У Чехова главная тема – личное достоинство и личная свобода именно разночинца. «В нем проснулась его гордость, его плебейская брезгливость» (рассказ «Супруга»).
У Бунина главная тема – оскудение мелкопоместного дворянства. Герой Бунина страдает и гибнет оттого, что рушится его милый и уютный мелкопоместный мир. Частая мысль бунинского персонажа в его раздумьях об отношениях с женщиной: «Что я могу ей дать, я беден, отец разорен, имение заложено…» Мысль о том, что образованный молодой человек может пойти в службу или в предпринимательство и его подруга вскорости может стать женой «его превосходительства» или фабриканта, – для героя Бунина просто невозможна. Его жизнь, его счастье – это в морозный день подойти к окну и смотреть, как Прошка с Ерёмкой привезли сани с дровами для печей…
Вот и выходит, что для русской литературы 1860–1910-х годов тема, в общем-то, одна: модернизация и ее трагедии.
Основная тема русской литературы в эмиграции – ностальгия.
У советской литературы, вплоть до Трифонова, Горенштейна, Домбровского, Карабчиевского, Кормера, а также Астафьева, Абрамова, Белова, Распутина, – тоже одна тема: революция и советская власть.
Но я, собственно, вот о чем: есть ли у современной русской литературы некая общая тема?
На самом деле вопрос не только литературный – вопрос такой: есть ли в современной России некий мощный социальный процесс, сопоставимый с крахом сословной России XIX века или с коммунистической революцией ХХ века?
Если бы, допустим, в России в 1991 году объявили люстрацию и два-четыре миллиона самых активных, самых богатых, самых социально мощных людей были бы росчерком пера выкинуты из «власти» в «простой народ» – это бы непременно стало центральной темой литературы.
Но на нет и суда нет…
3 марта 2018
В кресле под пледом. Иногда читаешь хвалебный отзыв: «Это такая уютная книга! Ее так и хочется читать в осенний день, после воскресного обеда, забравшись с ногами в кресло, укутавшись теплым пледом, поставив рядом кружку чая с молоком!»
Для меня хуже рекомендации нет. Я эту книгу не открою. Есть такие книги, которые получили название reader friendly. «Дружественные к читателю». Вся подобная беллетристика, полная описаний старинных парков, завтраков в большой семье, переживаний мальчика, впервые путешествующего морем, и т. п. уютные, баюкающие псевдовикторианские или квазимелкопоместные прелести, – на мой взгляд, предназначена для эмоциональных идиотов, зацикленных на охране своего внутреннего мира от тревог и беспокойств.
Вспоминаю свою американскую знакомую, которая обо всем, что выходило за рамки «позитивного взгляда на мир», восклицала: «Oh! It’s so depressing!» (это так огорчительно!) События в Югославии depressing, «Братья Карамазовы» depressing, победа республиканцев на выборах в Конгресс depressing, и даже стихи Джона Китса depressing.
А что же тогда не depressing? Как что? Забраться с ногами в кресло, укутаться пледом, взять в одну руку чашку чаю с молоком, а в другую – что-нибудь reader friendly…
6 марта 2018
Целевая аудитория. Одна замечательная русская-советская писательница, а именно Виктория Токарева, говорила – лично мне говорила (хотя, м.б., она то же самое кому-то еще говорила или даже где-то публиковала; однако мне она это говорила на прогулке по дачным аллейкам):
«Для кого я пишу? Я пишу для несчастных, бедных, замученных личными неудачами женщин, по большей части одиноких. Вот представь себе такую женщину: ей за тридцать, но до пятидесяти. У нее неудачный опыт интимной жизни: то ли она выгнала мужа, так и не родив ребенка; то ли долго была любовницей какого-то женатого мужика, который морочил ей голову. Мама и папа ее жалеют, но и презирают, как неудачницу. У нее нет социальных ресурсов, то есть верных и сильных друзей. Она работает на скромной должности, карьерных перспектив нет. Живет в однокомнатной квартире на пятом этаже хрущевки. Таких женщин очень много! Достаточно, чтобы проглотить тиражи моих книг. И вот, мой дорогой, – продолжала эта замечательная писательница, – эта женщина возвращается домой с работы. От работы до метро 20 минут пешком. На метро ехать на другой конец Москвы. Надо еще зайти в магазин за продуктами. Наконец, обессиленная всей этой тяжкой бессмыслицей, она возвращается домой, снимает свою неновую курточку и разношенные сапоги, сует в холодильник купленную еду, пьет чай, умывается и ложится в постель. Зажигает лампу у кровати и – и берет с тумбочки мою книгу, и погружается в мир мечты… Потому что в моих книгах описаны вот такие бедные, бестолковые, несчастные женщины – к которым в конце концов приходит счастье. Прежде всего любовь!»
И это принесло и до сих пор приносит писательнице успех.
7 марта 2018
Признания писателя. 15 января 1947 года в окрестностях Лос-Анджелеса было найдено тело убитой 22-летней Элизабет Шорт по прозвищу Черный Георгин. Тело несчастной Элизабет было разрезано пополам в области талии; половые органы вырезаны; лицо изуродовано ножом. В ходе следствия было допрошено более двух тысяч человек; подозревались триста; убийцу так и не нашли.
