Я прочитал. Через год примерно позвонил, чтобы отдать, но как-то у них не сложилось, им было неудобно встречаться. Потом Саша умер. А потом умерла Вера. А потом – жившая в Америке дочь Веры и Саши – Лида. И ее муж Илья. Книжку отдавать стало совершенно некому. А потом и она сама куда-то задевалась.
2 сентября 2018
Сегодня в кафе чудесная сцена: две очаровательные девочки лет 18 и с ними мальчик чуть постарше. Тоже очень приятный. Пьют кофе. Мальчик соловьем заливается, рассказывает что-то очень умное, девочки внимательно его слушают, просто глотают каждое слово, смотрят на него во все глаза.
Вот, думаю, коллизия. Красавчик-умник – и влюбленные в него подружки.
Стал прислушиваться, о чем он с ними говорит. Слышны слова: «герой, рассказчик, точка зрения автора, композиция; главный герой и его антагонист…» Присмотрелся – ой! Девочки за ним записывают!
Это урок литературы (или подготовка к экзамену). Прямо в кафе. Просто как в рассказах про Париж. Чудесно.
7 сентября 2018
Не надо запрещать общеупотребительные слова, которые кто-то считает «оскорбительными и дискриминирующими». Сам термин «дискриминация» означает не только умаление чьих-то прав, но в своей основе это всего лишь «различение», «разграничение». Практически любое слово, любое название, любое имя прилагательное является по своему смыслу «дискриминирующим», то есть выделяющим данный объект из общей массы по тому или иному признаку. Красный – это не белый, не розовый, не синий. Кувшин – это не ведро и не лохань. А что до оскорбительных слов – в 1950–1970-е годы в СССР слово «еврей» было сродни ругательству. А в 1920-е – слово «интеллигент». А в 1930-е – «монархист» или «белогвардеец». И почти на всем протяжении советской истории – слово «предприниматель». Но ничего, потом освоились. Да и вообще слишком многие русские слова можно использовать как тонкое оскорбление или грубое ругательство. Чайник. Кошелка. Метла. Тряпка. Подстилка. Валенок. Лапоть. Пиджак. Шляпа. Дуб. Корова. Собака.
Запретим?
12 сентября 2018
Братья-писатели и страх. Не устаю удивляться делу Пастернака (недавно снова читал речь тов. Семичастного на съезде комсомола, гневные выступления писателей, а также рабочих и служащих). Хочется крикнуть в прошлое, в ретроспективу десятилетий: ребята, вы что? Белены объелись? Это же всего лишь книжка, шестьсот страниц весьма сложного текста. Кстати, Шолохов сказал: «У Союза писателей не выдержали нервы; надо было издать и забыть, и читатели сами бы оценили этот сумбурный и путаный роман».
Но Симонов ответил, как припечатал: «Если мы издадим этот роман, то получится, что Октябрьскую революцию мы совершали зря!» Во как. Ни больше ни меньше. Один сумбурный роман о запутавшемся интеллигенте потопит крейсер «Аврора» вместе со всеми триумфальными достижениями советской власти? Да неужто?
Выходит, да. Выходит, надо, чтоб все думали и поступали абсолютно одинаково, и чтоб ни-ни, а то ой-ой-ой. Наверное, сами братья-писатели, не говоря уже о товарищах из ЦК КПСС, утробно ощущали жуткую ложь всей своей жизни, и малейшее сомнение в истинности их лжи – было подобно катастрофе.
24 сентября 2018
Меня не приглашают на форумы и школы молодых писателей. Ни в качестве молодого (хотя у меня стаж писательства поменьше, чем у некоторых начинающих), ни в качестве мэтра (хотя я известный новеллист, «мастер короткого рассказа», как пишут в аннотациях).
Сначала я обижался. Особенно читая посты мэтров и семинаристов, как там было интересно, и всё такое. «Эх, – думал я, – вот бы мне тоже там побывать! Поделиться секретами ремесла. И почему они меня не приглашают?»
Но на днях я понял почему.
Потому что я бы стал молодых писателей не поучать, а просто обучать. Не рассуждать насчет и по поводу, типа что такое литература, образ и мысль, ответственность художника и как слово отзовется. Я бы на своем семинаре учил бы ребят чисто конкретно и жестко. Рассказывал бы о типичных ошибках начинающего автора (их примерно пять, всего-то! но они ветвятся), о том, как эти ошибки в себе самом ловить, не пуская их в текст, или в крайнем случае потом отмечать и устранять в написанном. О том, что в рассказе или повести непременно должно быть (это всего две-три вещи из ассортимента в шесть штук!), как сегментировать текст, расставлять точки и абзацы…
В общем, учил бы на писателя так, как в консерватории учат на композитора, а в академии художеств – на художника.
Впрочем, и сам молодой писатель учиться не хочет. Он приносит рукопись и просит, чтоб ее слегка поправили до уровня, достойного «Редакции Елены Шубиной» или журнала «Знамя». Он хочет, чтоб ему сказали, что у него не так. Меж тем как у него в 90 % случаев всё не так, а в 10 % случаев не так на 90 %. Как сказал сценарный гуру Александр Молчанов, если героя сценария зовут Макс – дальше читать не надо. А герои в основном Максы. Как «героиня – Нина» в известной заметке Шкловского:
«В одной редакции редактор спрашивал, получив толстую рукопись:
– Роман?
– Роман.
– Героиня Нина?
– Нина, – обрадовался подающий.
– Возьмите обратно, – мрачно отвечал редактор».
