и Бэйсуэотер Роуды. Нам интересны герои, хотя их зовут ну совершенно не по-нашему – Форсайты, Копперфильды.
Но случаются и странные перегибы. Например, я узнал, что на презентацию книги Джулиана Барнса о Шостаковиче (по мнению музыковедов, книги неинтересной, небрежной, состоящей из пересказа давно известных сюжетов и анекдотов) – записалось 1000 человек. Ну придет человек 200, но и это очень много!
Даже интересно: если наш автор напишет книгу, скажем, о Бриттене – ее переведут на английский? Или скажут: «Да ну, что там может рассказать русский о нашем английском композиторе?» А если все-таки переведут и автор приедет на ее презентацию, сколько лондонцев соберется его послушать?
Неприятно.
Однако мораль: не надо обижаться на этот чертов вектор интереса.
Надо учиться писать хорошо. Тогда, глядишь, и вектор изменится.
3 декабря 2016
East-West, продолжение. Но, может быть, всё не просто, а очень просто?
Интерес и признание литературы – это интерес и признание страны. Русская литература стала популярна в Европе и Америке начиная с 1870-х годов. Почему? Потому что Россия именно в эти годы – и далее до начала мировой войны – мощно модернизировалась, и социально, и экономически. В России был осуществлен один из самых грандиозных проектов – Транссибирская магистраль. Петербург стал важнейшим деловым центром Европы. Экономический рост сопровождался бурным развитием нового искусства. Отсюда такая любовь сначала к Тургеневу, а там и к Достоевскому, Чехову, Толстому, Чайковскому, Станиславскому…
А вот в «золотой век» русской литературы, в пору Пушкина, Лермонтова и Гоголя, в стране царила тяжелая и унылая николаевская реакция – и эти драгоценности мало кому были интересны, как неинтересна и чужеродна была и сама страна. Они вошли в европейский оборот уже потом, вместе с писателями – современниками великих реформ второй половины XIX века. Больше того! Советская литература ранних лет как литература революции – тоже поначалу была интересна.