Зато выяснили, что прозвища Черный Георгин у нее не было: во всяком случае, никто из знавших ее людей не смог этого подтвердить. Очевидно, прозвище выдумали журналисты для красоты заголовков. Выяснилось также, что она не была проституткой, «девушкой по вызову» – она просто была, как мы бы сейчас сказали, шалавой, разгильдяйкой. Работала официанткой, попадала в полицию за «распитие в неположенных местах», часто увольнялась, меняла съемные квартиры, но и всё. То есть в ее биографии – как, например, в биографиях загадочно убитых знаменитых проституток Блондинки Долли и Розмари Нитрибитт – не было ничего, за что можно было бы зацепиться, предположить, что она кого-то шантажировала, ставила условия и т. п. Ничего подобного.
Но я не об этом. В ходе следствия 60 (шестьдесят!) человек сознались в убийстве Элизабет Шорт. Все они были отпущены, поскольку в этих признаниях не было ничего, кроме самооговоров. Более того! К настоящему времени количество «явок с повинной» по поводу этого убийства достигло 500 человек. Многие из них даже родились позже 1947 года.
А вот в убийстве шведского премьера Улофа Пальме сознались 133 человека…
Но я опять не об этом. Я не о загадочных убийствах, а о писательстве. Писатель мало того что всю свою жизнь вываливает на обозрение, выставляет «всё на продажу». Писатель еще и примеряет на себя чужие жизни и смерти, чужие тайны и преступления, оборачивается негодяем, предателем, лжецом, подлецом.
Чего не сделаешь, чтобы тебя выслушали наконец!
15 марта 2018
Голос и взгляд. Буквально час назад рассказала Галя Ваншенкина, дочь поэтов Константина Ваншенкина и Инны Гофф.
Дело было в конце 1960-х. Белла Ахмадулина читала свои стихи с эстрады. У нее был особый голос и особая манера, голос чуть ноющий, гнущийся, манера ломкая, взлетающая – просто как будто это не земная женщина, а нечто воздушное, волшебное, таинственное, слетевшее к нам со звезд.
Вот Инна Гофф говорит:
– Ах, Беллочка, ты так читаешь, просто как эльф!
А та отвечает своим эльфийским голосом:
– Да, Инночка, правда. Читаю, как эльф, и голову вскидываю, и глаза прикрываю, а сама гляжу: в первом ряду какая-то тетка в классных импортных сапожках; где, думаю, она их достала?
17 марта 2018
Пикассо был прекрасным художником-реалистом. Он жил в Париже, рисовал очень похожие портреты тамошних богачей и отлично зарабатывал. А у него были три нищих друга-художника: немец Блауман, англичанин Роузвуд и еврей Кубик. Чтоб поддержать товарищей, он покупал у них картины, прямо на корню – всё, что они ни напишут. Эти трое разбаловались, стали вести очень невоздержанный образ жизни и скоро скончались – один от пьянства, другой от кокаина, третий от женщин. Тогда Пикассо взял и выставил их картины как свои.
Отсюда и пошел «голубой период», «розовый период» и «кубизм». Самому Пикассо больше всего нравился кубизм, потому что легче в производстве. Он потом и сам так наладился рисовать – кубиками и глаза на затылке.
Но по ночам запирался в своей мастерской и тонким карандашом, со штриховкой, рисовал академическую натурщицу.
18 марта 2018
Талант – это загадка. Непонятно не только, откуда он берется, но и как он развивается.
Например, Лев Толстой. Он сразу, с «Детства. Отрочества. Юности» заявил о себе как о блистательном писателе, и это поняли и читатели, и критики.
Однако многого можно добиться и трудом, тщательнейшей штудировкой больших писателей и т. д. Совсем бездарный и необразованный дебютант может дойти до уровня, скажем, Маркевича или Крестовского. На это ему понадобится лет десять. До уровня Альбова и Боборыкина – еще столько же. Я полагаю, что можно дописаться и до уровня Льва Толстого, Чехова, Бунина – если быть очень прилежным и самоотверженным. На это уйдет еще лет двадцать-тридцать. Однако этот проект вступает в противоречие уже с биологией.
Это же относится и к развитию демократии в России.
21 марта 2018
Все-таки герой литературного произведения (любого, длинного или короткого, талантливого или бездарного) – и живой человек – это в принципе разные явления. Героя нельзя судить морально или, к примеру, сексуально. Герой должен быть нам интересен, но не должен нам «нравиться», как нравится друг, знакомец, сосед.
Человек, который говорит: «Я не люблю Наташу Ростову, потому что она безмозглая самка» или «Я люблю Наташу Ростову, потому что она – сама непосредственность», – такой человек не видит разницы между искусством и жизнью. «Оценивать литературных героев по их человеческим качествам – это всё равно что прийти на выставку натюрморта и оценивать картины с точки зрения свежести, калорийности и дороговизны пищи, которая там изображена. “Лучшую вещь выставил господин ван дер Плюмп: прекрасное паровое мясо, кувшин сметаны, крупные диетические яйца… Неудачен Снайдерс: две мелких тощих селедки, кусочек засохшего лимона – и всё…”» (Юрий Трифонов).