Полагаю, мой ремесленно-учительский настрой просто никому не нужен, не актуален.
Так что не приглашают – и правильно делают.
Есть такая шаблонная похвала писателю: «он знает жизнь». Но что такое эта ваша «жизнь»? Возьмем двух очень талантливых русских советских писателей – Василия Шукшина и Юрия Трифонова. Очевидно, что у этих прекрасных авторов сильно различается социальный кругозор, социальный опыт. У Трифонова он во много раз шире и глубже. Ведь у Шукшина – это его родное село и «чудики», и приключения сельского «чудика» в городе, и чуточку про зеков (причем по чьим-то рассказам), и всё. А у Трифонова – и Дом на набережной, и сиротство, и Туркмения со строительством Каракумского канала, и спортивная жизнь, и потомки народовольцев, и писатели, актеры, историки, журналисты, студенты – огромный социальный космос.
Это не значит, что кто-то из них лучше, а кто-то хуже. Они, на мой вкус, оба прекрасны. Забавно другое. В рецензиях на Шукшина я много раз встречал слова, что «автор знает жизнь». А про Трифонова – что он «копается в бытовых дрязгах». На самом деле это симптом старой и опасной литературно-критической болезни – «народопоклонства». Не всякий выходец из деревни – Шукшин, не всякий жилец Дома на набережной – Трифонов, это мы вроде бы понимаем. Но старая болезнь дает о себе знать. Сам по себе факт писания на народные (ныне – на маргинальские, так сказать) темы часто служит индульгенцией по части т. н. знания жизни. О! Этот писатель знает жизнь! Смешно и грустно. Сам Шукшин, кстати, страшно злился, когда про него писали «он знает жизнь». Он видел в этом пренебрежение к своему таланту и литературному мастерству (громадному, кстати, и которое он прекрасно в себе сознавал и ценил).
25 сентября 2018
Спрашивают: «Вы говорите, что на писателя надо учиться. А сами-то вы где учились писать?» Отвечаю.
Я предметно и конкретно учился писательству (хотя не прозе, а драматургии) у не слишком известных (хотя авторов нескольких знаковых фильмов) сценаристов и драматургов Исая Кузнецова и Михаила Львовского, которые были прекрасными педагогами. В их семинаре, в частности, со мной вместе училась Елена Гремина – хотя могла бы ограничиться помощью своих отца и брата, знаменитых кинодраматургов Гребнева и Миндадзе.
От Кузнецова и Львовского я получил массу бесценных советов и знаний по ремеслу.
Тут важна еще преемственность. Кузнецов был учеником Арбузова, ученика Гайдебурова, ученика Свободина, ученика Чехова.
Кроме того, я как литератор в общем и целом учился у своего отца Виктора Драгунского (на примере его рассказов). Тут примерно та же преемственность: отец был учеником режиссера Алексея Дикого, ученика Станиславского, в какой-то мере ученика Чехова. Отсюда некоторая «драматургичность» моих текстов: я стараюсь, чтобы мотивы и мысли персонажей были ясны из их поступков и слов, а не из авторских объяснений.
29 сентября 2018
На сайте книжного магазина рекламируют новый роман. «Герой книги, олигарх средней руки…» Совсем оглохли и одурели. Олигарх не бывает средней руки. Олигарх – это человек, принадлежащий к очень узкой группе главных финансово-политических воротил страны.
Но что там полуграмотные копирайтеры. Даже образованные люди используют вместо слова «местный» (в смысле локальный, региональный) – слово «местечковый», которое относится к еврейскому быту ХХ века, к «местечкам» (штеттл) в западных губерниях России. Что-то шолом-алейхемовское. «Местечковый акцент», «местечковые манеры». Добрая насмешка с легким привкусом антисемитизма. На каком-то вручении премии я слышал: «Я, собственно, не столичная штучка, я местечковый писатель из Петербурга». Ой вэйз мир!
2 октября 2018
О любви. Я вывесил свой рассказ «Стремные затеи» в ЖЖ. В числе других пришел такой комментарий: «Я не верю в то, что эти люди могли любить и помнить о своей любви. А вот в любовь, описанную в рассказе Бунина “Ида”, – верю».
А вот я – наоборот. Надежда с Николаем Алексеевичем из рассказа Бунина «Темные аллеи» были в реальных отношениях любви, страсти, близости, самоотдачи – и я верю, что она всю жизнь хранила это воспоминание и эту страшную обиду, что молодой барин ее, отдавшую ему «свою горячку», так пошло бросил. Верю, что и в нем эта встреча всколыхнула память. Столь же сильно – уже не как автор, а просто как читатель, как человек – я верю в память о любви героев моей, так сказать, версии. Тут тоже полная реальность страсти и секса, да еще втроем – шок, ослепление, удар (одно дело просто поразвлекаться, а тут настоящая страсть втроем) – и непонятно, что делать дальше, как жить…
Что же касается рассказа «Ида», то написан он блестяще, но вот в страстную любовь Иды к композитору не очень верится. Это фасон, словеса, институтские фантазии… Десять лет тайной страсти? Да полно вам! Ида просто хотела развлечься на перроне, сказав композитору, что ах, любила его всю жизнь и сейчас любит. Возможно, хотела уколоть за то, что не обращал на нее внимания, когда она приходила к ним в дом. Возможно, тогда это ей было обидно, и вот она нанесла ответную рану. А композитор очень легко на это клюнул. Пожилому мужчине очень лестно, что молодая красавица, да еще жена аристократа – оказывается, была в него