24 марта 2018
Вдруг вспомнил забавный диалог из не помню чьих мемуаров 1930-х.
– Из какой жизни пишет Эренбург?
– Из дипломатической и европейской.
– А он что, работает в Наркоминделе? А Пастернак из какой жизни пишет?
– Из дачной.
– А что, у писателей есть дачи?
Вспомнил, потому что меня всё время спрашивают:
– Вы пишете из жизни или из головы?
Так и хочется ответить на вопрос вопросом:
– А что, у писателей есть голова?
25 марта 2018
– Шостакович вообще шутник был, – рассказывал один знакомый композитор. – Вот я, еще когда студентом был, показал ему свою симфонию. Первую. «Ну, как?» – говорю. Он в ответ шутливо: «Полное говно!» И смеется так заразительно. Я к нему потом еще раз десять подходил. Приносил то клавир, то партитуру, а то улучал момент и сам ему этюд какой-нибудь показывал, если рядом фортепиано было. У нас с ним такая вроде игра выходила. Я ему: «Дмитрий Дмитриевич, ну а на этот раз – как?» А он: «Да всё так же, полное говно!» И улыбается, и глаза веселые из-под очков! Шутник, я же говорю!
О чем нельзя думать. Споласкивая вазочку, где было варенье, проводя по ее стенкам пальцем, сковыривая подсохшие остатки, потом подставляя палец под струю горячей воды и смывая липкие вишневые кусочки в раковину – нельзя думать о том, что в вазочку можно было налить воды, разболтать и эта сладковатая мутная водичка могла бы спасти кому-то жизнь в блокаду, например.
Нельзя. Просто физически невозможно.
29 марта 2018
Екатеринбург. Вечер в Ельцин Центре. Читал рассказы и напоследок решил прочитать рассказ «Конфеты Достоевского». В зале оказалась Ксения – она приехала по каким-то своим делам. И вот, только я объявил: «Конфеты Достоевского» – она вдруг встала и крикнула: «Стоп! Я сама прочитаю!» Я отдал ей листочки – и она прочитала просто поразительно хорошо.
30 марта 2018
Всё чаще слышу фразу: «Не знаю, как реагировать». Речь идет о сложных нравственных коллизиях. Когда, например, человек, переживший страшную трагедию и которому мы должны сочувствовать, или художник, которого мы любим и уважаем, – вдруг начинает говорить ужасные речи, на которые мы обязаны возразить. Вот тут и возникает это «не знаю, как реагировать».
Мой совет: не знаешь, как реагировать, – не реагируй никак. Если тебе попался орех, который ты не можешь разгрызть, – не ломай зубы, но и не выбрасывай его. Может быть, со временем ты раздобудешь щипцы и расколешь его. А нет – будешь знать: вот орех, с которым я так и не смог справиться. Тоже очень полезное понимание.
31 марта 2018
Легитимация по Гутенбергу и Марксу. Несколько дней назад у меня с друзьями опять зашел разговор о том, что такое «писатель». Не в смысле «хороший» или, боже упаси, «великий», «крупный» или хотя бы «незаурядный» – а в смысле профессиональном: писатель или любитель, дилетант.
К сожалению, критерий заработка выдержать очень трудно. Трудно в наше время и в нашем месте зарабатывать литературой. Можно – но очень тяжко.
Поэтому мне кажется, что критерием «писательства» является бумага. Издание бумажной книги. Причем с важной оговоркой – не за свой счет, а так, чтоб это издание осуществило издательство. Пусть даже не заплатят гонорара. Но – вложат свои деньги в издание (в редактуру, верстку, дизайн, обложку, печать, доставку и распространение).
Не надо обольщаться популярностью в интернете. Это прекрасно, но это нечто другое. Я сам – верный сторонник и даже обожатель интернета и социальных сетей, я начинал как ЖЖ-шный рассказчик. Но стал называть себя писателем только после выхода своей первой книги. Конечно, в сети у меня заведомо больше читателей, чем в бумаге. Самый маленький тираж моей книги – 2500 экз. Самый большой – 10 000 экз. Меж тем в ЖЖ у меня 7500 подписчиков, а в ФБ – 55 000. Все свои рассказы я вывешиваю туда. В сети отклики быстрее и ярче и контакт с читателем лучше.
Однако только бумага дает писательскую легитимацию. Так же, как легитимацию художника дает выставка, галерея, музей. Представим себе художника (да зачем так уж стараться представлять, такие есть!), который вывешивает свои произведения в сети. Его картины могут просматривать десятки тысяч человек в месяц. Но без выставки или музея – где зрителей будет заведомо меньше, в сто раз меньше – он не будет легитимизирован как художник.
Возможно, со временем ситуация изменится. Например, когда будут придуманы интернет-ресурсы, заход на которые будет требовать неких пусть небольших, но обязательных денежных затрат. Небольших, но хотя бы отчасти сопоставимых с ценой книги или билета в музей (на выставку).
Так что получается, что легитимацией писателя заведует не только Гутенберг (бумажная книга как таковая), но и Маркс (деньги, потраченные читателем на эту книгу). То есть на самом деле главная легитимация писателя (как, впрочем, и художника) – экономическая. Если читатель (зритель) готов платить за чтение книги (созерцание картины) деньги – то перед нами настоящий писатель (художник). А если нет – перед нами любитель, дилетант.
Разумеется, вполне возможно, что со временем и эта ситуация изменится. Мир меняется непредсказуемо!
Но пока дело обстоит вот так.
9 апреля 2018
Точка рассказчика.
В «Войне и мире» есть одна фраза, из которой становится ясно, кто и когда рассказывает всю эту историю. Буквально на первой странице, пятый абзац: «Он (то есть князь Василий) говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды».
Деды! Значит, автор не пытается сделать вид, что рассказывает оттуда, из того времени, с точки зрения героев, а подчеркивает, что его взгляд – это взгляд третьего поколения, взгляд внука. «Наши деды». То есть высшая аристократия. Ни у Достоевского, ни у Некрасова, ни у Аполлона Григорьева, не говоря уже о Писареве и Добролюбове и прочих разночинцах, таких дедов не было.
Не мог советский поэт без власти. То есть если мог, то он был уже совсем не советский. Как Введенский и Хармс. Как Мандельштам в 99 % своих текстов (последний про Сталина из него силой выкрутили). То есть он становился просто поэт, а не вот этот пакостный кентавр «советского поэта». И после смерти Сталина и «разоблачения культа» всё продолжалось. Вот Вознесенский написал в 1963 г. поэму «Лонжюмо», про Ленина. С разными идиотскими штучками типа: «Мы входим в Мавзолей, как в кабинет рентгеновский… и Ленин, как рентген, просвечивает нас… Скажите, Ленин, где победы и пробелы? Скажите – в суете мы суть не проглядели?.. Нам часто тяжело. Но солнечно и страстно прозрачное чело горит лампообразно… Скажите, Ленин, в нас идея не ветшает? И Ленин отвечает».
Умереть не встать. А ведь хороший вроде поэт. Ах да! Тогда ведь решили, что Сталин плохой, а Ленин – хороший. Проклятие! А нельзя вообще без Сталина, без Ленина, без Хрущева, без «навстречу съезду партии», «навстречу пятидесятилетию Октября»? Просто писать стихи? Про любовь и природу, про жизнь и смерть?
10 апреля 2018
О, как велика и разнообразна Россия! Вот возьмем, к примеру, 1818 год, плюс-минус.
Пьер Безухов и Николай Ростов собираются вступить в тайное общество. Евгений Онегин «тревожит сердца кокеток записных». А Чичиков тем временем скупает мертвые души.
Как аккуратно насолить писателю в рецензии? Сказать, что он занимает свое собственное прочное место в литературном процессе. Что он уже много лет верен своей теме. Что он очень хорошо владеет материалом, погрузился в него, что коллизии жизненны, а детали точны.
Но вдобавок сказать, что он тонко чувствует язык – это уже чересчур. Как говорил Василий Иваныч: «Ну не садисты же мы, Петька!»
20 апреля 2018
По просьбам творческой интеллигенции. Сталин еще не задумывался о создании Союза писателей как органа управления литературой, еще цвели сто группировок типа РАПП, ЛЕФ, «Прибой», «Перевал», «Центрифуга», еще неплохо себя чувствовали отдельные имажинисты и акмеисты, поскольку соцреализма еще в замысле не было, был всего-то 1925 год – но поэт-бунтарь уже просил партию и правительство хорошенько его трахнуть:
«Я хочу, чтоб в дебатах потел Госплан, мне давая задания на год… Я хочу, чтоб над мыслью времен комиссар с приказанием нависал. Я хочу, чтоб в конце работы завком запирал мои губы замком. Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо. С чугуном чтоб и с выделкой стали о работе стихов, от Политбюро, чтобы делал доклады Сталин» (В. Маяковский).
Вчитайтесь: поэт хочет, чтоб ему приказывал комиссар и чтоб ему запирали губы замком.
«Ну что ж, – подумали, наверное, товарищи из ЦК. – Раз товарищ просит…»
Евтушенко, Рождественский и Вознесенский, а также Ахмадулина, Окуджава и некоторые менее известные, но весьма популярные поэты в 1960-е годы собирали огромные залы, а подчас и стадионы на платные концерты. Сами за это получая твердую скромную ставку по расценкам Бюро пропаганды советской литературы (была такая контора). То есть создавали немалую стоимость, которая в денежной форме шла в бюджет. В это время рабочие какого-нибудь завода «Агрегат» собирали агрегаты, которые никто не покупал и которые потом годами ржавели на заводском дворе. Меж тем им платили зарплату – неизвестно за что.
Может быть, хватит болтать, что «народ кормит интеллигенцию»?
21 апреля 2018
Хочется изжить пошлый псевдоинтеллигентский стыд за свою профессию и социальное происхождение. Да, я писатель и сын писателя и никому ничего не задолжал. Ни «государству», ни, страшно сказать, «народу».
Многие считают, что в СССР писатели купались в привилегиях. «Выпустишь книжку дурацкой прозы или хрен знает каких стихов, станешь членом союза писателей и можешь больше не беспокоиться» – примерно такие письма я получаю время от времени. Это, мягко говоря, плод незрелых размышлений. Желающих стать писателями в СССР было не меньше, чем сейчас. Сотни тысяч самодеятельных авторов посылали стихи и прозу в журналы, в литконсультации, ходили в литкружки и т. п. В Союзе писателей в расцвет застоя числилось: в 1976 г. – 7942 чел.; в 1981 г. – 8773 чел. Всего, на весь СССР. Отбор был строгий, хотя и осложненный идеологически. Поэтому о «хрен знает каких стихах и дурацкой прозе» можно говорить ровно с тем же основанием, как о «хрен знает каких диссертациях» или «дурацких автомобилях». Конечно, можно сказать, что в СССР вообще всё было дурацкое или хрен знает какое, но тогда незачем выделять писателей и вообще интеллигентов отдельной строкой. Среди членов Союза писателей примерно около половины занимались писательством и более ничем, жили на гонорары. Другая часть – это были люди, имевшие постоянную зарплату чаще всего как журналисты или редакторы; были также врачи, военные, ученые и т. д.